Ладья у переправы

Александр Ануфриев

Книга «Ладья у переправы» вводит читателя в удивительный мир поэтического творчества писателей стран Южной Азии и России, чьи произведения талантливо переведены Александром Фёдоровичем Ануфриевым. Автор переводов родился в Москве, в семье востоковедов-индологов. Окончил Институт восточных языков (ИСАА) при МГУ. Работал в Индии и Пакистане, 36 лет преподавал язык урду в МГИМО. В настоящее время работает в АО «РИЦ «ТЕХНОСФЕРА». Член Союза писателей России. Большая часть переводов публиковалась в разные годы в периодических изданиях СССР и России, таких как «Наш современник», «Студенческий меридиан», «Молодая гвардия», «Восточный альманах», «Весь свет», «Литературная Россия», «Сельский календарь», «Чётки», «Половецкая луна». В этой книге читатель найдёт и авторские произведения – стихи для детей, песенные тексты, стихи – размышления о жизни.

Страницы народной поэзии. Песенный фольклор народов Пакистана

Когда в Северном Балтистане деревья утопают в цвету, а высоко в горах идёт снег, девушки, с тоской глядя на склоны высоких гор, поют старинную песню о Джангле, юноше, который ушёл когда-то на север и не вернулся назад… Никто не помнит, как он выглядел, но живёт в народе вера, что однажды весной он появится вновь… «Где ты, мой милый, в какой ты теперь стороне?» — доносится одинокий голос из Голубой долины Кашмира. И, хотя юноша погиб на полях Первой мировой войны, да и девушки его тоже давно нет в живых, но её одинокий плач до сих пор, как эхо, разносится в горах… «О, брат, проснись, твоя сестра пришла!..» — поёт пенджабская девушка, и в свадебной песне звучат и радость, и грусть… «Пусть тебе приснятся ласковые сны», — желает маленькому сыну мать-пуштунка, сумевшая сохранить любовь и нежность в своём суровом краю. На разных языках и диалектах многоголосой симфонией звучат весёлые и грустные песни на золотых нивах Пенджаба и в живописных долинах Кашмира, в диких пуштунских ущельях и на просторах белуджских кочевий, в горах Балтистана и в глинобитных хижинах синдских деревень. Одним песням — сотни лет, другие возникли много позже, но почти все они старше страны, в которой сегодня звучат. Ведь Пакистан появился на карте мира более полувека назад. Поэтому, говоря о народных песнях Пакистана, мы хорошо понимаем условность этого определения. Основанный в 1947 году по религиозному принципу, Пакистан объединил много народов и народностей, во многом столь непохожих друг на друга. Разные истоки, различные традиции, разные песни…

Несомненно, жизнь любого народа находит отражение в его песнях.

Обратимся к пуштунским народным песням. Жизнь горцев сурова и полна превратностей. Это накладывает особый отпечаток на облик всего народа. Постоянные опасности заставляют пуштунов всегда быть начеку, благодушие может стоить очень дорого. Поэтому пуштуну присущи мужество и жертвенность, граничащая с самоотречением. И всё же лишь этими качествами не исчерпывается портрет всего народа. Всюду жизнь берёт своё. И на голых скалах растут порой прекрасные цветы. И именно народные песни позволяют нам открыть для себя глубинные, скрытые от постороннего взора, пласты народного характера. «Диким» и «коварным» для недругов пуштунам свойственны высокие душевные качества, способность любить, быть верным другом и патриотом. Многообразие песенных жанров даёт достаточно богатое представление о различных сторонах народной поэзии.

Богатый вклад в основу песенной культуры пуштунов внесли народные поэты Бетнека (Х — XI вв.), которые являлись также основателями древнейших пуштунских родов. Ниже приводится песня «Великий Боже!», написанная ещё во времена разложения родового строя, когда пуштунские племена кочевали, останавливаясь время от времени у священной горы Касаи, которая нынче зовётся Кохе-Салиман. До сих пор на горе Касаи сохранились древние могилы основателей пуштунских кланов. Хотя к тому времени они уже приняли ислам, во всём чувствуется присутствие доисламских, языческих влияний. Песня «Великий Боже!» представляет собой молитву-заговор, посвященную Единому Богу, но ещё языческую по духу.

Пуштунские народные песни включают в себя такие жанры как тапа, бадэла, лоба, чарбейта, нимакаи, багтаи, аллахо и т. д.

Тапа представляет собой один из наиболее древних и популярных жанров. В основе тапа лежат двустишия (чханд), генетически связанные с санскритским стихосложением. Название «тапа» происходит от слова «хлопок», т. к. исполнение этих песен часто сопровождается хлопаньем в ладоши. Тапа может состоять из одного, двух и более двустиший. Рифмы не отличаются особым стилистическим разнообразием и изысканностью. Рифмуются, как правило, глагольные окончания — на и -ма, что позволяет пакистанским поэтам переводить песни тапа на урду белым стихом. Песни этого жанра часто называют другими именами: «ланди» («короткий»), «тали» («хлопок») и т. п.

Песни бадэла относятся к героико-эпическому и лиро-эпическому жанру. Они возникли в более позднее время и могут быть сравнимы с масави и касыдами в арабо-персидской поэзии. Система рифмовки здесь может быть различной. Рифма может отсутствовать вообще, произведение может быть написано двустишиями, иногда одна рифма проходит через всю песню.

