Котуйская история

Александр Александрович Теущаков, 2023

Алексей – дерзкий парень, запутавшись в жизни, свернул с дороги на суровую тропу испытаний.Галина – изящная девушка, мечтавшая о романтической любви.С первой встречи почувствовали, как любовь скрепила их сердца. Отныне они принадлежат только друг другу. Но любви не подвластны обстоятельства. Разлука разводит их; Галина едет на север искать Алексея, а он – ждет и надеется. Судьба отпустила шанс – они встретились. И вновь превратности судьбы – трагедия и неопределенность. Как быть, если каждый уверен, что смерть забрала обоих. Но Галя продолжала жить его частичкой – сыном, а Леша сжигал себя от безысходности, считая, что его любовь погибла на далеком Котуе.Суждено ли любимым встретиться вновь?

Непрощённые слышат, непрощённые знают,

Как любовь дают свыше, как любовь не прощают…

Часть 1

Непрощенные

Глава 1

Штрафник

Подходила к завершению Вторая Мировая война. В начале мая 1945 года в некоторых землях Германии закрепились разрозненные, немецкие войска, там происходили жестокие сражения. В большей степени сопротивлялись эсэсовские формирования, они вгрызались в землю и не отдавали противнику не единой пяди. Бойцам Красной армии приходилось в прямом смысле слова выкорчевывать фашистов из укрепленных мест.

Рядовой Николай Борисов на тот момент отбывал срок наказания в штрафной роте, куда попал два месяца назад за оскорбление командира. В силу своего справедливого характера, Николай сделал замечание капитану по поводу его некомпетентности в вопросах разведки и что нельзя подвергать жизни бойцов смертельной опасности. Разговор произошел при свидетелях и капитан в резкой форме одернул, якобы зарвавшегося рядового. Николай, с присущей ему дерзостью, за словом в карман не полез и ответил на нелепые обвинения командира. Завязалась словесная перепалка, в ходе которой Борисов выставил капитана перед подчиненными круглым идиотом. Дело закончилось рапортом и последующим судом военного трибунала. За нарушение субординации и оскорбление офицера, Борисова приговорили к пяти годам исправительно-трудовых лагерей, но в связи с дополнением к статье, приговор Николаю отсрочили и направили в штрафную роту.

Второй месяц пребывал Борисов в разведотделении. За наблюдательность, способность быстро реагировать и принимать самостоятельные решения, ротный назначил его командиром отделения.

Расположившись в блиндаже, кадровый офицер — капитан Косицын и корректировщик огня попеременке наблюдали в стереотрубу за обстановкой на вражеской высотке и небольшим лесом, разместившимся с правого фланга. Капитан сопоставлял сведения, добытые в связи с ночной вылазкой двух разведгрупп. Обстановка в лагере противника была боле менее ясна: в середине главной траншеи и с обоих флангов рассредоточены пулеметы. В глубине позиций расположены два-три минометных расчета. Пушек нет. А вот спрятавшиеся в лесу немецкие солдаты тревожили командира больше всего, так как при наступлении бойцов Красной армии, они способны уничтожить их пулеметным огнем. По всей вероятности, в ближайшее время Косицын должен получить приказ о наступлении и бойцам штрафроты предстоит взять высотку, находящуюся в четырехстах метрах от расположения передового окопа. Пока воины будут перебегать открытое поле, безусловно, окажутся под интенсивным огнем противника.

Стрелковый полк, в котором до приговора служил Борисов, рассредоточился в тылу, а штрафрота, как боевой кулак, окопалась на передовом участке. На тот момент высотка имела стратегическое значение и если немецкое командование разместит на ней тяжелое вооружение, то прохождение частей Красной армии по главной дороге намного затруднится.

И вот, приказ к наступлению получен. Как положено перед штурмом, заговорил Бог войны — артиллерия, тщательно засыпая снарядами небольшой лесной массив и окопавшегося на высотке противника. В немецкие траншеи, в лесу и в поле, плотно ложились снаряды, взрыхляя взрывами весеннюю землю, укрытую зеленой травой. Открытая равнина, длина которой не превышала четырехсот метров, в один миг превратилась во вспаханное поле.

