Сталинизм. Книга 2. Тотальная Родина

Александр Афанасьев, 2021

Вторая часть книги "Сталинизм" откроет перед читателем основные причины тоталитаризма, который привёл СССР к экономическому упадку, а затем и к развалу страны. Рассмотрены основные судебные процессы над инакомыслящими, троцкистами, бухаринцами и оппортунистами.

В наших глазах крики — вперед!

В наших глазах окрики — стой!

В. Цой.

Глава 1. Тоталитарное государство и Сталин

Вопрос такой — насколько Сталин является автором созданного в России после 1917 года тоталитарного государства? То что он его возглавлял и пользовался им, направлял террор — это несомненно, но был ли Сталин его автором? Или это коллективное творчество?

Откуда вообще взялось тоталитарное государство?

Ханна Арендт считает тоталитарными государствами только два из них — сталинский СССР и гитлеровскую Германию. Думаю, это не совсем так. Чем, например, Польша при Пилсудском или Испания при раннем Франко — не тоталитарны? На мой взгляд, если говорить о двух тоталитарных государствах, то это так только при соблюдении двух условий:

— достижения проектом полноты и законченности, то есть мы не считаем неудавшиеся попытки построить тоталитаризм и те, которые в итоге остановились на какой-то менее агрессивной форме;

— масштаб совершенных злодеяний — должен быть мировой.

Если же не принимать во внимание эти два условия — тоталитаризмов в Европе в какой-то момент было больше десятка, а распространенность этого — позволяет говорить о временном крахе демократии.

Откуда же это все взялось?

Исток у всех этих форм один — это Первая мировая война. Именно тогда сложилась смертельная комбинация — настоятельная потребность у государства массово и систематически получать у граждан (подданных) все виды ресурсов без возмещения. И массового и систематического обучения тех же граждан (подданных) практикам насилия. Причем кто-то обучался на фронте, а кто-то и в тылу, отнимая хлеб у крестьян, заставляя работать, расстреливая дезертиров.

На все на это — наложилось становление бюрократического государства с большим количеством чиновников, способных к постоянной, согласованной работе, к выполнению длительных и крупных проектов.

Взрыв насилия в Европе в начале 20 века не был уникальным. История знала еще более долгие и жестокие войны. Взять хотя бы Наполеоновские войны. Или еще более жестокую Тридцатилетнюю войну, приведшую в некоторых местах к гибели большей части, если не всего населения, к обезлюдиванию целых областей. Однако, те войны отличались. Акты грабежа, насилия, казни — были короткими по времени, они совпадали по времени с прибытием в какой-то район сражающихся сторон. Это были войска феодалов, которые кормились с той земли, на которой они сейчас стояли, и как только они уходили, насилие прекращалось или, по крайней мере, значительно ослабевало. Государство никуда не уходило, сменялись чиновники, сменялись порой и правители — но государство оставалось и делало свое дело день за днем. Надежды на то, что насильники и убийцы уйдут — не было.

В истории Европы было немало и еврейских погромов, и политиков — антисемитов. Но только современное бюрократическое государство, во главе которого стал Гитлер — смогло претворить в жизнь программу их массового уничтожения. Если бы Гитлер родился на век раньше — максимум все закончилось бы еще одним погромом.

Первая мировая война — потребовала окончательного введения по всему миру подоходного налога. Где-то он уже был введен, где-то нет, например, в Российской Империи он был введен (неудачно) только в 1916 году, хотя законопроект появился в 1908. Причина, почему этот налог не ввели сразу — понимали что не будут платить. Ну и сами не хотели платить. Так его и не платили! Правительство Керенского сделало одну из ставок на этот налог — и проиграло, не удалось собрать даже малой части того что хотели собрать. Его кстати называли налогом чести — и выяснилось, что взять этот налог, как и любые другие — можно только силой. Добровольно никто платить не будет.

Когда в Ростове формирующаяся Добровольческая армия объявила сбор средств — набрали то ли триста, то ли четыреста рублей. Добровольно никто и ничего отдавать не хотел — ни богатые, ни бедные. История Гражданской войны: после того как та или иная сторона, белые или красные — занимают ту или иную территорию, они пытаются начать там сбор ресурсов для войны, что вызывает моментальное «полевение» или «поправение» населения, саботаж и восстания. История Гражданской войны — это еще и война населения страны против любой власти вообще, отказ населения признавать и снабжать любую власть. Когда по-настоящему знакомишься с историей Гражданской войны, поневоле задаешься вопросом — а было ли когда-то на этой земле государство, которое население считало своим не на словах, а на деле, то есть готово было отдавать часть ресурсов на общие нужды?

Н. и М. Сванидзе. Погибель Империи

Слащев будет участвовать в попытках белых провести мобилизацию. Белые и красные в равной степени испытывали проблемы с мобилизацией. Большевики, прежде всего Троцкий, в целях удержания власти жесточайшими способами выстраивали регулярную армию. Слащев насмотрелся, как мобилизация выглядела у белых. Люди скрывались, как дезертиры. Или просто разбегались по деревням и сидели по домам. Их ловили и подвергали наказаниям. Слащев, кадровый офицер, доказавший личную смелость на фронтах мировой войны, теперь по деревням пытался набрать людей, смотрел, как из домов вытаскивают сытых мужиков, как их секут, а они ни за что не хотят воевать.

Население не видит разницы между белыми и красными. Бегут к анархисту Махно. Слащев будет завидовать Махно, часто говорит: «Моя мечта — стать вторым Махно».

