Гипотеза Рая

Александра Олеговна Молоткова

Нет на Земле человека, который не хотел бы знать наверняка о существовании Рая. Наука дает гарантию, что сомнений по поводу возможности увидеть Рай нет.

© Александра Олеговна Молоткова, 2022

ISBN 978-5-0056-8740-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. «Солнце»

1.

— В завершение хочу ещё раз выразить своё восхищение Райнером Шмицем, теорема которого стала завершающей в истории человечества! А теперь, благодаря ему, было построено всем нам уже известное устройство, соорудить которое мы пытались больше десяти лет! С этого дня мы, учёные всего мира, открываем новую эпоху человеческого существования — эпоху времени покорения Вселенной! Мир теперь не будет прежним, это факт! И здесь, в России, силами НМС — Научного Мирового Содружества, мы начнём свой путь в неведомое ранее пространство, мы покорим его, мы — люди Земли! — торжественно окончил свою речь Валерий Михайлович Брюзгальский, в прошлом руководитель Санкт-Петербургского математического исследовательского института.

После речи 67-летнего главы СПМИН, восторженно улыбающегося всем, сидящим в зале, последовали бурные овации: большой зал с высоким и массивным потолком, набитый учёными, научными сотрудниками, академиками и другими людьми научного мира, содрогался от предвкушения, переполняющего здесь каждого, великих событий скорого будущего. Почти сразу очередной совет, отличающийся только тем, что являлся торжественным, начал расходиться. Люди мира науки, перемешавшиеся в этом зале, спешили каждый в свой научный штат, отвечающий за ту или иную область знаний.

Система НМС, несколько десятков лет назад созданная в России, размещалась близ Санкт-Петербурга, западнее его. Она представляла собой огромный механизм современной научной деятельности человека, направленной на решение задач Вселенского масштаба, на поиск рычагов управления Вселенной. Выстроенный комплекс НМС включал в себя многочисленные штаты различных ветвей науки. Площадью более 800 тысяч квадратных метров, внутри он имел соединения со всеми его точками и частями.

Комплекс был выстроен следующим образом: 7 дугообразных или же полукруглых корпусов, будто рёбра, стояли друг за другом, они были одинакового размера, так, что, если собрать их вместе, получилась бы единая широкая дуга, помешали бы этому закрытые переходы по обоим загнутым концам строений, которые тянулись к следующему, да деревья, посаженные между каждым зданием. Переходы были на трёх верхних этажах, поэтому висели над дугообразными въездами для людей, допущенных в НМС. Замыкала композицию круглая площадка, в центре которой, ещё круглее, стоял жилой комплекс для работников штатов. К нему, от последнего здания, так же шли переходы.

Кто-то с удивлением заметил, что число зданий — 7, 7 этажей в каждом из них, даже количество деревьев, посаженных вряд, столько же. С той и с другой стороны окон было крайне мало, всего 14 на этаж — 7 с одной стороны, столько же с другой. Внутри всё освещалось искусственно, потому что свет в достаточном количестве не мог пробраться сквозь небольшие стёкла, так, видимо, было задумано.

Огорожено всё было холодным железным забором. Он стоял ровно, в отличие от комплекса, который диаметром тянулся из угла в угол металлического ограждения. Через определённые расстояния в железо были впаяны пропускные пункты с вооружённой охраной.

Когда семь задач тысячелетия одну за другой начали доказывать гении мира, приезжая в Россию, стало ясно, что именно здесь будет построен центр, сотрудники которого раз и навсегда покончат с гипотезами, напрягавшими умы человека много веков. Семь задач составляли, как выяснили учёные, кольцевую теорему понимания Вселенной, то есть их решение означало соединение Высшего разума с человеком. Теперь, когда последняя, седьмая гипотеза стала теоремой, сложилась картина иного миропонимания, стало ясно, как человек может перевернуть мир. Оставался последний шаг — применив все формулы, составить одну — ту, которой и будут пользоваться учёные, управляя в космическом пространстве сооружённым беспилотным кораблём, чтобы, путём заполнения космических пустот, Вселенная приобрела первоначальный вид. Так люди постигнут тайну Мироздания.

Заседавшие, уверенно зашагавшие каждый в своём направлении, точно знали свою задачу, поэтому, не теряя времени, через несколько минут полностью освободили зал.

Валерий Михайлович Брюзгальский некоторое время оставался в зале. Он вспоминал, как с 23-летнего возраста, как только окончил обучение, посвятил себя науке. От лаборанта до академика и руководителя ведущего института — вот, собственно, вся его жизнь. Обзавестись семьёй так и не успел, редко навещал старушку мать, живущую в городе. Невысокого роста, довольно плотного телосложения, он всегда и везде появлялся первым. Оказывался в самых интересных местах, даже там, где его не должно было быть. «Быстро перемещаешься в пространстве», — шутили над ним коллеги. После строительства НМС, институт, который он возглавлял, перевёл лучших своих сотрудников в содружество, сам же Валерий Михайлович возглавил здесь математический штат.

В «отделе» математики, так просто называли здесь каждый штат науки, работавшем над созданием формулы всемирного управления Вселенной, трудились самые выдающиеся математики планеты. Они сотрудничали с многими штатами, те, в свою очередь, работали с другими. Основным соратником отдела являлся биологический штат или, проще говоря, отдел исследования мозга, (располагались оба штата во 2-ом полукруге от центра), который за последние годы изучил мозг почти совершенно, дойдя до возможности, отключая одни фазы мозга, давая их роль другим, создать человека совершенного, который может, управляя своим мозгом, отказаться от всех созданных им устройств, самостоятельно заменяя их. Изучение дошло и до бессмертия, конечно, не в широком смысле этого слова, но, в коей-то мере, до организации человеком собственной жизни. Отдел исследования мозга, возглавляемый Надеждой Игнатьевной Березной, начал сотрудничество с отделом математики, когда, при эксперименте над центральной железой человеческого мозга, были обнаружены магнитные сигналы, связывающие мозг человека с физическим миром. А математика, созданная разумом человека, как известно, соответствует свойствам этого мира. Последнее время группа исследователей мозга ставила эксперименты над лимбической системой, отвечающей за чувства и эмоции человека, они стремились способы самосовершенствования людей.