— Рота, после артобстрела, приготовиться к атаке, — над передовой позицией разнеслась команда командира капитана Косицына.

— Подождите, товарищ командир, — обратился к нему сержант Сергеев, — по донесению нашей разведки, справа в лесочке, залег пулеметный расчет, если мы не уничтожим его, нас всех положат под кинжальным огнем.

— Важна внезапность и быстрота. Фрицы еще не очухаются после бомбежки, мы успеем проскочить опасный участок и возьмем высотку.

— Ты что, начальник, не врубаешься, тебе же «Серега» сказал, нас всех в преисподнюю отправят, — возмутился штрафник Охримов, один из авторитетных среди бывших уголовников в роте.

— Ты у меня сейчас договоришься, вошь блатная. Попомни мое слово Охримов, останешься живым, самолично отправлю в особый отдел, вернешься в лагерь.

— Кто нас попугивает — на того мы закладываем, — пробурчал недовольно Охримов.

— Что?! Да, я тебя сейчас без суда и следствия… — командир штрафроты расстегнул кобуру.

— Товарищ командир, а ведь Сергеев дело говорит, — между лейтенантом Косицыным и Охримовым возник молодой боец Борисов, командир разведотделения, — разрешите мне с двумя бойцами еще раз проверить лесок.

— Для этого слишком мало времени.

Заметив недовольство на лице командира, Борисов, с просящими нотками в голосе, мягко добавил:

— Ну, товарищ командир, пока артобстрел не закончился, мы попытаемся обнаружить немцев и уничтожим их.

Косицын убрал руку с кобуры, и еще раз злобно зыркнув на Охримова, обратился к разведчику:

— Может, вражеские пулеметчики уже сменили позицию, где вы их в лесу найдете?

— Думаю, товарищ капитан, они не станут менять хорошую позицию. Подстраховаться бы не мешало. Мы мигом. И если наша артиллерия спугнет их с места, в открытое поле они не пойдут. Значит, мы отыщем их в лесу и забросаем гранатами.

— Хорошо, возьми с собой двух бойцов со своего отделения, и зайдите в лес с фланга. Но учтите, у вас времени в обрез, как только артобстрел закончится, я скомандую в наступление. Да смотрите, не попадите под свои же снаряды.

Николай, кивнув головой своему закадычному дружку Алексею и надежному бойцу из отделения, первым бросился по окопу. Заскочили в блиндаж и, прихватив гранаты с удлиненными ручками, побежали по извилистым траншеям. Солдаты в конце окопа приветливо пропустили бойцов и, приоткрыв заграждения из колючей проволоки, взглядами проводили разведывательно-диверсионную группу. Три фигурки в защитных маскхалатах, извиваясь, словно змеи, скрылись в близлежащем лесу.

Примерное расположение немцев было известно, потому до места добрались быстро. Но противник уже снялся, зато оставил после себя следы. Отпечатки обуви вели вглубь леса. Вероятно, немцев было трое, плюс экипировка, боекомплект и пулемет. Николай движением руки показал друзьям, чтобы они молча рассредоточились по лесу. Кругом стоял гул от рвущихся снарядов. Алексей, пройдя метров сто, приложил руки к губам, звонко защебетал, подражая птице, и указал рукой вперед. Залегли. Николай Борисов пополз первым и вскоре заметил трех немцев, облюбовавших ложбинку. Они затаились, пережидая артобстрел. Тихо, чтобы не встревожить противника, подкрались ближе и приготовились к бою. По команде Борисова полетели гранаты и немецкий расчет вместе с испорченным пулеметом, разметало в разные стороны. Борисов, осмотрев погибших немцев, забрал у них все, что лежало в карманах и оружие тоже. Молча указал своим бойцам рукой в сторону высотки. Приближаясь к окраине леса, группа заметила в ста метрах от себя бруствер передового окопа противника. Внезапно стихли пушечные хлопки полковой артиллерии и перестали рваться снаряды.