Врачи найдут у Слащева острую форму неврастении. И есть с чего: он принимает участие в войне, где население и белых, и красных воспринимает как завоевателей.

…

Обратите внимание, почему Слащев хочет быть похожим на Махно. И белые и красные вынуждены проводить насильственную мобилизацию ради достижения своих целей. К Махно идут добровольно. Слащев хочет понять — как такое возможно, потому что в этом — секрет успеха в войне. Гражданская война заключалась в том, что после каждого продвижения одной из сторон — в тылу начиналась гражданская война, и чем больше территории ты контролировал — тем больше было и гражданской войны.

…

https://www.znak.com/2016-01-28/kak_uralcy_i_sibiryaki_ustroili_moskve_krupneyshee_vosstanie_i_partizanskuyu_voynu

Продразверстку придумали еще до прихода к власти большевиков в 1917 году. Чем глубже закатывалась в Россию Первая мировая война, тем плачевней становилась ситуация с продовольствием: посевные площади уменьшались, запасы таяли, цены росли. Государству приходилось ломать голову, как прокормить не только армию, но и гражданских. Под угрозой надвигающегося голода правительство приняло хлесткие для крестьянства решения: частично запретить вывоз и свободную продажу продукции, установить закупочные цены на продовольствие, понятно, гораздо ниже рыночных, а у кого-то его просто забирать. Но пока осторожно и выборочно: несмотря на пропаганду патриотизма, многие хозяйства упирались и саботировали.

Если царское правительство вплоть до Февральской революции уповало на сознательность крестьян и добровольное исполнение ими повинности, то через три года у большевиков не было времени на такт и раздумья — война и голод сорвали корону с трехсотлетней династии, что уж говорить о молодой Советской власти посреди разрухи и разорения. Чтобы устоять, ленинцам кровь из носу надо было накормить города. Но сбор хлеба и всего остального сократился на две трети, на всех не хватало.

Взоры обратились за Уральский хребет — там, говорили, хлеба досыта, еще с прошлых урожаев, до сотни миллионов пудов, даже не обмолоченного. В июле 1920 года Совет народных комиссаров постановил:

«1. Обязать крестьянство Сибири немедленно приступить к обмолоту и сдаче всех свободных излишков хлеба урожаев прошлых лет с доставлением их на станции железных дорог и пароходные пристани…

4. Виновных в уклонении от обмолота и от сдачи излишков граждан, равно как и всех допустивших это уклонение ответственных представителей власти, карать конфискацией имущества и заключением в концентрационные лагеря как изменников делу рабоче-крестьянской революции». Репрессивное войско, призванное обеспечить выполнение постановления, поначалу насчитывало 9000 штыков и 300 сабель. Совнарком и подумать не мог, что для решения этой задачи понадобится вовлечь гораздо больше военной силы — около 20 полков и дивизий, четыре бронепоезда, тяжелую артиллерию.

По сложившейся уже привычке рьяно и с жестокостью исполнять боевые приказы Москвы двинули сапогами в калитки свободолюбивых, не нуждавшихся ни в какой революции и не верящих ей «крепких хозяйственников» Урала и Сибири. И неожиданно получили столь яростный отпор, что в последующие советские годы предпочитали особенно не вспоминать: так, мол, кулацко-эсеровский мятеж. В действительности за вилы, топоры и берданки взялись больше 100 тыс. человек от Салехарда до Кокчетава, превзойдя по размаху и жестокости знаменитые Кронштадтский и Тамбовский мятежи. Образовался целый фронт, бушевала настоящая партизанская война. Погибнут тысячи красноармейцев, больше 50 тыс. повстанцев и мирного населения, в том числе женщин и детей. Методы этой войны будут крайне жестокими — с заложниками и массовыми казнями, стиранием с земли огнем и артиллерией целых деревень, обоюдными захватами многих крупных западносибирских городов, с последующими пожарами и разрушениями. В конце концов, Ленин с товарищами крепко задумаются о верности выбранного курса. И, в итоге, сменят его. Эхо той войны будет десятилетиями гулять по щедро политым кровью землям Зауралья и Западной Сибири.

…

Реакция власти понятна по содержанию и тону приказа уполномоченного Ишимского уездного продкомитета А. Браткова по Локтинской волости: «Приказываю весь хлеб, который причитается по разверстке, в срок 60 часов с момента получения сего приказа свести на ссыпной пункт в гор. Ишим… Ни на один фунт ни в каком обществе разверстка уменьшаться не будет. Если какое-либо общество не исполнит сего приказа в вышеуказанный срок, я с вооруженной силой — 200 чел. пехоты, 40 чел. кавалерии и четырьмя пулеметами — заберу весь хлеб до единого зерна у всех граждан общества, не оставлю ни на прокорм живым душам, ни на прокорм скотине, ни на посев. У тех граждан, которые будут агитировать против сдачи и вывоза хлеба, мною с вооруженной силой будет забрано все имущество, дом будет спален, а гражданин, замеченный в вышеуказанном преступлении, будет расстрелян. Всему обществу приказываю сейчас же доносить мне, если появится гр7ажданин, агитирующий против выполнения разверстки. Если же общество будет укрывать тех негодяев, а они будут нами пойманы, то все общество так же строго будет наказано, как вышепойманный негодяй — контрреволюционный агитатор. Приказ считаю первым и последним. Больше предупреждать не стану».

