И в шутку, и всерьез (былое и думы)

Александр Аронович Зачепицкий, 2019

Перед вами третья (дополненная) редакция книги «И в шутку, и всерьез», которая выпущена в честь 90-летнего юбилея Александра Ароновича Зачепицкого – главного конструктора РЛС, лауреата Государственных премий СССР и РФ, кавалера многих орденов и медалей, нашего многоуважаемого коллеги и учителя. По сравнению со второй редакцией, она дополнена воспоминаниями о значимых событиях жизни юбиляра, о его коллегах и военачальниках, с которыми приходилось работать, а также стихами в честь памятных дат и событий прошедших лет. А.А.Зачепицкий – творческий человек в самом широком смысле слова, всем известно его увлечение поэзией. Его серьёзные, шуточные и лирические стихи, веселые новогодние лекции, юмористические эссе приносят радость близким, друзьям и коллегам. Интереснейшие воспоминания показывают искреннее, открытое отношение к людям, которые его окружают, с которыми пришлось встречаться, работать, дружить. Мы желаем Вам, дорогой Александр Аронович, идти по жизни творчески и с юмором!

Воспоминания в рассказах

Детство, война, юность, молодость

Родился я 21 ноября 1929 г. в г. Вознесенске Николаевской области. В Горький моя семья переселилась в 1930 году. Когда началась Великая Отечественная Война я перешел в 5-ый класс. Семья жила на частной квартире 14 м2 на четверых. Отец — торговый работник, был осужден в 1939 г. на 2 года за мелкие хозяйственные упущения (сидели «все»). Моя мать — домохозяйка осталась с двумя детьми. Продавали все вещи отца и все остальное и как-то перебивались. Когда началась война, отец вышел из заключения и был мобилизован, прошел курс молодого бойца и отправлен на фронт. Как отец, так и мать не имели образования. Отец был очень толковым человеком, самообразовался, прекрасно писал деловые бумаги, в уме умножал двух, трехзначные числа. К концу войны он вырос до капитана интендантской службы, заместителя командира стрелковой дивизии по фуражно-продуктовому снабжению.

А мы просто бедствовали. Мать, как я выявил впоследствии, голодала, все оставляла детям. Она начала падать в голодные обмороки, в конце концов не могла найти где живет. Ко всему прочему печка требовала 9 кубометров дров, а морозы стояли за 40°. Я с соседом ходил каждый день в Марьину рощу, приносил кипу прутьев орешника. В комнате был холод. У меня не было теплых варежек — не из чего было сшить. В общем, 1941 год был для нашей семьи тяжелейшим.

Когда наступила весна 1942 г. я вскопал ломом и лопатой целину перед домом и посадил картошку, вернее кожуру от картошки. Урожай был гигантский — с каждого куста ведро картошки, в целом 8 мешков. Голод закончился! В дальнейшем я освою картофельные участки на краю оврага, перед которым мы жили, и в Артемовских лугах. Отец станет командиром и будет присылать аттестат, отоваривание продовольственных карточек будет в магазинах военторга. Мама найдет надомную работу, мы будем делать кукол, сестра Рива будет шить и продавать белье.

В 1941-43 годах город Горький часто бомбили, воздушную тревогу объявляли почти каждую ночь. Зенитчики вели заградительный огонь, наутро вся земля была усыпана осколками. Мы жили на Плодовом переулке, это за Пушкинским садом. Бомбардировщики прилетали с запада через Оку, а после того, как отбомбились, разворачивались над нами и через Средной рынок снова улетали на запад. В одном из налетов подожгли Средной рынок. При этом, у моего одноклассника Юрия Соколова, который жил на улице Костина (напротив рынка), оторвало ногу. Весь остаток бомб они сбрасывали в районе, где мы жили. Бомбы разрывались прямо на нашей улице. Я хорошо помню звук пролетающего над нами «Юнкерса». Когда начинался налет, то сбрасывались на парашютах яркие факелы, освещающие город.

Основной бомбовый запас сбрасывался за Окой — на Автозавод. Я не помню бомбили ли завод «Красное Сормово», на котором выпускались знаменитые танки Т-34.