Тем временем в передней траншее красных войск происходило оживление. Штрафники перед атакой испытывали сильное душевное волнение. Те, кто неоднократно встречались со смертью, привыкли, но молодые парни, еще не нюхавшие пороха, откровенно говоря, боялись.

Чувствуя напряжение у бойцов, капитан Косицын отыскал взглядом рядового штрафника и кивнул ему. Боец высоким, твердым голосом запел знаменитую среди штрафников песню:

По пыльной дороге устало,

Рота штрафная идёт…

Лица нахмурены, брови суровые,

Только вперёд и вперёд…

Некоторые бойцы подхватили припев:

Искупленье нас ждёт…

Боец продолжал:

Кто там, кто там захныкал,

Вспомнил жену или мать —

Ты не один, а нас целая рота,

И каждый готов умирать…

Внезапно раздалась команда, прервав песню:

— Рота, за Родину, вперед! — и по всей протяженности передового окопа послышалось, раскатистое, — Ура-а!

Когда со стороны красноармейских окопов в небо взметнулась ракета и прозвучала отдаленная команда, Борисов и его бойцы уже огибали высотку с правого фланга. По-пластунски подобрались к немецкой траншее. Отвлеченные, поднявшимися в атаку красными бойцами, немецкие дозорные просмотрели перемещение вражеских солдат на фланге. Заговорили немецкие пулеметы, поливая раскаленным свинцом стремительно рвущиеся цепи бойцов. Вражеские мины с жутким воем, падая с «небес», разрывались в расположении наступающей роты. Атака захлебнулась. Бойцы падали за любым бугорком, попадавшимся на пути, а кто не успел найти укрытие, вжимался в землю. Молодой штрафник, упав, заметался из стороны в сторону, ища, за чем бы спрятаться. Увидев перед собой тело бойца, сраженного пулей, укрылся за него, стараясь переждать плотный огонь.

Работали три пулемета, не давая бойцам Красной армии поднять головы. Немцы били, остервенело, просеивая пулями трупы, чтобы смерть достала наверняка живых солдат.

— Пацаны, — обратился Коля к друзьям, — нам нужно погасить крайнюю пулеметную точку, а затем ворваться в окоп и по возможности заглушить второй расчет.

По команде Борисова, штрафники по-пластунски заскользили к вражеским окопам, и как только с тыла прозвучала повторная команда: — Вперед! Во вражескую траншею полетели гранаты. Вовремя! Николай успел заметить, как первая цепь красноармейцев, поднявшись с земли, устремилась к высотке. Падали бойцы, сраженные пулями. С правого фланга бил вражеский пулемет, но в середине и с левой стороны окопа, стрельба прекратилась. Только стрекочущие автоматные очереди шмайсеров, разрывали воздух, да одиночные винтовочные выстрелы все реже и реже, доносились из немецких траншей. Позади штрафной роты запоздало разорвались мины, впопыхах выпущенные немцами. Поле было усеяно трупами солдат.

Командир зорко присматривался к убитым и раненым и, заметив за ними прятавшихся бойцов, пригрозил пистолетом. Подозвав своего заместителя, приказал:

— Лейтенант, возвращайся в окоп и пинками выгоняй трусов обратно. Посмотри, сколько их успело спрыгнуть в траншею.

Заместитель командира роты, сопровождаемый двумя бойцами, вернулся на исходные позиции и, заметив с десятка полтора штрафников, покрыл их отборным матом. В ответ раздались угрозы и матерки. Так и есть, Охримов со своей кодлой, решил отсидеться до конца боя. Направив ствол ТТ под ноги штрафников, лейтенант приказал:

— Быстро в цепь!

— А ты нас не пугай… Мы уже тертые. Лучше на нарах срок оттарабанить, чем гнить на этом поле… — заговорил Охримов, напуская на себя важность.

— Последний раз предупреждаю, пока я вас не расстрелял, идите в цепь. — Но увидев, как Охримов жестами подбадривает своих корешей, мол, нас стараются запугать, лейтенант выпустил три заряда из пистолета под ноги штрафников.