…

Решимость в борьбе за свободу и счастье выражалась в неслыханном насилии, победу вырывали любой, самой жуткой ценой. Жительница деревни Усть-Ламенская Анна Павловна Терещенко вспоминает: «Был такой Бердов в деревне Евсино. Он деревянным стежком убивал. Ему привезут коммунистов, а он убивает. Убийцей был. Может, тыщу убил, может, две, может, три. Потом коммунисты его убили». И проговаривается: «Сначала белые — коммунистов, потом коммунисты — белых, а потом коммунисты — коммунистов».

В аналитическом докладе командира 85-й бригады ВНУС Н.Н. Рахманова отмечалось: «В Омутинском районе повстанцы подвешивали взрослых и детей, у беременных женщин разрезали животы, и все это затем, чтобы в корне истребить семя коммуны». В докладе помглавкому по Сибири В. И. Шорину говорилось об уничтоженной коммуне (коммунары игнорировали вековой уклад, не верили в бога, во время продразверстки у них не выгребали последнее): «200 трупов крестьян были найдены в селе Ильинском… которые там валялись повсюду… в искалеченном виде, причем было видно, что погибшие были даже не расстреляны, а убиты палками и вилами, и среди них даже были мальчики и девочки до 15-летнего возраста».

Телеграмма в ЦК РКП(б), президиум ВЦИК и заместителю председателя Реввоенсовета республики Э. М. Склянскому: «… Нужны реальные силы, вооружение, обмундирование, огнеприпасы. Нужна помощь партсилами, партийно-советские аппараты разрушены, во многих волостях члены партии поголовно уничтожены, 75% всего состава профработников уничтожено…».

…

Первая мировая война была слишком долгой и слишком жестокой, чтобы не оказать решающее влияние на весь последующий мир, она привела к созданию совершенно иных форм взаимоотношений государства и общества. Не только в Германии, но и во Франции, Англии, России — задумались о концепции тотальной войны, о единстве фронта и тыла, о том что находящиеся в тылу обязаны так же пусть косвенно, но участвовать в войне своим трудом и плодами своей земли, отдавая государству все что оно считает нужным забрать и на условиях государства. По сути, Россия погибла при неудачной попытке реализовать концепцию тотальной войны у себя. В России в отличие, например от Германии — фронт и тыл жили разными жизнями, и когда в России начался бунт от отсутствия дешевого хлеба (более дорогой был) — в Германии уже давно не было никакого хлеба, люди ели эрзац с опилками и кормовую репу, которой раньше кормили скотину. Но каждое усилие русского правительства по изъятию ресурсов — натыкалось на все возрастающее сопротивление, пока все не рухнуло.

Тем не менее, и после 1917 года власти всех видов столкнулись с необходимостью изъятия ресурсов. Про то, что творили большевики, в общем-то, всем известно, потому расскажем о том, что вынуждены были делать немцы, после позорного Брестского мира оккупировавшие огромные территории России и столкнувшиеся с тем же самым — с необходимостью наладить изъятие ресурсов при все более враждебном местном населении…

Л. Ланник. После Российской Империи

…

С конца марта 1918 г. командование 10-й армии стало неуклонно наращивать механизм контроля над ресурсами оккупированных территорий, в том числе с помощью регламентации любых контактов между кайзеровскими войсками и местным населением, включая торговые. Закупки пытались централизовать, что могло повлечь только установление более жестких, а потому невыгодных для крестьян цен на продовольствие. Пунктуально брали под контроль сколько-нибудь ценные промышленные предприятия. Постоянно ужесточался (по меньшей мере, на бумаге) режим на демаркационной линии, что должно было покончить не столько с миграциями, сколько с сохранением активной связи между разделенными между большевиками и интервентами территориями. Карательные экспедиции против отдельных деревень, штрафы, реквизиции и постоянные аресты «зачинщиков» постепенно накаляли обстановку, хотя поначалу позиция местного населения была выжидательной и неагрессивной.

Волну протестов белорусского населения вызвали попытки германских властей использовать местных жителей на масштабных строительных работах, в том числе по восстановлению инфраструктуры. К изрядному удивлению оккупационных властей никакой благодарности местных жителей за налаживание транспорта не было, скорее наоборот. К 10 мая 1918 г. в оставшихся под властью большевиков уездах Витебской и Могилевской губерний в РККА и партизанских отрядах числилось (по советским данным) около 7,8 тысячи бойцов. Значительную часть «партизан», особенно в глубоком тылу, составляли бежавшие военнопленные, либо сопротивлявшиеся германским реквизициям местные жители, не столько нападавшие на оккупантов, сколько уклонявшиеся от контактов с ними, не считая случаев захвата остро необходимого продовольствия. Подозревали в организации диверсий и «банд» и местных помещиков-поляков, возможно, укрывавших дезертиров из корпуса Довбор-Мусницкого. Сильнейшее возмущение вызывали попытки германских властей продать крестьянам излишки реквизированного у них же (или по соседству) продовольствия. Даже оставив многодетным семьям скот, оккупанты требовали регулярных поставок, особенно молока и масла, хотя признавали, что положение с продовольствием в белорусском селе очень тяжелое.