Валерий Михайлович смотрел в небольшое рядом с кафедрой окно, оно являлось единственным в этом зале. Его мысли были далеко отсюда: он думал о мире, который вот-вот изменят, повернут в другом направлении они, учёные, внутри он был горд, что тоже приложил к этому немалые усилия. За окном был внутренний двор НМС, замощённый серой брусчаткой, в центре которой вряд стояли семь рябин, посаженных при строительстве комплекса. За ними виднелся следующий штат, во дворе которого так же стояли рябины. Деревья, одиноко шелестящие пожухлыми, начинавшими сохнуть, жёлтыми листьями, цеплялись друг за друга ветвями, как будто последний раз видели это небо, и, боясь потерять его, обнимались, чтобы было не так страшно.

2.

В обычном мире было всё не так сложно. Жизнь шла своим чередом, рождая новых и забирая отживших своё, людей.

Осень, давно взявшая права над прошедшим летом, кружила листвой, угоняла на юг птиц и заставляла людей грустить, думать и вздыхать о минувшей жизни. В небольшом городе, находившемся на севере области, день стоял солнечный, но прохладный. Дул промозглый ветер, сильно и неприятно бил горожанам в лицо. Они кутались в шарфы и воротники от пальто, спешили быстрее дойти до нужного им места.

Девушка, лет 20-23-ёх, торопливо шла по городскому парку, на ходу застёгивая красное летнее пальто. Завернув в более глухое и тёмное место парка, она остолбенела: перед ней стоял он — мужчина, с которым она тайно встречалась. Она только что ушла от него злая и расстроенная, видимо, они серьёзно поругались. Не успела она повернуть обратно, как он крепко взял её за плечи, начал торопливо что-то объяснять, но, поняв, что она не хочет его слушать, принялся сильно целовать её бледные губы, впалые щёки и тонкую шею. Она не могла вырваться из его животных объятий, ей пришлось терпеть его насильственные ласки… Бросив девушке её красное пальто, оказавшееся на листве, он ушёл так же неожиданно, как появился. Оставшись на скамье и долго смотря в землю, она вспомнила всё, что когда-то связывало её с этим, как оказалось, давно ненавистным для неё человеком.

Началось это в августовский вечер, когда с деревьев начали уныло падать первые листья. Работа почтового отделения города подходила к концу. Он был последним посетителем, срочно отправлявшим посылку в Санкт-Петербург. Своей наигранной ухмылкой, приглаженными волосами, которые придавали лицу ещё более круглый вид и новым сверкающим бордовым костюмом он сразу не понравился девушке, она даже не скрывала этого — брезгливо и натянуто, но всё же улыбнулась ему, так положено было по этикету почтового работника. Но, нужно отметить, мужчина средних лет удивил её галантностью джентльмена, тем более он дождался её у крыльца отделения, предложил проводить до дома. Этот роман, как теперь рассуждала она, сидя на скамье, поджав под себя ногу, произошёл внезапно, она, как тогда казалось её, встретила свою первую и последнюю любовь. Даже тот факт, что он постоянно будет уезжать в Петербург, а встречи их будут проходить на съёмной квартире, не испугал её, она твёрдо решила, что любит этого человека.

И вот прошло 3 года… Она не могла подумать тогда, что так ошибётся, разочаруется в своём искреннем и почти детском чувстве. «Вот и вся любовь…», — подумала девушка, после чего медленно поднялась и побрела в обратном направлении. Она решила раз и навсегда уйти от этого мерзкого, пафосного человека, осталось только вернуться и забрать вещи, которых было не много в этой квартире, порог которой она переступила совсем юной девушкой, а покидает женщиной. Она перебирала ногами, раздумывая о своей ничтожной жизни: вспомнила детдом, колледж и работу на почте, которую она не могла терпеть всей душой. Терзало её одиночество…

— Ах! Да что же это, простите, пожалуйста! — рассмеялась по-детски наивно рыжая веснушчатая девчушка, налетевшая внезапно и неведомо откуда, на возвращавшуюся девушку.

Вскинув ярко-зелёные глаза, она заметила, что «сбитая» девушка бледна и потеряна:

— Вам плохо? — ответа не последовало, девушка продолжила идти вперёд. Рыжая последовала за ней. Замедляя ход, впередиидущая женщина, как показалось на первый взгляд девчонке, почти остановилась.

— Может, я вас случайно ударила?

— Да нет же, идите, оставьте меня в покое… — с трудом сдерживая слёзы произнесла девушка-женщина.

Закусив указательный палец правой руки, весёлая девушка вновь догнала свою «собеседницу».

— А меня Ирой зовут! — закричала она и протянула руку, молча стала ждать реакции. Эльвира так же молча вложила в руку девчонки свою и резко, даже грубо, назвала своё имя.

Теперь новые знакомые шли вместе, за всю дорогу обмолвились лишь одной фразой. Ира спросила:

— Извините, а сколько вам лет? — поняв, что вопрос неуместен, он был задан для того, чтобы разрядить угнетающую Иру обстановку тишины, которую листья, шуршащие под ногами, ещё больше усугубляли, добавила: — Я просто подумала, что мы с вами ровесницы.

Эльвира молча продолжала идти. Тогда Ира, стараясь придать голосу весёлость, которая, больше от обиды на себя, постепенно отступала от неё, сказала:

— Мне 21

— Мне 23, — думая совсем о другом.

Неожиданно для них обеих они разом повернули в один и тот же подъезд дома, который проходили.

— Как! — вскрикнула Ира, высоко подняв брови — Разве вы здесь живёте?

— Я? Не… Да, здесь… но, недавно…

— Значит, ещё раз приятно познакомится, соседка, — вновь радостно заявила рыжая.

— Да… приятно… мне пора домой, я тороплюсь, — Эльвира уже открывала дверь подъезда, но резко обернулась. — Вы очень хорошая девушка, Ира, оставайтесь такой. Я искренне желаю вам счастья, не хочу, чтобы вы… ошиблись…

Она сказала это, точно зная, что видятся они в первый и последний раз. Ира, заметив это, не дала Эльвире зайти в подъезд:

— Разве вы уезжаете? Вы же только заселились!