— Следующей пулей я продырявлю шкуру самого трусливого из вас, — замком роты прицелился в Охримова.

Штрафники моментально подскочили и, поругиваясь, перевалились через бруствер. Зигзагообразными перебежками поспешили догнать последнюю цепь солдат.

Запрыгнув во вражеский окоп, Николай увидел направленный на него ствол автомата. Опередив на доли секунды вражеского солдата прикладом, отбил оружие и со всей силы ударил в лоб, а друг Алексей уже всадил штык-нож в живот тому же немцу. Николай поднялся во весь рост и за изгибом траншеи увидел несколько вражеских солдат. Быстро перезарядив диски с патронами, бойцы бросились по окопу. Присели на корточки и с трех стволов ППШ¹ полоснули свинцовым дождем вдоль траншеи. Вслед за очередями полетели оставшиеся гранаты. Замолчал второй вражеский пулемет. Часть окопа была освобождена от вражеских солдат. Николай вскочил и ринулся вперед, как вдруг почувствовал сильный удар в левое плечо. От боли парализовало тело. Перед глазами поплыли лица немецких солдат, остервенело обороняющиеся от прыгающих на них красноармейцев, затем ноги потеряли под собой почву и Николай, потеряв сознание, упал на дно траншеи.

Очнулся Борисов в полевом лазарете, в большой, четырехугольной палатке, лежа на операционном столе. Возле него суетились врач-хирург и молоденькая медсестра. Рядом возился пожилой мужчина-солдат в оборванной телогрейке, помогая раненному бойцу лечь на носилки.

— Ну что, герой, очнулся, — ласково сказал врач, поглаживая Николая по голове, — потерпи еще чуток, сейчас я достану пулю из твоего плеча. Приедет машина, и отправим тебя в госпиталь.

Пока хирург подготавливал к операции инструмент, сестра обкалывала ранение на плече Николая обезболивающим препаратом.

— Доктор, может до госпиталя потерпеть? — умоляюще произнес Коля, глядя как хирург берет скальпель и пинцет.

Медсестра ласково взглянула в глаза раненному бойцу и успокаивающе сказала:

— Потерпи родной, рана не опасная, Николай Фомич мигом достанет пулю, он у нас в этом деле большой мастер.

Коля, застеснявшись перед симпатичной девушкой, сомкнул веки, давая понять, что готов. После укола он не чувствовал боль на открытой поверхности кожи, но как только инструмент хирурга проник вглубь раны и коснулся металла, Николай дернулся всем телом. Санитар и сестра, ухватив его за руки, придавили к столу. Как и обещала симпатичная медсестра, операция быстро закончилось и, когда раненный боец открыл глаза, то увидел, как хирург собирается выбросить пулю.

— А можно я оставлю ее себе на память? — спросил он доктора.

Врач кивнул и сквозь повязку обратился к сестре:

— Любаша, перевяжи больного и вколи еще один обезболивающий, а я пока осмотрю следующего, и не забудь перед отправкой отдать ему талисман.

Ближе к вечеру подъехали две санитарные машины и раненных бойцов, осторожно переместили в кузов для отправки в госпиталь. Люба бережно поправила под головой Николая телогрейку и на прощание сунула ему в руку пулю, извлеченную из плеча.

Через два дня к Коле пришел его друг Лешка и принес гостинцы от сослуживцев из разведотделения.

— Колек, а знаешь, командир за тебя хлопочет, — с захлебом рассказывал Леха, — говорит, подал рапорт, чтобы тебя освободили досрочно и снова направили в полк. Ты геройский подвиг совершил.

— Да ладно, что я один там был, а тебя с Мишкой разве командир обошел вниманием?

— Наверняка и нас освободят, а тебе орден — железно обеспечен.

— Ага, сейчас, если только орден «Сутулова» вручат, — усмехнулся Николай. — Письма были?

— Нам с тобой нет. Мишке из Ленинграда казенная бумага пришла, правда запоздала, прикинь Колек, у него там мать и трехлетняя сестренка с голоду умерли. Батька под Киевом погиб, теперь Мишка, совсем сирота.