Белорусская группировка оккупационных войск постепенно редела, что было на руку не столько большевикам, сколько полякам. Предупреждения местных помещиков о сохранившемся подполье, о наличии у крестьян оружия и их готовности восстать по сигналу, о так и не осознанном (что неудивительно) известии о заключении мира хотя и принимались, но практических последствий, не считая призывов сохранять бдительность, не имели. Батальоны ланд — мера и ландштурма, немногочисленные эскадроны постоянно проводили передел зон ответственности, осуществляя все более номинальный контроль над разраставшимися округами. Роспуск и вывоз 1-го Польского корпуса только добавили задач тающим силам оккупантов, вынужденных принять на себя контроль над еще 5 уездами, включая Бобруйск, где были крупные артиллерийские склады. Некоторым плюсом было лишь то, что местное население было явно благодарно германскому командованию за прекращение реквизиций со стороны поляков, но только до тех пор, пока оборот не набрали реквизиции уже германские…

…

На демаркационной линии наблюдали зарево от пожаров восставших деревень, на станциях возвели проволочные (и порой электрифицированные) ограждения, чтобы пресечь диверсии на железных дорогах. Сменявшие друг друга части германской армии каждый раз начинали акции устрашения с нуля, ведь после определенного времени пребывания на одной территории лояльность солдат по отношению к населению усиливалась вплоть до отказа участвовать в акциях возмездия.

Иллюзий об общих настроениях в германских штабах не питали, постоянно предупреждая войска о важности профилактики весьма вероятного восстания. Левые эсеры продолжили попытки использовать недовольство Брестом в частях РККА, приготовленных для отправки на Восточный фронт, и в конце августа подняли в Орше мятеж, однако он был быстро подавлен. В свою очередь жесткие — не менее чем на Украине — действия рыскавшей по деревням германской кавалерии заставили крестьян воздержаться от попыток действительно широкого восстания, хотя попытка поднять его была предпринята 14-19 августа в Гомельском уезде. Оно было подавлено с довольно чувствительными потерями для незначительных сил интервентов. Вскоре некоторые германские войска были сменены на передовой в Полесье гайдамаками.

…

Германские войска в это же время опасались нелояльности формируемых (лишь с середины осени 1918 г.) вооруженных сил Белорусской рады, их союза с польскими войсками, а также негативно относились к перспективе призыва жителей Полесья в гетманскую армию, запретив проведение там мобилизации. Кроме того, сказывались на общем уровне отношений и результаты контактов местных помещиков с германскими солдатами, которые в обмен на дополнительный продовольственный паек, ведь в 10-й армии зачастую не получали специальную «украинскую прибавку», охотно исполняли роль наемной охраны в схватках с крестьянами, но не теряли убеждения, что воюют с «большевиками» и спасают порядочных людей от бандитов, причем представления о последних были едва ли не мифические. Офицерство шло на подобные кондотьерские сделки с помещиками еще охотнее, ведь они, по-видимому, щедро делились «возвращенным законным владельцам». Постоянные рейды по изъятию оружия, продовольствия, сена и лошадей наложились на плохой урожай 1918 г. и постоянное сокращение норм потребления для местного населения, которому оставляли по нормам меньше, чем было в измученной недоеданием Германии.

Покидая в октябре белорусские территории, германские войска постарались оставить противнику минимум. Местное население, «подозрительно хорошо осведомленное о добавке к мирному договору», с нетерпением ожидало эвакуации оккупантов, однако оказалось быстро и глубоко разочаровано. Из-за угона скота и конфискации урожая на солдат бросались с топорами, в ответ стреляли на поражение. Тактика выжженной земли теперь обернулась и против большевиков, ведь «освободители» встречались с уже до предела озлобленным населением, так что продолжить изъятие съестного было не так-то просто.

…

Мы тут видим и предательскую с современной точки зрения политику крестьян, которым, в общем-то, было все равно, кто занимает территорию, поляки, немцы, русские или кто-то еще — ненависть вызывали лишь попытки чужаков отобрать съестное. О какой демократии, кстати, можно говорить с таким сознанием?

Я выскажу такую точку зрения — установление в России сколь-либо реальной демократии на тот момент было невозможно в принципе. И причиной этому была не революция, а Великая война, в которой государство и общество было поставлено в совершенно новые для себя условия. Царская власть в случае отсутствия революции вынуждена была бы ударными темпами создавать аппарат внутреннего насилия для того чтобы справляться с вернувшимися в деревни фронтовиками. Власть Временного правительства без большевиков либо была бы сметена военным переворотом, либо сама сознательно пошла бы на союз с военными для обеспечения контроля над страной и ее населением. Элементарно — пришлось бы создавать аппарат для принудительного взимания подоходного налога, который добром не платили. Аппарат насилия были вынуждены создавать большевики, причем насилие было направлено в основном против тех, кто и был их электоральной базой, что уже в первые годы их правления вызвало многочисленные забастовки на заводах, крестьянские и матросские восстания. Весь ужас положения большевиков был в том, что они заранее были обречены на ненависть простого народа — потому что пришли к власти в уже тяжело пострадавшей от Великой войны стране, а потом были вынуждены воевать и выигрывать уже войну гражданскую. И для всего этого нужны были ресурсы, и их было неоткуда взять, кроме как у подконтрольного населения — и население это помнило, как было при Царе, и отказывало большевикам в доверии. Большевики уже в первые два года своего единоличного правления в основном утратили электоральную поддержку и во все большей степени в отношениях с населением страны были вынуждены полагаться на принуждение и насилие.