— Да, только, но уже… — она не успела договорить, Ира перебила её

— На море? Вы знаете, я никогда не была на море. Мне кажется, вы должны жить на море!

Эльвира ещё больше удивилась открытости и искренности рыженькой милой девушки-девочки, впервые улыбнулась, правда, грустно:

— Я не была на море, я нигде не была…

— Разве красивые не бывают на море?

— Красивые? Может, и бывают…

— Почему же вы не были?

Эльвира, всё время стоявшая к Ире в пол-оборота, так как держала дверь, повернулась, дверь закрылась.

— А я думала, таких девушек, как вы уже нет

— Каких? — искренне не понимая новую знакомую, спросила Ира.

— Таких, как вы…

Теперь обе долго молчали. Эльвира смотрела вдаль, она была не здесь, а где-то далеко — в своём прошлом. Ира наблюдала за движением красивого лица, она пыталась разгадать эту таинственную девушку. Вновь прервала молчание Ира. Она, вытянув перед собой букет из осенних листьев, зелёных и красных, робко произнесла:

— Это тебе… вам…

— Да что уж.., тебе, конечно, — Эльвира всё ещё не видела перед собой новую знакомую, но, поняв, что она, неожиданно для самой себя, ответила что-то своей собеседнице, опустила на неё взгляд. Она была выше Иры за счёт каблуков, без них, девушки были бы одного роста.

— Я и не заметила, что у тебя в руках листья, спасибо… — и с улыбкой, подумав о чём-то, резко подбросила их вверх. Букет взлетел метра на два и, когда падал вниз, стал рассыпчато и медленно опускаться на землю, кружа большие листья.

— Как красиво! — рассмеялась Ира, подняв руки вверх, будто хотела поймать листочки.

Когда все они опустились, своими зелёными ботиночками она стала подбрасывать их. Но лицо её переменилось, сверкнув глазами, Ира быстро посмотрела на широкую улыбку, сохраняющую впечатление от листопада. Только сейчас она увидела в глазах загадочной Эльвиры добрую и такую же открытую, как она, девушку.

— Поехали на море!

— Что?

— На море поедешь, говорю?

— Это же… — Эльвира оборвала речь, зачем-то отвернулась.

«Наверное, я обидела её», — не успела подумать Ира, как вновь наблюдала за красивым лицом.

— Поехали! А поехали! — повторила она.

Будущее рисовалось перед Эльвирой, точнее не рисовалось, оно было тёмным и неведомым. Зачем она поедет? А, главное, с кем? — с незнакомой, почти незнакомой девушкой. Впрочем, она просто хотела сбежать. «Возьму отгулы, вернее больничный, да, я больна» — промелькнуло у неё в голове.

— Пойдём ко мне, закажем билеты, паспорт нужен только, — перебила её мысли Ира.

«А она-то, Ира, зачем меня позвала? У неё, наверное, подруги есть, могла бы их…» — опять размышляла Эльвира.

— Да, идём, только я сначала к себе, мне нужно… паспорт взять…

Девушки поднялись на третий этаж, враз достали ключи, подошли к дверям, стоящим рядом. Медленно повернув головы, Ира налево, а Эльвира направо, они улыбнулись друг другу, первая широко, оголив зубы, вторая же натянуто, она уже делала шаг в квартиру, в которой, почему-то, горел свет.

3.

В комнате, выходящей в прихожую, горел свет. Эльвира стояла в оцепенении, она была уверена, что его здесь нет. Он выбежал из спальни босой, без верхней одежды, в спортивных штанах от костюма, который она подарила ему на юбилей — 35 лет. Вытращив глаза, он провёл рукой по растрёпанным волосам, открыл рот, как будто хотел сказать что-то, но закрыл, видимо, не найдя слов.

— Я сейчас уйду, — с горечью поняла она в чём дело.

Она сделала шаг к двери в спальню. Дверь была прикрыта, но в щель отчётливо была видна худенькая ножка, поспешно натягивающая чулок. Собирать вещи он ей не помогал, ничего не говорил, стоял молча, в той же позе, в которой «предстал» перед Эльвирой. Она была готова через 10 мину. Уходя, положила ключи на пол в прихожей и навсегда вышла из этой квартиры.

4.

В лаборатории, где белый яркий свет горел только над огромным столом, находившемся в центре, было тихо и напряжённо. Учёные, столпившиеся у этого стола, с всевозможными новейшими приборами, созданными в процессе экспериментов, проводами, к ним подключёнными и трубками, торчащими в разные стороны, последний раз, перед очередным испытанием, проверяли устройства и вычисления, которыми были исписаны две белые доски на правой от входа стене: одна доска содержала разнообразные чертежи сфер и невообразимых для понимания обычного человека фигур, на другой мелкими цифрами и символами были обозначены формулы и вычисления, здесь и стояли вряд около десяти человек, молча, каждый сам с собой, проверяя их правильность. Ещё столько же человек стояли у стола, не отрываясь смотрели на него. Райнер Шмиц, высокий и худой, так, что белый короткий халат смотрелся на нём нелепо, немец 52-ух лет, то и дело поправлял квадратные очки. Когда руки его наконец оставляли очки в покое, он, положив одну ладонь на стол, тянулся к прибору, на котором холодным металлом было выбито: «В-6», на нём он крутил в разные стороны небольшой вентиль, смотря в это время наверх, где располагался экран с цифрами, меняющимися в зависимости от кручения. В глаза его азартно пылал огонь, ведь если цифры сойдутся, относительно вычислений, можно будет приступить к эксперименту.

В лаборатории был и Валерий Михайлович Брюзгальский. Он не участвовал в эксперименте, в математическом отделе его роль, хотя он и был руководителем, заключалась в исправлении аппаратов после неудачных экспериментов. Находился он здесь, потому что не мог не наблюдать за работой коллег. Академик постоянно менял место просмотра, передвигался от стола к доске, не задерживаясь на одной позиции более минуты. На круглом лбу его скапливались капельки пота, он вытирал их рукавом заношенного пиджака.