— Да, кабы не война проклятая, — вздохнул тяжело Коля, потирая ноющее от боли плечо, — может, и наша жизнь по-другому бы пошла.

— Да, Колек, я бы не полез с голодухи за картошкой на овощной склад, а ты бы не прогулял смену на заводе. Спасибо родной стране, влупили нам с тобой срока по самое не люблю.

— Ты хоть за кражу в тюрьму попал, а я, за какие коврижки? — возмутился Коля, — какой гад выдумал, чтобы людей за прогул судить. Знаешь, как обидно. Я ведь по уважительной причине прогулял, мамка сильно захворала, и мне нужно было в другой конец города за лекарством смотаться. Так разве послушали следаки?! Впарили мне статью за самовольный уход с военного производства, а я ведь тогда еще малолеткой был.

— Коль, а тебя в лагерь отправили или сразу в армию призвали?

— Ты что, с Луны свалился, я год почти отсидел, только потом в спецчасть подал заявление на фронт. Пока восемнадцать не стукнуло, два раза отказали. Знаешь, как я опешил, когда меня начальник лагеря к себе вызвал, там у него какой-то капитан сидел, он как раз набирал зэков на фронт. Мне повезло, направили в штрафную роту.

— Выходит, ты уже второй раз под раздачу попал.

— Да, если бы не поправка к статье и не награды… Отправили бы на этот раз в лагерь, а не в штрафроту.

— Странно, ты не рассказывал мне такие подробности, — удивленно заявил Лешка.

— Разве?!

— Нет-нет, ты запамятовал, — и, чтобы сменить разговор, продолжил, — Коль, поговаривают, что сам Рокоссовский у Сталина за штрафников просил, чтобы за ранение снимали с нас прежние судимости.

— Лешка, не смеши меня, чтобы снять судимость, годы должны пройти. А хотя бы и так, то нам от этого не легче, отношение у власти к бывшим штрафникам такое… Клеймо на всю жизнь, — Николай тяжело вздохнул, — со скотиной лучше обращаются.

— Ты не переживай, рано или поздно, все равно суд простит, и весь позор смоешь.

— Лешка, не глупи. В чем я провинился перед своей мамкой, соседями, наконец, перед Родиной, я что, предал кого-то или струсил перед врагом?! Я разных людей встречал, некоторые бросали оружие, руки поднимали, жить хотели, в плен сдавались. А другие — пулям не кланялись, жизни свои не жалели, так вот, я из той породы. Пусть лучше меня убьют, но живым не сдамся.

— Ну и дурак, мамке ты мертвый не нужен.

— Ты считаешь, что лучше в плен сдаться? А ты готов пройти через два ада?

— В смысле?

Николай оглянулся и перешел на шепот:

— После адского плена, ты обязательно по сталинскому указу попадешь в другой ад.

— Коль, но жить-то все равно хочется.

— Лешка, война тем не страшна, кто на передовую не попадет, им бояться нечего. Они выдумывают разные указы, законы… Знаешь, что меня волнует? Почему меня, пацана семнадцатилетнего, как жулика заправского в лагерь отправили? Я еще тогда решил для себя, лучше в первом бою погибнуть, чем дерьмо лагерное годами хлебать. Я, не боясь, начальничкам в глаза высказывал свои недовольства, так они меня в изолятор столько раз закрывали, потому моими заявлениями — пойти на фронт, подтирались в туалете. Таких как я, в лагере было полно, многие хотели на фронт, но собаки — вертухаи твердили одно: «На нарах победу будете встречать — твари!» Благо капитан, составлявший список зэков, подавших заявление на фронт, глянул на меня и почему-то дал добро.

— Ты сейчас со стороны увидел бы себя… У тебя взгляд, как у разъяренного быка.

— Что, правда?

— Конечно, потому вертухаи с тобой не церемонились, от одного твоего взгляда их в дрожь бросало.

— Да, ладно, заливать-то, — засмеялся Колька, но снова ухватился за плечо.

— Сильно болит?

— Есть немного, ладно, до свадьбы заживет.

— А когда свадьба? — заулыбался Лешка.