Но постепенно, в процессе этого насилия к большевикам стало примыкать все больше тех кто в той или иной мере пострадал от насилия, которое ранее совершало население (рабочие, крестьяне, дезертиры), либо просто любил и хотел безнаказанно применять насилие в отношении населения, носиться по стране с шашкой, с наганом и пр. Постепенно, произошла некая масштабная сепарация — и из всего того взбаламученного в 1917 году людского моря осталось лишь два полюса. Это население и это власть, применяющая насилие в отношении этого населения, чтобы оставаться властью. И в ходе этой сепарации к большевикам примкнули самые разные люди, от уголовников, до бывших монархистов. Их всех объединяло одно — они одобряли, что большевики строят сильное государство, способное добиваться от населения страны того что ему, государству нужно, и они одобряли насилие, совершаемое в процессе строительства, так как ненавидели население страны, предавшее государство и полностью отказавшееся от него, сбросившее власть в ходе событий 1917 года. Сталин их полностью устраивал так как мстил за пережитые издевательства и унижения, уничтожал потенциальных вожаков нового бунта (Сталин решил полностью уничтожить всех способных к неповиновению) и строил государство, которое невозможно скинуть. В этом смысле в стране сложилась прослойка населения, заинтересованная в тоталитарном характере власти и эта прослойка, несмотря на все исторические эволюции существует и поныне.

Почему именно в СССР насилие приобрело такие масштабные и трагические формы?

Причин тут много. Никакая другая страна — участница Великой войны так от нее в совокупном итоге не пострадала. Россия — СССР пострадали дважды — сначала от самой войны, потом многократно больше — от Гражданской. По сути, СССР не мог себе позволить выйти из военного режима, он должен был восстанавливать катастрофические повреждения, создавать новую промышленность, причем в условиях довоенной отсталости (в абсолютных цифрах все было неплохо, но если брать на душу населения, был полный провал) и при этом ориентироваться на угрозу от реваншистской Германии (как показала история угроза была реальной). Так сама жизнь требовала продолжать эксплуатировать население страны на износ, что любви к власти не добавляло. Власть должна была применять все больше насилия и контроля для достижения результата и просто для выживания.

Так что же, Сталин совсем не виноват? Виноват и еще как.

Большая часть того что мы называем сталинскими репрессиями — не была объективно необходима для контроля и получения результата модернизации страны. Сталинские репрессии — это в какой-то степени продолжение расправ Гражданской войны, в какой-то разборки внутри НКВД и НКВД с обществом и властью, в какой-то результат подозрительности самого Сталина. Частично репрессии это коллективная вина большевиков, частично — личная вина Сталина. Сталин возглавил систему, где это было возможно, Сталин не только ничего не сделал для укрепления законности — он все сделал для укрепления беззакония, потому что только беззаконие давало ему возможность делать то что он хотел и в кратчайшие сроки. Ручное управление, какое практиковал Сталин — позволяло ему расправляться с политическими противниками, бросать страну то в один прорыв, то в другой, не считаясь с условиями и ценой этих прорывов, отнимать у людей всё что было. Никогда на демократических выборах даже самый забитый и индоктринированный народ — не оставил бы у власти сталинскую клику, которая могла обещать только скотские условия существования и тяжелую работу на износ.

Но сталинские репрессии — это не непременная составная часть тоталитаризма, это часть политического почерка лично Сталина и партии большевиков. И если брать тоталитаризм как он есть — то Сталин вряд ли виновен в его установлении, по крайней мере, он не единственный виновник. Тоталитаризм есть прямое и наверное неизбежное следствие Великой и Гражданской войн, неизбежная потребность контролировать и понуждать озлобленное и не обладающее гражданским чувством население, решение задачи обеспечения управляемости страны и ее модернизации в крайне непростых условиях и без возможности предоставить нормальное встречное возмещение за массово изымаемые ресурсы. Без Сталина и без большевиков — Россия видимо была вынуждена пройти через этот этап так или иначе, просто длительность и кровавость этого этапа могли бы быть иными. Например, как в Польше Пилсудского. Но установление выборной демократии в послевоенной России 1917 года — было, по всей видимости, невозможно в принципе. Большая часть крестьянского населения была против власти как таковой, как системы принуждения. И Сталин восстановил власть, причем власть всепроникающую, способную найти и покарать любого, восстановил аппарат насилия в масштабах, многократно превосходящих имперский аппарат насилия. Но не один Сталин был в этом заинтересован.

Какие еще обстоятельства способствовали реализации тоталитарного проекта или сильно увеличили его вероятность?

Истинной книгой, которая «сделала» русскую революцию — был не Капитал Маркса — а Катехизис революционера Нечаева. Эта книга знаменовала объявление обществу войны. Нечаев Сергей Геннадьевич, родом из крестьянской семьи, выкупившейся на волю, достаточно состоятельной, получивший хорошее образование, сдавший экзамен на народного учителя — написал так называемый «Катехизис революционера», содержащий в себе объявление войны «мещанскому» обществу (на самом деле просто обществу) и государству. Его моральная максима «чем хуже тем лучше» стала лозунгом всех революционеров до 1917 года, без нее революция вообще вряд ли бы стала возможна — и одновременно с этим нечаевщина стала первоисточником неисчислимых бедствий и страданий, пережитых Россией и русскими в двадцатом веке. Более того — именно из-за нечаевщины, глубоко проникшей в сознание людей — у нас так и не сложилось культуры ответственного компромисса в политике, и то и дело появляются политики, для которых чем хуже — тем лучше.

Вот, кое-что из Катехизиса

Отношение революционера к самому себе

§ 1. Революционер — человек обречённый. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Всё в нём поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью — революцией.

§ 2. Он в глубине своего существа, не на словах только, а на деле, разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него — враг беспощадный, и если он продолжает жить в нём, то для того только, чтоб его вернее разрушить.

§ 3. Революционер презирает всякое доктринёрство и отказался от мирной науки, предоставляя её будущим поколениям. Он знает только одну науку, науку разрушения. Для этого и только для этого, он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй медицину. Для этого изучает он денно и нощно живую науку людей, характеров, положений и всех условий настоящего общественного строя, во всех возможных слоях. Цель же одна — наискорейшее и наивернейшее разрушение этого поганого строя.