— Может быть, всё же, — замешкался он, — через магнитометр-13 пробовать? — но ответа от Шмица не последовало, тот, стрельнув глазами в Брюзгальского, резко отвёл их в сторону, глубоко задумавшись.

— Я думал об этом, — довольно хорошо, с небольшим акцентом, заговорил он на русском языке, — впрочем, мы проводили работу с ним, но он чувствителен к магнитным полям, думаю, не выдержит.

— При испытании нового двигателя он хорошо помог, — подняв на высокого немца глаза, доказывал Брюзгальский

— Да, но тогда сила трения была невелика, сейчас же мы запускаем более мощный механизм, я боюсь, что…

— Но нужно же проверить все варианты, всё таки мы имеем дело с идеальным двигателем, — перебил Брюзгальский, пожалев об этом

— Я думаю, если, что будет ужасно, испытание провалиться, мы поработаем с вашим предложением, — твёрдо заключил Шмиц, продолжая подгонять числа.

Валерий Михайлович очень расстраивался, когда его предложения и идеи отвергались, но никогда не подавал вида. Вот и сейчас, когда Райнер Шмиц, который формально давно уже был главным в отделе, отказал ему, сердце его сжалось от обиды, и он, поджав пухлые губы, отошёл к доске. Пока Брюзгальский подавлял в себе горькое чувство, случилось то, чего вот уже несколько месяцев, после последнего эксперимента, ждали учёные.

— Готово! — вскричал Шмиц, отпрянув от стола метра на два.

Все ждали этого возгласа, поэтому были готовы после него спокойно подойти к столу и занять каждый свою позицию: кто у прибора, за который отвечал, кто у экрана, кто просто вдалеке, если не участвовал в следующей части эксперимента. Но, услышав заветное «Готово!», учёные разом ринулись к столу, бешено сверкая глазами, у многих дрожали руки.

— Спокойно, коллеги, — успокоил всех Шмиц, возглавляя завершающий, если он удастся, эксперимент, — аккуратнее, Владимир Дмитриевич, — обратился он к молодому, но уже старшему научному сотруднику, — так, верно.

Владимир Дмитриевич Землеров, завсегдатый помощник Шмица, был главным действующим лицом эксперимента. Его задача состояла в проведении толстого провода через узкий тоннельчик и подключение его к тому самому прибору В-6. Сложность была в том, что задеть стенки тоннеля — загубить эксперимент, задержав на несколько месяцев создание идеального двигателя, работа над которым шла в НМС больше десяти лет.

Именно Владимир Дмитриевич был одним из тех, у кого дрожали руки, более того в животе он чувствовал неприятные боли от волнения. Взяв красный провод, он не спешил начинать, посмотрев на Шмица, получил одобрительный кивок и крайне медленно стал протягивать руку с проводом к тоннелю. Когда кончик провода был уже в тоннеле, все, наблюдавшие за этим, напряглись и перестали дышать. Здесь и последовали помогающие, как сам он думал, слова немца. Но Землеров не слышал ничего, в ушах его звенело, он истекал потом. Шмиц говорил успокаивающие слова, скорее, для себя, потому что неимоверно боялся отрицательного исхода эксперимента. Он думал, что не переживёт провала, ведь идеальный двигатель был построен уже на 99%, оставался последний эксперимент, который не удавался учёным уже 76 раз, это было 77-ое испытание, 77 раз сердце Шмица переставало биться. Всё сжалось внутри немца, от этого лицо его исказилось, изрезалось множеством морщин, глаза его бешено смотрели на руку Землерова, в них отчётливо был виден страх.

Тем временем пальцы руки всё приближались к тоннелю, казалось, ещё миллиметр и они коснуться прибора, что делать ни в коем случае нельзя, так как устройство, при напряжении, даст сбой. Но Землеров контролировал каждое движение, поэтому остановил руку и едва перебирая пальцами начал протягивать провод внутрь. Он, подключал прибор, чтобы тренироваться ночами, давая отдыхать организму всего 3—4 часа. Зато теперь точно знал, как ему действовать. Вот уже кончик провода находился в центре тоннеля, одно неловкое движение, и нужно будет проводить эксперимент заново. Проблема состояла в том, что проводок был мягким, и не было возможности зафиксировать его в одном положении. Так же невозможно было заранее протянуть провод, сначала должен был быть заряжен тоннель. Провод показался из противоположного отверстия, тогда Землеров остановил онемевшие пальцы и другой рукой аккуратно и медленно взялся за показавшийся кончик. Вытянув его, он глубоко, но тяжело вздохнул, предстояло ещё присоединить провод к устройству B-6. Протягивая с двух сторон проводок через тоннель, учёный достиг прибора, стоявшего в 20-ти сантиметрах от тоннеля. Он перевернул руку, державшую кончик провода и подсоединил его. Чтобы пошло напряжение, на противоположной стороне стола стоял сотрудник, который, после подсоединения, убедившись, что ничего не задето и провод подсоединён верно, подключал небольшой агрегат. Теперь Землеров отпустил левую руку, державшую кончик, всё было в порядке, по проводу пошёл ток, тоннель мягко затрещал, как и должно было быть. Можно было отпускать и правую руку, но Владимир Дмитриевич не мог решиться, так же, как и другие учёные не решались сказать ему ни одного слова, все ждали дальнейших действий Землерова. Он начал отпускать по одному пальцу. Теперь держал провод только двумя — большим и указательным. Но стоять вечно было невозможно, математик поднял указательный палец, оставив проводок лежать на большом и медленно стал убирать на себя руку. Он опустился на корточки и закрыл лицо руками, когда увидел, что провод, тянущийся от прибора B-4 к B-6, через тоннель, повис в воздухе. Реакции учёных не последовало, эксперимент ещё не был закончен. Теперь они ожидали подсчёта цифр на экране, всё должно было сойтись в единицу, от чего станет ясно, что установка сооружена верно, тогда дело будет за производственным цехом, где и будут собирать тот самый идеальный двигатель.

— Hat es wirklich geklappt? (Неужели получилось?), — прошептал Райнер Шмиц, выжидающе смотря на экран, сверкая огнём глаз, в которых появились слёзы.