— Ты оглумел, что ли, у меня и невесты нет.

— А сестричка из полевого госпиталя?

— Нет, Леха, ты действительно офонарел, с какого боку я к ней должен прилипнуть.

— Ну, она же тебе понравилась?

— И что, война кругом, а мне жениться? Слушай, брось ты об этом говорить.

— Ладно — ладно, Колек, я пошутил, просто, когда тебя увозили в госпиталь, я глянул на вас и подумал, что это судьба, ты так на нее смотрел.

— С благодарностью?

— Не-е, у тебя взгляд был, словно ты с любимой девушкой прощался.

— Лешка, хватит заливать, сделай лучше самокрутку, а то уши опухли, курить хочется.

— Держи, это тебе ротный передал, — спохватившись, Алексей протянул пачку папирос.

— Вот это да! — обрадовался Коля, — лучше награды нет, не забудь от меня поблагодарить его за курево.

Друзья расстались, в надежде, что скоро снова увидятся. Через неделю, по репродуктору, вещавшему со столба, возле госпиталя, Левитан громовым басом объявил, что Германия капитулировала. Здесь такое началось: солдаты, словно родные обнимались, целовали друг друга. Кто-то, не стесняясь, плакал, один больной, не смотря на ранение, подхватил сестричку и закружил ее. Веселье бушевало вокруг, кто-то вытащил гармонь и, развернув меха, заиграл задорную мелодию. Невесть откуда появилась солдатская фляжка, наполненная водкой и под счастливые возгласы, полилась жидкость в алюминиевые кружки. Только к глубокой ночи удалось угомониться раненным. Спать не хотелось, больные мечтали, что скоро вернутся в родные края. У кого остались семьи, тому посчастливилось, а кто-то вернется на пепелище или в разрушенные дома, а иные за время войны потеряли всех родных и их никто не ждет.

Коля тоже мечтал: вот вернется в Москву, в Филевский район, в свой Юный городок, да деревянный барак к матушке и заживут они, как жили до его посадки в лагерь. Коля тяжело вздохнул и подумал: «Может за военные годы власть помягче стала, добрее? Теперь нет бешеного плана на заводах, да жесткого режима, когда сажали за прогул, да чего там прогул, были случаи и за опоздание! Интересно, в соседнем бараке жила Аня, симпатичная такая девчушка, правда она была еще пацанкой, но всегда была со мной приветлива, наверняка в невесту превратилась. Да-а, — улыбнулся Николай про себя, — повезло, теперь вернусь живой, обошла меня стороной «костлявая» с косой, только вот чуть-чуть зацепила, ну ничего, заживет как на собаке.

Он достал из кармана халата пулю и, зажав между большим и указательным пальцем, улыбнулся.

— Что браток, родной сувенир? — спросил сосед по койке.

— Роднее не бывает, я его родил через плечо, — засмеялся Коля.

— Выброси, говорят — плохая примета, осколки, да пули оставлять.

— А я не суеверный, и к тому же, война закончилась, — весело отреагировал Колька.

— Дело твое.

Прошло время, в госпиталь к Борисову приехали замкомроты и майор из штаба дивизии, поздравили разведчика и сказали, что его дело будет скоро рассмотрено в суде и Николая освободят. При разговоре присутствовал друг Лешка, он тоже надеялся на решение суда.

Дело шло к выписке, и Коля ждал, когда его переведут из штрафроты в действующие войска. Мысленно он уже собирался к отправке домой, как его внезапно вызвали в кабинет и, увидев сидящего за столом майора, сразу же подумал, что ему сейчас предложат отправиться на родину, но только не в плацкартном вагоне.

— Ты у нас, откуда угодил в штрафники? — спросил особист, просматривая личное дело Борисова.

— В стрелковом полку служил.

— За что командира роты оскорбил?

— В деле все написано.

— Без тебя знаю, что написано, я тебя спрашиваю, — грубо сказал майор.

— Я и сейчас повторю, что капитан тот круглым дураком был, кто его только комротой назначил…

— Ты опять за старое? — перебил Борисова особист, — все вы уголовники ушлые и дерзкие и откуда в тебе, таком молодом, столько наглости. На фронт сам просился?