В одной из песен повествуется о несчастной любви пуштунского царевича и дочери визиря. Не получив согласия отца на брак, царевич Фатах-хан с возлюбленной Рабиёй и горсткой преданных друзей бежит в Индию, но гибнет в неравной битве с моголами. Он говорит любимой:

«… крепись, ведь ты — пуштуна дочь!..

……………………………………………..

…Рабия! Коль любишь ты меня,

Дай мне саблю, подведи коня,

И с улыбкой проводи на рать,

Чтоб не грустно было умирать!»

Песни жанра лоба — игровые песни. В играх, как правило, участвует несколько человек. Правда, лоба исполняются двумя людьми — мужчиной и женщиной. В этих песнях влюблённый жалуется своей возлюбленной на муки любви. Одна строка, в которой часто содержится обращение к любимой, проходит рефреном через всю песню.

Песни чарбейта также часто исполняются двумя певцами: мужчиной и женщиной. Это — своеобразный диалог. Каждая строфа завершается рефреном.

Слова «Йа курбан» («Я жертвую собой») стали названием ряда песен.

Колыбельные песни аллахо несут большой эмоциональный заряд. В одной из песен материнская нежность в припеве контрастирует с патриотическим пафосом и суровым аскетизмом запевов.

«Усни, малыш, сегодня нужно спать,

Чтоб завтра счёты с недругом сквитать.

Не промахнись, когда начнёшь стрелять!

Спи, малыш, все дети ночью спать должны.

Пусть тебе приснятся ласковые сны!..»

Народные песни Пенджаба и Синда так же самобытны, как и пуштунские. Жителя Пятиречья — края равнин и рек — отличаются более весёлым нравом, большей общительностью и предприимчивостью. Говоря о народных песнях Синда, я имею в виду песни на диалектах пенджаби (хиндко и потохвар).

Наиболее распространённой песенной формой в Пенджабе и Синде является тапа. Тапа, как правило, представляет собой по форме трёхстишие (или полторы строфы, где строфа состоит из двух строк). Система рифмовки может быть различной: строки могут не рифмоваться вообще; могут рифмоваться все три строки; чаще, однако, рифмуются первая и третья строки. Реже мы встречаем двустишия и четверостишия.

Песни тапа как губка впитывают в себя все события постоянно меняющейся жизни. Так, много песен посвящено событиям Второй мировой войны, на полях которой сражалось и погибло немало солдат из колониальной Индии. В песнях отражены недовольство и протест против британского колониального господства. В тапа мы найдём и радости любви, и печаль разлуки, и народный юмор, и всё новое, что видит и замечает народ.

Трёхстишиями написаны песни махийя (от слова «махи» — любимый), и дхола (от «дхол» — барабан).

Песни доха состоят из четырёх строк. Как правило, это авторские песни, т. е. стихи старых поэтов, ставшие со временем народными песнями.

Песни болиян и кисса представляют собой двустишия. Рифма в них не обязательна. Песни кафи состоят из четырёх рифмующихся строк. Подобно доха, они также часто бывают авторскими. Написаны на мултанском диалекте. Свадебные песни — обрядовые песни. Обращения «брат» и «сестра» носят отпечаток древних родовых отношений.

Народные песни Кашмира также отличаются жанровым разнообразием. При этом появление многих жанров связано с определённой легендой. Так, песни джангла в Северном Балтистане, как отмечалось выше, связаны с поверьем, согласно которому юноша Джангла (в переводе значит «лесной», «дикий») ушёл когда-то в горы, на север, и девушки весной ждут его прихода, как ждут прихода любви. Песни чан (любимый) представляют собой плачи. Как гласит легенда, девушка-горянка проводила своего любимого на войну в 1914 году. Она мечтала о том, что юноша будет храбро сражаться, станет капитаном (извечная мечта простых индийцев и пакистанцев) и вернётся к ней известным и богатым. Однако судьба распорядилась иначе, и её мечтам не суждено было осуществиться. Когда весть о смерти любимого дошла до девушки, она от горя лишилась рассудка. Так появились плачи. Другая легенда повествует о несчастной любви девушки-горянки и молодого мунши (так почтительно зовут образованных людей), который служил писарем в конторе на лесоразработках. Молодые люди встречались в лесу, но скоро их тайна была раскрыта; родители девушки стали держать её взаперти, и юноше пришлось уехать на родину одному. Песни кеинчи (песни разлуки) посвящены этой легенде.

Песни гори (любимая) отличает страстный темперамент, в то время как в песнях весенней радости дину чувство глубоко скрыто в метафоре. Песни басакх (песни весны) подчас полны грусти, а в свадебных песнях даби много наивного крестьянского юмора. В основе большинства кашмирских песен лежит уже знакомое нам трёхстишие тапа.

Рамки данной статьи не позволяют дать более подробный анализ песенного творчества народов Пакистана. Приведённые примеры не могут, естественно, отразить всего разнообразия этого феномена, как нельзя поведать о многообразии жизни в коротком рассказе.

Информация и тексты песен взяты из книги Рафика Хавара «Народные песни Пакистана» («Пакистан ке авами гит», Ирадае-матбуате-Пакистан, 1964).

Переводы песен народов Пакистана и вступительная статья публиковались в книге «Язык до Индии доведёт». М.: Восточная литература, РАН, 2008; в литературно-философском журнале «Чётки». 2010. № 4.