Однажды бомба угодила в завод им. Ленина, на правом берегу Оки. Были убиты руководители завода, включая директора Кузьмина (впоследствии я был близко знаком с его дочерью и сыном). Об этой бомбежке я слышал одну байку, которую хочу вам поведать. До 1917 года телефонный завод принадлежал немцам Сименсу и Гальске. Ими был построен не только завод, но и жилые помещения. В частности, Новый поселок на проспекте Гагарина (ранее на Арзамасском шоссе), который сейчас снова стал новым, благодаря современной застройке. Были построены замечательные дома для инженерно-технического персонала рядом с заводом. Так вот разбомбил завод сын (или внук) Сименса, который поклялся отомстить. За достоверность описанной истории я не ручаюсь.

Наутро после бомбежки Ленинского завода мы (пацаны) прибыли на трамвае на развалины и много чем поживились. Помню взрыв тонной бомбы в непосредственной близости (несколько метров) от Спасской церкви на перекрестке улицы Горького (раньше — Полевая) и улицы Полтавской. При взрыве у нас около Пушкинского сада повылетали стекла в окнах, а церковь не шелохнулась, около нее образовалась огромная яма. И сейчас можно видеть выщерблинки от осколков на стене церкви.

После бомбежки мы разыскивали невзорвавшиеся бомбы. Зажигательные бомбы разбирали и доставали из них горючую смесь, которая употреблялась нами для создания ракет.

В Пушкинском саду вырыли длинные бомбоубежища, которые представляли собой окоп, устеленный досками с широкими лавочками, на которых можно было переспать. Сверху окопа 3 наката толстых бревен. Когда бомбежки прекратились, мы эти бревна сбрасывали под овраг (которым был изрезан весь сад), распиливали и перестали нуждаться в дровах.

Еще интересно для горьковчан то, что город заканчивался улицей Тимирязева. За ней был овраг с «речкой-срачкой», огромное поле-стрельбище. Сейчас это поле застроено — Бекетовка, далее Щелковский хутор, кладбища не было, сразу начинался лес. Насколько я помню, улица Генкина, в которую переходит улица Тимирязева, представляла несколько частных домов, дальше овраг и до бесконечности. Может быть кто-то описал бывший Нижний Новгород, включая овраги, мне было бы очень интересно.

Кстати, все школы в больших домах были заняты под госпитали. А наш класс кочевал из одной деревянной школы в другую. Наверное, мы сменили около шести домов. Когда я поступил в школу в 1937 году, наш первый класс состоял из 42 учеников, а при окончании школы в 1947 году, нас осталось всего трое. Один из них — Коля Радостин, отличник, преуспевший на трудовом поприще, уже отпраздновал свое девяностолетие, на котором я был почетным гостем. Остальные куда-то улетучились. Кто-то попал в тюрьму — детская преступность голодных ребят была высокой, кто-то ушел в «ремеслуху», чтобы заработать кусок хлеба и прочее.

Еще с одной достопримечательностью тех лет я хочу поделиться с читателем — это Средной рынок. По сути это была барахолка, которая вытянулась от площади Горького (тогда площадь 1 мая) по улице Костина, по улице Пушкина до конца Бугровского кладбища (в те времена трамвай №5 на Мызу ходил по Арзамасскому шоссе, поэтому рельсовой дороги перед кладбищем не было). Летом, в жару мальчишки выносили на дорогу ведра с холодной водой и торговали ей с успехом. Помните песню? «Есть орехи, семечки каленые, сигареты, а кому лимон? Есть вода, холодная вода, пейте воду, воду, господа!». Наверное, эта песня родилась до революции — в СССР господ не было.

Барахолка была забита всяческим жульем. Помню игру в 3 карты. Карты ловко перебрасывались, и надо было угадать, какая из них твоя. На кон ставились довольно значительные деньги. Вокруг играющего толпились свои ребята. Они ловко угадывали карту и им платили деньги. Увидев возможность увеличить свой капитал, некоторые деревенские олухи ставили на кон. Конечно денег они никогда не получали, хотя карту угадывали. В лучшем случае пропадали деньги, выставленные на кон, в худшем — игрок лишался всех денег, поскольку организовывалась давка и карманники делали свое дело. Я изучил эту карточную технологию и до сих пор демонстрирую ее гостям. Всяческих игроков-обманщиков было очень много.