§ 4. Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ея побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него всё, что способствует торжеству революции.

Безнравственно и преступно всё, что мешает ему.

§ 5. Революционер — человек обречённый. Беспощадный для государства и вообще для всего сословно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады. Между ними и им существует тайная или явная, но непрерывная и непримиримая война на жизнь и на смерть. Он каждый день должен быть готов к смерти. Он должен приучить себя выдерживать пытки.

§ 6. Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нём единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение — успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель — беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками всё, что мешает ея достижению.

§ 7. Природа настоящего революционера исключает всякий романтизм, всякую чувствительность, восторженность и увлечение. Она исключает даже личную ненависть и мщение. Революционерная страсть, став в нём обыденностью, ежеминутностью, должна соединиться с холодным расчётом. Всегда и везде он должен быть не то, к чему его побуждают влечения личные, а то, что предписывает ему общий интерес революции.

Отношение революционера к товарищам по революции

§ 8. Другом и милым человеком для революционера может быть только человек, заявивший себя на деле таким же революционерным делом, как и он сам. Мера дружбы, преданности и прочих обязанностей в отношении к такому товарищу определяется единственно степенью полезности в деле всеразрушительной практической революции.

§ 9. О солидарности революционеров и говорить нечего. В ней вся сила революционного дела. Товарищи-революционеры, стоящие на одинаковой степени революционного понимания и страсти, должны, по возможности, обсуждать все крупные дела вместе и решать их единодушно. В исполнении таким образом решённого плана, каждый должен рассчитывать, по возможности, на себя. В выполнении ряда разрушительных действий каждый должен делать сам и прибегать к совету и помощи товарищей только тогда, когда это для успеха необходимо.

§ 10. У каждого товарища должно быть под рукою несколько революционеров второго и третьего разрядов, то есть не совсем посвящённых. На них он должен смотреть, как на часть общего революционного капитала, отданного в его распоряжение. Он должен экономически тратить свою часть капитала, стараясь всегда извлечь из него наибольшую пользу. На себя он смотрит, как на капитал, обречённый на трату для торжества революционного дела. Только как на такой капитал, которым он сам и один, без согласия всего товарищества вполне посвящённых, распоряжаться не может.

§ 11. Когда товарищ попадает в беду, решая вопрос спасать его или нет, революционер должен соображаться не с какими-нибудь личными чувствами, но только с пользою революционного дела. Поэтому он должен взвесить пользу, приносимую товарищем — с одной стороны, а с другой — трату революционных сил, потребных на его избавление, и на которую сторону перетянет, так и должен решить.

Отношение революционера к обществу

§ 13. Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живёт в нём только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире. Если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого-либо человека, принадлежащего к этому миру, в котором — всё и все должны быть ему равно ненавистны. Тем хуже для него, если у него есть в нём родственные, дружеские или любовные отношения; он не революционер, если они могут остановить его руку.

§ 14. С целью беспощадного разрушения революционер может, и даже часто должен, жить в обществе, притворяясь совсем не тем, что он есть. Революционеры должны проникнуть всюду, во все высшия и средния <сословия>, в купеческую лавку, в церковь, в барский дом, в мир бюрократский, военный, в литературу, в третье отделение и даже в зимний дворец.

§ 15. Всё это поганое общество должно быть раздроблено на несколько категорий. Первая категория — неотлагаемо осуждённых на смерть. Да будет составлен товариществом список таких осуждённых по порядку их относительной зловредности для успеха революционного дела, так чтобы предыдущие номера убрались прежде последующих.

§ 16. При составлении такого списка и для установления вышереченаго порядка должно руководствоваться отнюдь не личным злодейством человека, ни даже ненавистью, возбуждаемой им в товариществе или в народе.

Это злодейство и эта ненависть могут быть даже отчасти и кремего (?) полезными, способствуя к возбуждению народного бунта. Должно руководствоваться мерою пользы, которая должна произойти от его смерти для революционного дела. Итак, прежде всего должны быть уничтожены люди, особенно вредные для революционной организации, и такие, внезапная и насильственная смерть которых может навести наибольший страх на правительство и, лишив его умных и энергических деятелей, потрясти его силу.

§ 17. Вторая категория должна состоять именно из тех людей, которым даруют только временно жизнь, дабы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта.

§ 18. К третьей категории принадлежит множество высокопоставленных скотов или личностей, не отличающихся ни особенным умом и энергиею, но пользующихся по положению богатством, связями, влиянием и силою. Надо их эксплуатировать всевозможными манерами и путями; опутать их, сбить их с толку, и, овладев, по возможности, их грязными тайнами, сделать их своими рабами. Их власть, влияние, связи, богатство и сила сделаются таким образом неистощимой сокровищницею и сильною помощью для разных революционных предприятий.

§ 19. Четвёртая категория состоит из государственных честолюбцев и либералов с разными оттенками. С ними можно конспирировать по их программам, делая вид, что слепо следуешь за ними, а между тем прибрать их в руки, овладеть всеми их тайнами, скомпрометировать их до нельзя, так чтоб возврат был для них невозможен, и их руками и мутить государство.

§ 20. Пятая категория — доктринёры, конспираторы и революционеры в праздно-глаголющих кружках и на бумаге.

Их надо беспрестанно толкать и тянуть вперёд, в практичные головоломныя заявления, результатом которых будет бесследная гибель большинства и настоящая революционная выработка немногих.

§ 21. Шестая и важная категория — женщины, которых должно разделить на три главных разряда.