Действительно, цифры, то и дело меняющиеся на экране, показали единицу. По щекам Шмица полились слёзы, он не устоял бы на ногах, если бы пожилой сотрудник с широкими усами, стоявший сзади, не подставил бы своё плечо.

— Господин Шмиц, что с вами? — испугался Григорий Иванович

— Всё хорошо, спасибо, — он обвёл глазами коллег, которые первую минуту стояли, не веря тому, что случилось, теперь же обнимались и жали друг другу руки, многие сдерживали слёзы.

По очереди они стали подходить к Райнеру Шмицу и восхищаясь его гению говорить слова благодарности. Когда все немного успокоились, новый неофициальный глава математического отдела, коверкая от волнения русский язык, произнёс:

— Нам всем нужно…, как вы говорите по-русски… не расслабляться. Мы с вами, господа, подошли к рубежу, и перед нами уже вплотную стоит высочайшая задача — мы, уже имея, конечно, ещё не испытанный, но всё же… двигатель… идеальный двигатель, должны работать над созданием самого корабля, который и будет управляем этим двигателем… Мы все немало представляем, что из себя представляет будущая машина, мы долго работали и над ней. Я уверен, совсем скоро мы запустим её бороздить просторы Вселенной. Я говорю «мы», потому что все научные штаты НМС проделывают колоссальную работу. Из-за этого наша «формула Вселенной» тоже будет доработана в ближайшем будущем. Теперь, господа, остаётся последний шаг! — гений говорил очень торопливо, он волновался и едва переводил дух, потому что всё ещё не мог привыкнуть к тому, что задуманное вот-вот случится. Примерно такую же речь он говорил и на общем собрании людей науки в большом зале на торжественном собрании.

Этот выдающийся эксперимент и речь немца и вспоминал Валерий Михайлович Брюзгальский, стоя у окна и смотря на рябины, которые, склонив от ветра головы, шелестели листвой, точно начали плакать.

5.

— Ну вот, а я хотела уже звонить тебе в дверь, — сказала Ира, встретившая соседку в подъезде. — Ты вещи уже собрала? — смеясь, спросила она, увидев в руках Эльвиры сумку.

— К тебе? — не отвечая, ухватилась та за последнюю соломинку.

— Да, заходи, конечно. — Ира открыла дверь, пропуская вперёд себя девушку, которую хотела видеть своей подругой.

— Мама вернётся поздно, у неё на работе какая-то проверка, — протараторила Ира, разливая по чашкам чай. — Поэтому, до вечера мы можем делать тут всё, что хотим. Или тебе куда-нибудь нужно?

— Никуда мне не нужно, с завтрашнего дня беру больничный на месяц.

— Где работаешь? — Ира старалась не обращать внимание на резкость девушки

— На почте, впрочем, это не интересно, — сухо ответила Эльвира, начав при этом отхлёбывать из чашки дымящийся кипяток.

Она опять задумалась, и Ира, на этот раз решила всё же узнать, о чём всё время размышляет её, как ей мечталось, будущая подруга.

— О море, конечно, — пытаясь выдавить улыбку, процедила та, — ты точно решила ехать?

— Да, я всегда мечтала о какой-нибудь поездке! А ты разве передумала?

— А мама не будет против? — вопросом на вопрос ответила Эльвира.

— Я уже не маленькая, — по-взрослому сказала рыжая девушка, на что получила в ответ улыбку от гостьи. — Конечно, я предупрежу маму, но решение я приняла сама! У меня есть накопленные от стипендии деньги, я особо не трачу. Заказываем билеты? Нести ноутбук?

— Неси, неси…

Пока Ира ходила в комнату, Эльвира рассматривала скромную кухню в однокомнатной квартире. На холодильнике она заметила фото, прикреплённое сверху большим магнитом в форме осеннего листочка. Она подошла, чтобы поближе разглядеть женщину, крепко обнимавшую маленькую девочку.

— Здесь мне 6 лет, — неожиданно вернувшись, проговорила Ира, заставив Эльвиру вздрогнуть.

— Какая у тебя молодая мама…

— Она просто так выглядит. На самом деле на фото ей уже 45, она родила меня в 39

— А папа?

— Не было его никогда, — обиженно проговорила Ира и стала грызть сахарное печенье.

— А у меня никого не было, я в детдоме выросла, вот так одна всю жизнь…

— А друзья?

— Какие друзья?.. Нет никаких друзей. Рано или поздно друзья становятся врагами.

— Я так не считаю, — с досадой сказала Ира, подумав о намечающейся между девушками дружбой. — Вот мы с тобой сможем стать подругами? — после некоторого молчания аккуратно спросила она.

— Не знаю, я ничего не знаю…, — на кухню вновь водворилось молчание

— А я вот верю в настоящую дружбу! — не выдержала Ира. — И в любовь настоящую тоже верю! Ты можешь смеяться надо мной! Я вижу, ты разочаровалась во многом, но я знаю, что к человеку должно прийти настоящее, крепкое, иначе он просто не сможет жить, он будет тосковать и рано или поздно умрёт, так и не поняв, что такое любовь, дружба…

— А зачем понимать? — перебила Эльвира

— Зачем? А жить зачем? — удивилась Ира. — Чтобы понять это, я думаю. Вот у тебя что-то случилось, я, правда, не знаю, что, но вижу, что у тебя очень тяжело на душе. Но это обязательно пройдёт, потому что не может в жизни всё и всегда быть плохо. А представь, как радостно и восторженно ты будешь жить, когда случится с тобой… это… Его ведь, горького, гораздо больше, чтобы потом настоящее счастье было слаще, а оно будет, просто нужно не озлобиться, всегда любить мир, чтобы не происходило, тогда в ответ мир подарит тебе, то что ты, я это вижу очень-очень ждёшь!

— Может, знаешь, сколько ждать нужно?

— Может, всю жизнь! — блеснула огнём глаз Ира. — Вот, когда поймёшь, что всё не просто так…

— Вот что я тебе скажу, — вновь перебила её Эльвира, но в этот раз спокойнее, заметив, как треплются зрачки у Иры, — я года 3 назад такой же, как ты была, вроде, жизнь любила… А вот когда поняла, что ни любви, ни дружбы настоящих нет, что всё это ложное, что это — просто слова, как та надежда, о которой многие любят говорить, поняла, что и счастья нет ни сейчас, ни в будущем…

— А ты знаешь, что такое слова? Слово…

Эльвира не ответила, может, она не поняла вопроса, а может не услышала его… Ира изучала её, пронзая светом зелёных глаз, будто строила план.