Опишу еще один интересный случай, который я наблюдал. Идет мужчина, через плечо у него перевешены брюки — продает. Сзади к нему в толпе, в давке приближается ворюга, пристегивает булавкой чужие брюки к себе на грудь, а потом перебрасывает их с плеча хозяина на свое плечо. Хозяин брюк начинает что-то причитать, а вор ему в ответ: «Конечно украдут, а ты, как я, пристегивай вещь булавкой».

В войну была карточная система. Но отоварить карточку было проблемой. Например, за хлебом на завтра занимали очередь с вечера. Твой номер записывали у тебя на ладони чернильным карандашом. Каждые несколько часов проводилась переписка. Когда же открывался магазин, очередь превращалась в толпу, кто был у дверей, мог оказаться с переломанными ребрами. Я был свидетелем того, как к двери магазина шли по головам! Мясные карточки отоваривались всяким суррогатом, например, яичным порошком, который в изобилии поступал к нам из Америки. Насколько я помню, из Америки присылали и другие продукты. Если бы не американская помощь, все бы подохли с голоду.

Тем не менее, многие жители частных домов заводили коров и другую скотину и жили припеваючи. На продуктовом рынке было изобилие молочной и мясной продукции по бешеным ценам. Буханка черного хлеба стоила 200 рублей, а аттестат офицера — нашего папы, составлял 700-800 рублей.

Отменили карточки в 1947 году, когда я был уже студентом. Помню первый день отмены, захожу утром в магазин — съестного товару в изобилии, очень дешево, но денег нет — дефолт. Через какое-то время люди получили зарплаты и изобилие начало спадать до обычного минимума, а далее — пустые полки. Деревни всю войну голодали, в колхозе не платили за трудодни. С кормом для скота были проблемы, все выкосы были под запретом. Советская власть была никудышной.

В 1946 году мой отец демобилизовался, ему выделили ссуду на строительство дома. В 1948 году дом был построен: четыре комнаты; из них три спальни и большая зала. Отец нашел непыльную работенку, и у нас началась сказочная жизнь, было сытно. Я ел очень много сахара (что делаю и до сих пор), вытянулся вверх и представлял собой жалкую худобу — в книге есть такая фотография.

У нас дома функционировал настоящий клуб, собирались друзья и подруги. Играли в шахматы, в карты, рассказывали анекдоты и прочее. Мама ставила на стол большой самовар, иногда пекла пирог и приглашала всех к столу.

Впоследствии мой шурин Давид Белкин (окончил истфак ГГУ) организовывал нечто подобное семинару. Он был «Пушкинист», много читал и умел рассказать. Потом начали выступать и другие. Это был литературный семинар.

В университете, на первом-втором курсе, мы встретились с отвратительным явлением — погромом генетики и кибернетики, государственным антисемитизмом, вплоть до «разоблачения» кремлевских «врачей-убийц». После смерти Вождя народов обстановка сразу стала изменяться к лучшему. Мне просто повезло, меня приняли на работу в ОКБ п/я 416, г. Казань. Об этом вы можете прочитать в отдельном рассказе «Как начиналась моя работа», который также представлен в этой книге. К власти пришел Маленков и провозгласил новую экономическую линию — все предприятия должны выпускать и мирную продукцию. Нашему заводу было поручено телевидение. Был организован большой цех. Однажды цех приостановил выпуск, у всех телевизоров растр уходил вправо. Был объявлен конкурс на устранение недостатка. Я этот конкурс выиграл, введя в цепь развертки регулируемое нелинейное звено. После этого я стал на заводе уважаемой фигурой. Далее в ОКБ, где я работал, успех меня просто преследовал. Освоить заводам мирную продукцию было нелегко и непривычно. Помню, в городе Горьком в эту пору открыли магазин «Товары для дома» на площади Горького. Ассортимент товаров был небогат: лопаты, топоры, колуны, метлы, кувалды! (Магазин этот и сейчас работает, а перечень товаров в нем стремится к бесконечности).

В 1956 году после разоблачения Н. Хрущевым культа личности Сталина наступила «оттепель». Мне представилась возможность поступить на работу на завод Ленина в СКБ 197. События последующих лет описаны в других рассказах этого сборника.