Одне — пустые, обессмысленные и бездушные, которыми можно пользоваться, как третьею и четвёртою категориею мужчин.

Другия — горячия, преданныя, способныя, но не наши, потому что не доработались ещё до настоящего безфразного и фактического революционного понимания. Их должно употреблять, как мужчин пятой категории.

Наконец, женщины совсем наши, то есть вполне посвящённыя и принявшия всецело нашу программу. Они нам товарищи. Мы должны смотреть на них, как на драгоценнейшее сокровище наше, без помощи которых нам обойтись невозможно.

Здесь я отмечу — нечаевщина предоставляет еще одно невиданное до той поры зло — деление людей на категории даже внутри организации борцов за свободу и моральную санкцию на циничное использование людьми высшей категории всех остальных.

Насчет этого… помните лозунги французской революции — Свобода, Равенство, Братство. Я ничуть не сомневаюсь, что в революционной практике все идет далеко не так как в лозунгах. Но Нечаев идет намного дальше — он безнравственность возводит в норму и изначально говорит, что никакого равенства и братства тут ждать не стоит — тут есть только ложь, цинизм и манипуляции во имя неких великих идей. Это гнилой фундамент, на котором предполагается строить сверкающее здание народной свободы.

И что самое интересное — молодежь зачарованно читает это, соглашается, идет за это на смерть, в тюрьмы. Нечаева совершенно точно читал и усваивал Сталин, причем ему больше всего понравилось как раз то место, где люди делятся на категории и одна помыкает другой.

Ужас.

Отношение товарищества к народу

§ 22. У товарищества ведь <нет> другой цели, кроме полнейшего освобождения и счастья народа, то есть чернорабочего люда. Но, убеждённые в том, что это освобождение и достижение этого счастья возможно только путём всесокрушающей народной революции, товарищество всеми силами и средствами будет способствовать к развитию и разобщению тех бед и тех зол, которые должны вывести, наконец, народ из терпения и побудить его к поголовному восстанию.

§ 23. Под революциею народною товарищество разумеет не регламентированное движение по западному классическому образу — движение, которое, всегда останавливаясь с уважением перед собственностью и перед традициями общественных порядков так называемой цивилизации и нравственности, до сих пор ограничивалось везде низложением одной политической формы для замещения её другою и стремилось создать так называемое революционное государство. Спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы в России.

§ 24. Товарищество поэтому не намерено навязывать народу какую бы то ни было организацию сверху. Будущая организация без сомнения вырабатывается из народного движения и жизни. Но это — дело будущих поколений. Наше дело — страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение.

§ 25. Поэтому, сближаясь с народом, мы прежде всего должны соединиться с теми элементами народной жизни, которые со времени основания московской государственной силы не переставали протестовать не на словах, а на деле против всего, что прямо или косвенно связано с государством: против дворянства, против чиновничества, против попов, против гилдейского мира и против кулака мироеда. Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России.

§ 26. Сплотить этот мир в одну непобедимую, всесокрушающую силу — вот вся наша организация, конспирация, задача.

…

Как вы видите, перед нами полноценное объявление войны, причем войны не на жизнь, а на смерть. Понимая это и понимая тот факт, что сам Сталин вышел из этой среды, знал эту среду, когда-то принимал эти лозунги, а теперь оказался во главе государства, мы можем понять, почему Сталин с такой методичной, нерассуждающей жестокостью уничтожал своих революционных товарищей. С одной стороны он и сам был таким — а учение Нечаева говорило о том, что революционер должен в любую минуту быть готов к смерти. С другой стороны Сталин цинично рассуждал, что раз революция сделана, революционеры больше не нужны и значит, их можно и нужно уничтожить. Что он и сделал. Но дело не в этом.

Дело в том, что подобные «катехизисы» базировались на одной мысли — что этот мир можно и нужно быстро изменить одним волевым усилием. Вот эта концепция «изменить мир усилием воли», ее принятие — и стала мотором революции. Если бы эти люди не верили, что возможно построить некий новый мир, свободный от грехов мира старого, причем построить быстро, в пределах одного поколения — только надо разрушить и уничтожить мир старый, мешающий построению нового — ничего бы не было, никакой революции. Никто бы не пошел в террор и на виселицу, если бы знал что это невозможно.

Другой вопрос, что люди, которые знали что это невозможно были — правда не у нас. Я хочу поговорить о Томасе Вудро Вильсоне, 28-м президенте США, мыслителе, политологе и политике.

Всем Вильсон известен по его четырнадцати пунктам и его внешней политике, направленной сначала на то чтобы положить конец Первой мировой войне, а потом и на создание послевоенной европейской архитектуры. Но он был известен далеко не только этим. Сын и внук протестантских пасторов — он имел собственный взгляд на политику и политологию. И реализовывал его — во внутренней политике Вильсон стал одним из самых успешных и выдающихся реформаторов США, он искал и находил решения по более справедливому распределению, дабы избежать революции.

Главное было то, что он не верил в это могучее усилие и в возможность переделать мир за счет него…

Вильсон полагал, что общество, равно как и экономика, капитализм — складываются из десятков и сотен тысяч единичных связей между отдельными личностями, ни одна из которых не создана искусственно. Из этого вытекают два следствия. Первое — нельзя считать, что все зло в этом мире проистекает от одного лица, субъекта, политического учреждения или власти в целом (этого мы не поняли и до сих пор) и соответственно, ликвидацией этого — зло не победить. Второе — ничего нельзя изменить одним могучим волевым усилием — изменения приходят только путем долгих и терпеливых действий.