— Ты прости, что я так резко говорю, но ты, я вижу, многого ещё не знаешь. Но я по-прежнему хочу, чтобы у тебя всё сложилось так, как ты об этом мечтаешь. У тебя молодой человек-то есть? — несколько улыбнулась она, придавая тяжёлому разговору лёгкость

— Нет, — угрюмо ответила Ира, — А что?

— А был?

— Не было, — Ира с удивлением повела плечами

Вскинув на Иру заблестевшие глаза, как будто не ожидала такого ответа, Эльвира по-доброму, тепло сказала:

— Понятно, почему у тебя в голове такие мысли…

— Нормальные у меня мысли! И не мысли это, а чувства, — огоньки так и посыпались из зелёных глаз Ира, — а если ты не веришь в это, я тебе это покажу!

— Покажешь?

— А вот на море поедем и покажу!

— А… море…

— Ты что забыла, глупенькая? — по-детски рассмеялась Ира, от чего её пухленькие щечки стали ещё больше.

Эльвира изумилась про себя: как только что Ира, сверкающая пронизывающими насквозь глазами, могла вновь вернуть себе дружелюбие и бойкую весёлость? Она как будто видела людей насквозь, но после вновь превращалась в розовощёкую хохотушку.

Эля вспомнила, что 3 года назад она так же звонко смеялась, громко и задорно разговаривала со всеми, улыбаясь такими же розовыми щечками. Теперь щеки её впали, лицо вытянулось, глаза не горели, как теперь горят у Иры. Она захотела поглядеть на себя ту, что была, кажется так давно, а может быть вообще во сне. Вдруг она захотела посмотреть на то, что Ира сможет ей показать. Удивившись своей последней мысли, она торжественно произнесла:

— Как я могла забыть?! Конечно, мы едем на море!

***

Сдав все недоделанные работы, сообщив маме о том, что её отпустили из института ровно на 2 недели, Ира, удобно усевшись в кресло в зоне ожидания аэропорта, придерживая рукой зелёненький чемоданчик, ждала Эльвиру, которая ушла за кофе к кофейному аппарату. Она была в предвкушении чего-тот нового, неведомого ей доселе, представляла, как будет купаться в тёплом, почти горячем море, а потом попробует его на вкус, ведь она не могла понять, как это вода может быть солёной. Завидев издалека красный платок, Ира вспомнила все те слова, которые говорила ей, в чём она была уверена, теперь уже подруга, аккуратно несущая два стаканчика, и твёрдо пообещала себе, что Эля, с помощью неё, конечно, вернёт себе ту весёлость и жизнерадостность, которая на миг промелькнула у неё в глазах ещё тогда, у подъезда.

— Бери скорей, горячо, — сказала Эльвира, протягивая стаканчик, и, усаживаясь рядом с Ирой, начала трясти обожжёнными пальцами.

— Вкусненько! Ты рада, что море увидишь?

— Там ещё и горы, я больше на горы хочу посмотреть…

— Ох, как не терпится увидеть, — пропела рыженькая Ира. — Нет, ну ты скажи, ты же не ответила, ты рада, что мы едем?

— Ну, конечно, рада…

Ире показалось, что подруга не очень-то весела, чтобы это исправить, она внезапно начала петь, да так громко, что, сидевшая к ним спиной пожилая пара невольно оглянулась:

— А-а крокодилы, бегемоты, а-а обезьяны, кашалоты, а-а и зелёный попугай! А-а и зелёный попугай!

— Ты чего это? — встревоженно, но с улыбкой проговорила Эля, — люди же смотрят!

— А пусть смотрят, я для них пою! Если долго-долго-долго…

Теперь Эля улыбалась широко, дивясь своей новой подругой с чистой и невинной душой.

— Если долго по тропинке, если долго по дорожке, топать ехать и бежа-ать… — запела вместе с Ирой Эля, рассмеялась, на что Ира рассмеялась ещё громче, придя в восторг от того, что сумела развеселить подругу.

— Ну а теперь рада?!

— Да рада, Боже мой, рада! — смеялась Эля, открыто смотря в глаза Ире, — паспорт доставай, пойдём на посадку!

6.

— Взяла и уехала! — заявила Вера Игнатьевна своей подруге, Катерине Ивановне, которая была старше её на 4 года. — Подбежала и как закричит: «Мама, я на море еду!». Я ничего не поняла!

— Да ладно тебе, Вер, ты вот за всю жизнь ни разу на море не была, что теперь и ей не съездить? — сказала подруга, убеждая в правильности довода.

— Ну да, может и так…, — согласилась женщина по поводу Иры, а на счёт себя не громко заявила: Ну а я-то что? Мне всю жизнь не до этого было: по молодости считала, успею ещё, жизнь целая впереди, а потом, сама знаешь: Ирку без отца растила, учила…

Женщина, державшая в руке губку, с которой капала на пол пена, на некоторое время прекратила мыть посуду, замерла, устремив взгляд за окно, где продолжали кружиться сухие листья, но теперь вместе с ними с неба падали редкие пушинки снега.

— Ой, Господи! Да вот в квартире в этой всю жизнь… думала временно, а ты мне про море, — вздохнула Вера Игнатьевна и продолжила мыть посуду. — Сомневалась всё что ли? Боялась ли чего?

— У меня что ли лучше? Вон, дома, что творится, какое там море! — указав назад большим пальцем, грубо ответила Катерина Ивановна.

— Да знаю, что ты мне объясняешь? — После недолгого молчания, аккуратно добавила: как Игорь?

— А как? Кому ни скажи, что в разводе 20 лет, а живём в соседних комнатах… Ой, Верка, уехать бы мне тогда, 20 лет назад! Испугалась я, да ещё с Сашкой маленьким… Так и приходится смотреть друг на друга целыми днями, — будто выдохнула из себя женщина, давно хотевшая всё высказать — Сашка тоже хорош: 40 лет скоро, а всё никак места себе не найдёт. Вот и живи, как хочешь! — заключила Катерина Ивановна, долго державшая в себе переживания и, взяв с тарелки лимон, стала жевать его, ничуть не морщась.