— В лагере добровольно заявление написал.

— Ладно, это прошлые дела, а как ты сейчас в разведотделение попал?

— Меня туда перевели, во многих штрафротах есть разведка.

— Меня это, как-то мало волнует, а вот почему бывшего уголовника без проверки допустили в разведку? Контакты с немцами были? Языка приходилось брать?

— Майор, к чему такие вопросы, есть командир роты, он все обо мне знает.

— Все, да не все.

— Ты о чем? — начал нервничать Николай.

— Ты мне не тычь, щенок! Подвигом и былыми наградами хочешь прикрыться, не выйдет, мы таких быстро раскрывали.

— Каких таких?! Я что, по-твоему, когда в разведку ходил, с немцами якшался, — взбеленился Борисов.

— Молчать!! Сопляк, ты с кем разговариваешь?! Вот, бумага на тебя поступила, — майор достал из папки листок, — сомнения у органов имеются, как это ты дважды в штрафники угодил, да еще в разведку умудрился пролезть. Ты что думаешь, мы в носу пальцем ковыряем… Всех твоих дружков уже опросили, командиров. В общем, собирайся, поедешь с нами.

— За что, товарищ майор?!

— По приговору военного трибунала, сколько у тебя сроку?

— Пять лет. Но мне же заменили тремя месяцами штрафроты и к тому же за ранение меня должны освободить…

— Должны, да не обязаны, — перебил майор Борисова, — ты поступаешь в распоряжение особого отдела.

— А как же госпиталь? Я же еще не долечился.

— Где надо, там и долечат.

— Начальник, война закончилась, что еще вам от меня нужно, я кровью смыл свое первое преступление… Прогул по вашим законам тоже преступление?

— Ты был судим по законам военного времени, как саботажник, потому Родина и отправила тебя под надзором ковать победу. Все, хватит разговоров. Сержант, — громко позвал майор. В кабинет вошел боец. — Получишь вещи, одежду и сопроводишь его под конвоем в штаб дивизии в особый отдел. Я еще задержусь здесь.

— Есть отправить, товарищ майор!

Все заново ворвалось в жизнь Николая: арест, этап. Сначала был сгонный пункт в Германии, затем под конвоем, в забитом до отказа товарном вагоне, следовал путь в конечный пункт назначения — «ПФЛ²». Там его, не смотря на ранение, ждал нелегкий труд на стройке. Опять допросы оперов и следователей, а затем этап в северный лагерь. Пока выясняли суть да дело, пришлось сидеть в холодном лагере, и только по истечении полтора года на выездной сессии суда, Николаю объявили, что он приговаривается к четырем годам лишения свободы. Сидя в промозглом бараке, он все думал: «Как же так? Выходит мы непрощенные, нас унизили, наказали снова и закрыли. Стало быть у них на «верху» совсем другие планы, мы не нужны им на свободе. Страну нужно из разрухи вытаскивать, а значит, нужна дармовая рабсила. Сколько нас таких! Выходит власти проще нас снова трюмовать, прежде, чем мы вернемся домой и расскажем людям правду, как она об нас ноги вытирает, как намерена дальше с нами поступать. Фронтовики — штрафники, ей, как кость в горле, потому всех неблагонадежных, смелых в своих суждениях и поступках, нужно изолировать от остального народа. Мы штрафники, испытавшие на себе ужасы тюрем, лагерей, побывавшие «на дне» жизни людской, не станем молчать. Ярость кипит в груди. Нас не простили. Выходит при таком строе нелегко придется — каждого из нас ждет неясная судьба. Когда же к власти придут нормальные люди и вышвырнут безмозглых тиранов? Эх, Родина, за что же ты нас так не любишь?! Да, мы штрафники, уже меченные, таких, как я, легче утопить в лагерном дерьме, чем свежеиспеченных доходяг».

Примечания

1

ППШ — пистолет-пулемет Шпагина

2

ПФЛ — Проверочно — Фильтрационный лагерь.