В записях своего цикла лекций «Природа государства и его отношение к прогрессу» 1894 года Уилсон изложил свое политическое кредо. Эти лекции начинаются со слов: «Государство — это народ, независимо организованный в соответствии с законом на определенной территории». Таким образом, государство начинается с «народа». Вильсон определил «закон» как общую волю народа, исходящую от церкви и религии наряду с другими факторами. Индивид был необходим для функционирования государства, но государство делало этого индивида чем-то большим. Вильсон описывал само государство в религиозной терминологии как «вечное, естественное воплощение и выражение более высокой жизни, чем личность». Прогресс по Вильсону представлялся как борьба (самодисциплина), религия и образование. Взаимодействие между людьми в рамках государственного проекта во имя высшей цели способствовало прогрессу. Хотя это взаимодействие могло быть непредсказуемым, оно не должно было быть хаотичным, поскольку «свобода достигается только там, где существует наилучший порядок». Прогресс государства Вильсону виделся как гегелевский тип постоянного, плавного поступательного движения по воле самого Бога.

В еще более ранней неопубликованной статье, которую он написал в возрасте 23 лет, Вильсон говорил о святом Граале русского общества — о Французской революции. Вильсон признавал благородные цели Французской революции, но в то же время он утверждал, что ее лидеры препятствовали достижению этих целей. И он утверждал, что французское общество будут постигать неудачи до тех пор, пока французы не избавятся от своей тенденции к централизованному управлению. Франция в таком состоянии будет колебаться между деспотизмом и хаосом, потому что люди, составлявшие французское общество, были неспособны к умеренным конституционным действиям. «Французский ум, кажется, движется под прямым углом к закону и параллельно со всеми опасными крайностями». В еще одной лекции, Вильсон утверждал, что неудачи французского правительства была вызвана ошибкой в сознании отдельного французского гражданина, его неспособностью осознать, что государство должно быть слугой личности, а не наоборот: «Таким образом, даже воображение самых обнадеживающих реформаторов было порабощено пагубным представлением о функциях государства. Признать в правительстве только агента или инструмент управляемых было бы для них столь же невозможно, как стереть всю прошлую историю Франции. Для них государство и было нацией». Вильсон считал, что большая часть социальных проблем во Франции была вызвана ролью церкви. Это заставило французов слишком высоко относиться к коллективу и слишком пренебрежительно — к личности. Эта неспособность выстроить правильную шкалу приоритетов между обществом и индивидуумом привела к возникновению общества, которое колебалось между насильственной революцией и пассивностью перед лицом тирании.

Сейчас, в двадцать первом веке — практически никто в России не знает и не читал Вильсона, как его не читали ни в девятнадцатом, ни в двадцатом веках. Нет даже нормального сборника его трудов на русском. Проблема в том, что хотя он, во всем вышеизложенном и не думал о России — но все что он написал, зловеще знакомо. Определение «общества, которое колебалось между насильственной революцией и пассивностью перед лицом тирании» это определение и нашего общества, в том числе сегодняшнего общества.

Если мы будем разбирать мысли и деяния всех наших революционеров 19 и 20 века — то мы увидим одну их общую черту. Все они боролись против царского абсолютизма — но по факту никто не собирался от этого абсолютизма отказываться. Русские революционеры в своих организационных построениях — выказывали крайнюю степень несвободы, которая подчас перехлестывала даже за рамки их французских учителей. Никто из них не сомневался, что общество надо менять и менять быстро, а раз это надо делать — то такие изменения возможны лишь насильственным путем. Все они боролись против свободы, так как опасались и не без оснований, что люди получив определенные свободы, перестанут быть заинтересованными в революции. Кроме того, все они намеревались разрушить церковь как стабилизирующий и объединяющий социальный институт, так как и он мешал делать революцию. Кроме того, они совершенно не оценили те возможности, какие давало местное самоуправление и были против любых частичных уступок и постепенного движения — так как и это по их мнению мешало делать революцию. Революция из средства превратилась во всепоглощающую цель, причем цель эта был деструктивна. Разрушить весь существующий мир до основания.

Равно как русские революционеры — пренебрегали личностью. Пренебрежение к личности выглядывает из каждого уголка нечаевского катехизиса, оно сквозит в Капитале Маркса, очарованного движением и действием больших масс (классов). Проблема в том, что солидарные действия больших масс возможны лишь на коротких исторических отрезках и в экстремальных обстоятельствах. Как только раж революции проходит — остаются те же миллионы маленьких людей, которые строят миллионы маленьких связей, и они не знают и не хотят знать, что они вообще-то — класс и должны действовать в соответствии с классовыми, а не личными интересами.

Проблема была в том, о чем предупреждал Вильсон. Разрушенное, вошедшее в состояние хаоса общество не было способно построить сколь-либо приемлемое демократическое общество, в котором у людей были бы права. Оно способно только колебаться от одного экстремума до другого. От хаоса — к тирании и обратно. Вот, Сталин и воспользовался запросом на «наведение порядка», который представлял собой ни больше, ни меньше — завуалированный призыв к тирании и кровавой расправе над теми революционными пассионариями, которые принесли стране и ее народу очень много зла. Сталин понял, уловил этот запрос народа и выполнил оба «народных наказа». Построил тиранию и заставил революционеров отвечать за содеянное. По высшей мере — пуля в затылок.

И виноваты в этом сами революционеры. Они сами построили страну, в которой для них был уготован расстрельный подвал.

И это было уже не первое поколение пассионариев, которое Россия отправила на виселицу, в Сибирь, в подвал…