— Да-а, жизнь, — протянула Вера Игнатьевна. — В детстве бывало, проснёшься летом в деревне, хорошо, никуда не надо, штаны натянешь, бежишь к бабушке лепёшки есть, а она всё грустная, думаешь почему — лепёшки, вроде, вкусные… А вот как — вкусные, да внутри с перцем.

— Одни воспоминания, — ответила самой себе подруга, задумавшаяся, видно, о своей бабушке, так же вкусно готовившей лепёшки. — Тут не только грустная… Я пойду, Вер, мне… — она не договорила, вышла, оставив подругу один на один с окном, чуть белевшим от холодного снега.

7.

Владимир Дмитриевич Землеров, старший научный сотрудник СПМИН, был одним из первых в списках на перевод в НМС. Здесь он заведовал экспериментальной частью, зная досконально устройство всех приборов, сооружённых под его чутким руководством. Ему, как никому другому, доверял немец Райнер Шмиц. Увидев в молодом мужчине, Землерову было ровно 40 лет, перспективного сотрудника, знающего намного больше, чем многие из специалистов его уровня, абстрактно и широко мыслящего, Шмиц сразу взял его на поруки. И Владимир Дмитриевич не разрушил надежд своего учителя, за коего он считал немца, он, свято веря в дело, которым занимается НМС, не жалея себя, шёл к заветной мечте, которая, в чём он был уверен, была мечтой всех сотрудников корпорации. На первое место он всегда ставил людей, ради блага которых трудился. Убедился он в этом после недавнего разговора с Райнером Шмицем, состоявшемся поздней ночью, примерно через неделю после создания идеального двигателя, когда учёные были на пути строительства космического корабля.

Возвращаясь в 2 часа ночи из лаборатории в многоэтажный жилой корпус, Райнер Шмиц встретился в одном из коридоров со своим учеником.

— Здравствуй, Владимир Дмитрич, — уставшим от бессонницы, но по-прежнему жёстким голосом окликнул Землерова Шмиц, — два дня не видел тебя, я всё кручусь в отделе мозга, они уже заканчивают опыт. Он меня натолкнул на кое-что интересное. Завтра работаем вместе, сначала зайди ко мне, обговорим кое-что.

— Если не секрет, — Владимир Дмитриевич не мог ждать до утра, — тот… Голоухин, кажется, как он?

— Как раз с ним-то всё очень хорошо, так как нужно. Про него я и хотел говорить с тобой, точнее про последний опыт над его мозгом. Я, конечно, знаю не так подробно, как могли бы рассказать тебе подопечные Надежды Игнатьевны, да и она сама, но всё же постараюсь. Их опыт очень поможет в разработке нашей формулы.

— Я, кстати говоря, думал об этом. Не знаю, верны ли мои предположения, точнее, они только догадки… а…, что они обнаружили?

— Завтра, Владимир, точнее, уже сегодня. Просто так ведь не скажешь. А ты не думай об этом, выспись! Понял? Завтра ты нужен мне живым! — вяло улыбнулся гений и, открыв ключом дверь комнаты, шаркая ногами, зашёл внутрь.

Выдавленная от усталости, но твёрдая улыбка немца, заставила сердце Владимира Дмитриевича больно ёкнуть, в Шмице, раньше не замечая этого, он увидел не обычного учёного, а гения, доказавшего одну и семи задач тысячелетия и создавшего идеальный двигатель. Конечно, всегда ему помогали его верные помощники, но, всё же, это он, он сделал и делает в науке последние рывки к вечному, как казалось Землерову. В нём он разглядел человека, отдавшего всю свою жизнь любимой науке, не жалеющего себя, а трудящегося на благо людей этого крохотного, как оказалось, мира. Растроганный такой простой беседой, видом этого уставшего гения и переполняющими его всего чувствами предвкушения великих перемен, Владимир Дмитриевич так и не смог уснуть этой ночью. Он задремал лишь на два часа, остальное время думал о загадочном эксперименте над мозгом Голоухина и вновь обдумывал идею, которая сегодня в лаборатории пришла ему в голову. Он чувствовал, что Шмиц думает в том же направлении, по крайней мере, он очень желал, чтобы утром идеи их совпали.

***

Тем временем в «отделе мозга» этой ночью никто не сомкнул глаз даже на минуту, потому что днём, вновь подключив к электрическим приборам голову Петра Петровича Голоухина, мужчины 52-ух лет, на мозгу которого ставили эксперименты сотрудники отдела исследования мозга, учёные наконец получили то, чего желали. Пётр Петрович жил в НМС уже более 5 лет, до этого здесь были и другие люди из обычного мира, но их мозг не был столь восприимчив к магнитным волнам, которые направляли в голову подопытного через электронику. Он лежал на специальном удобном столе, к которому привязывались его руки и ноги, на случай, если произойдёт непоправимое, и тело начнёт инстинктивно сопротивляться, в голову его были вставлены металлические трубки, а череп был под шапкой проводочков, подсоединённых к металлическим магнитным приборам. Голоухин ничего не чувствовал, ему было интересно наблюдать за работой и переговорами учёных, слова которых он нисколько не понимал. Лежал он спокойно, уже давно привыкнув ко всему. Эксперименты, которых он видел немало, были то удачными, то учёные в задумчивости, собрав морщины на лбу, отвязывали его от стола и, поблагодарив, отправляли в комнату, находившуюся здесь же, в лаборатории. Петру Петровичу не дозволено было жить, как всем учёным, в жилом комплексе, потому что сотрудники опасались за его жизнь, а произойти могло просто по случайности всё, что угодно. Здесь же всё было рядом, опасность для жизни подопытного была исключена.

Пролежав сегодня целый день, ему предстояло находиться в этом кресле, как он правильно догадался, и всю ночь. Он понял это, увидев счастливые глаза учёных, которые наливались безумным огнём. Но никто не выплёскивал его наружу, все, сохраняя спокойствие, продолжали копошится в голове Голоухина.