Как начиналась моя работа

В январе 1953 года после окончания радиофизического факультета университета я получил направление на работу в

г. Казань в особое конструкторское бюро (ОКБ п/я 416), занимавшееся разработками в области военной радиолокации. Это было тяжелое «сталинское время», только месяц назад были «разоблачены» врачи-убийцы, в центральных газетах, особенно в «Правде», регулярно печатались антисемитские фельетоны. С моими паспортными данными полученное распределение я считал счастьем и с удовольствием собрался поехать на новое место.

Однако, по прибытии в г. Казань все оказалось не так просто. Капитан КГБ — начальник отдела кадров с серыми глазами «майора Пронина» сказал после знакомства с моей многостраничной анкетой, что с работой придется обождать, нужно определенное время для проверки моих данных и оформления допуска к секретной работе. Естественно, жилплощадь мне предоставлена не была, и капитан рекомендовал мне ехать домой в г. Горький и ждать вызова. Обычно же в таких случаях молодому специалисту предоставлялось общежитие и временная несекретная работа. Направление меня домой настораживало, тем более что в отделе кадров я познакомился с одним молодым человеком, который в силу аналогичных анкетных данных ходил без работы уже около полугода.

Прошел месяц, вызова не было, мои друзья по университету уже приступили к работе, а я писал капитану КГБ письма, оставшиеся безответными. Начинался март, я был безработным и чувствовал себя безрадостно. В Горьком в начале марта я встретил сообщение о смерти вождя народов. Все ждали перемен, не хотелось верить, что все будет продолжаться по-прежнему. Я снова отправил запрос и через две недели после смерти вождя получил телеграфный вызов на работу. Когда я явился в отдел кадров, капитан КГБ, как ни в чем не бывало, недоуменно спросил меня, где же я пропадал до сих пор, давно уж надо приступить к работе. Я был счастлив. И вот я в творческом коллективе ОКБ. Разработка радиолокационной техники требует высокой научно-технической квалификации, непрерывного поиска нового. Меня окружили пытливые молодые люди, живо обсуждаются задачи, требующие решения. К концу второго года работы в этом коллективе мне многое удалось сделать, я стал одним из авторитетных специалистов ОКБ, меня знали и на заводе-

изготовителе, где я дважды завоевал первые места в проводившихся конкурсах по решению неотложных задач внедрения техники. Я почувствовал уверенность в своих силах, у меня была жажда работы, на которой я обычно засиживался допоздна. Я любил и умел добиться глубокого понимания физического существа задачи, был настойчив в ее решении и экспериментальной проверке. Я работал раскованно, мне никто не мешал, моя инициатива всегда поддерживалась руководителем ОКБ Б.А. Веселовым, я завязал научно-технические связи в Москве и Ленинграде. Передо мной открывались большие перспективы роста. Все это заслуживает отдельного рассказа.

Я женился. Однако найти подходящую работу в Казани для моей жены — молодого, подающего надежды, аспиранта Горьковского университета нам не удавалось. Мы жили в разных городах, и созревало решение о моем переезде в Горький. Я начал добиваться увольнения, не отработав положенного для молодого специалиста трехлетнего срока. В конце концов, меня перевели на авиационный завод в г. Горький (министерство авиационной промышленности, к которому относилось наше ОКБ, держалось за каждого специалиста). Я попал в летно-испытательный цех серийного завода. Начальник цеха, пижон, фамилии которого я не помню, подписал приемную записку даже не подняв головы, чтобы взглянуть на меня. Моим непосредственным начальником был мастер, который и расписаться-то, как следует, не умел. Придерживаясь литературных приличий, я не могу привести здесь тех красочных оценок, которые он обычно давал моей работе. Обстановка на работе меня совершенно не удовлетворяла. Я написал заявление об увольнении, пришел к начальнику цеха, он прочитал его и спросил: «Ты сегодня ходил…? Ну, так вот на тебе его назад и сходи…». Через три месяца завод приостановил выпуск истребителей в связи с необходимостью устранения дефектов в двигателях, которые привели к ряду катастроф. Я приходил утром на работу, и до конца смены забивал «Козла», время шло, работы не было.

Конец ознакомительного фрагмента.