— Наверное, что-то получилось у них, — шептал себе Пётр Петрович. Он давно научился разговаривать сам с собой, ведь сотрудники задавали ему вопросы, нужные им в исследовании, а более никак не общались с мужчиной. — Что, интересно, они нашли? Ну, ладно, пусть… Я-то здесь не для того, чтобы разбираться в науке…

Главной задачей учёных было создание человека, способного мыслить во много раз быстрее и сильнее самых мощных устройств. Из этого следует, что, самостоятельно управляя мозгом, человек сумеет управлять и собственной жизнью. Голоухин был прав, группа исследователей мозга действительно что-то «нашла», точнее, совершила невероятное: всегда, отключая деятельность какой-либо доли мозга и передавая её функции другой, они замечали, что человек становится способен к более рациональному мышлению, может заниматься тем, на что раньше не был способен, например, отвечать на вопросы, которые ещё не были заданы, но уже несколько месяцев назад они решили сделать так: не отключая ни одной доли, а давая мозгу возможность спокойно работать в полном объёме, они передали функцию лимбической системы, отвечающей за чувства и эмоции и образное мышление, центральной железе, систему же сузили, давая развитие той самой железе, которая ловила магнитные волны и реагировала на них. Увидев, что при таких изменениях, человек приобретает новые функции, а мозг работает так же верно, учёные стали экспериментировать над железой, старение которой решили прекратить, чтобы она работала так же, как и при рождении, то есть постоянно развивалась. Это даст возможность человеку быть неуязвимым, ведь отвечая физическому миру на его сигналы, он сможет общаться с ним.

И вот уже целый день и половину ночи учёные, не давая спать подопытному, который из последних сил старался не уснуть, подавали сигналы железе, которая, благотворно взяв на себя функции, ранее ей не принадлежавшие, начала развиваться, вела себя по-другому, можно было бы сказать, что она создала собственный центральный механизм.

Завершая опыт, когда за окном уже поднималось Солнце, учёные, хоть и вымотанные за 24-ёх часовой рабочий день, всё же пребывали в поднятом удачным экспериментом настроении. Теперь оставалось отправить подопытного спать, чтобы через несколько часов проверить работу его мозга, исследовать то, что только что было создано учёными.

— Не беспокойтесь, Пётр Петрович, — дотронувшись до плеча, сказала Надежда Игнатьевна Березная, уставшая больше других, не только в силу возраста, ей было 63 года, но и потому, что отвечала за все проводимые эксперименты. — Ровно 12 часов мы не будем вас беспокоить. В вашей комнате всё готово для отдыха. Ребята, Женя, — обратилась она к двум своим молодым коллегам, доставьте Петра Петровича в комнату.

Когда Голоухина увезли на том же самом столе, предварительно отвязав и отключив все приборы, сотрудники лаборатории долго ещё записывали результаты эксперимента и всё то, что сегодня проделывали над мозгом человека.

Выйдя из лаборатории в седьмом часу утра, Надежда Игнатьевна, перейдя в жилой корпус, на лифте доехала до комнаты и провалилась в глубокий сон, не способная более думать о чём-либо.

8.

Ещё с воздуха заметив море, Ира спрыгнула с трапа и стала жадно искать глазами то, что так долго мечтала увидеть.

— Ты море видишь? — спросила девушка Элю, обернувшись назад

— Да где же его тут увидишь? — с доброй иронией проговорил молодой мужчина, стоявший прямо за спиной Иры.

— Ой! — буркнула та в неожиданности — Извините, это я не вас спросила

— Потеряли кого? — не переставал тот улыбаться

— Подруга тут моя должна быть…

— Не она ли? — так же весело спросил он, указывая на трап, приставленные к самолёту

По трапу медленно, как будто боявшись упасть, спускалась Эля, обхватив красную тяжёлую сумку, глазами она искала свою подругу, внезапно куда-то девшуюся.

— Что же она так долго? Мы так и на море не успеем! — торопливо, самой себе сказала Ира

— А вы, я гляжу, на море первый раз?

— Да, первый. А что?

— Интересуюсь…, — загадочно сказал мужчина, посмотрев в глаза девушки так, что та невольно налилась краской.

Ира встрепенулась, схватила чемодан и побежала навстречу подруге, которая уже шла в её направлении.

— С кем это ты разговаривала?

— Да ну, пристал какой-то…

Больше Эля не спрашивала об этом странном человеке, который так уверенно начал разговор с Ирой, а та была благодарна подруге за это, ведь рассказывать об этом ей почему-то не хотелось, уж очень неловко было ей за то, что она так глупо раскраснелась.

***

Торжественно открыв дверь гостиничной комнаты, Ира первая зашла в номер. Эля, ещё немного постояла за дверью, как будто изучая содержимое их с подругой жилья на следующие 10 дней. Она смело переступила порог, после недолгого раздумья, как когда-то переступила порог той самой съёмной квартиры, уходя из неё навсегда.

Включив свет в прихожей, Эля увидела стоявшую чуть дальше неё, уже в комнате, Иру, глаза которой были удивлённо раскрыты, они горели, как два изумруда, всё больше окрашиваясь зелёной краской.

— Ура! — закричала Ира, бросившись Эле на шею и горячо поцеловав её в щёку. — Даже не верится — мы на море! Ха-ха-ха, — продолжала радоваться девушка уже валяясь на одной из кроватей, стоявших в метре друг от друга.

В номере была одна комната, прихожая и ванная, выходившая из неё. Два огромных окна выходили на длинную набережную, замощённую белой неровной брусчаткой, по ней медленно передвигались загорелые люди, которые давно распрели от томящей, но приятной жары. Кинувшись к окну, Ира одним рывком откинула занавески, дёрнув их обеими руками в разные стороны. Солнце, брызнувшее ей в глаза, заставило её сощуриться, но это не помешало открыть большое окно и вдохнуть горячий морской воздух. Девушки поселились на берегу Которского залива, в море нужно было выходить на теплоходе, который ежечасно забирал с берега туристов и горожан.

— Какой залив большой! — воскликнула Ира, всем телом высунувшись в окно.

— Здесь всё по-другому…

9.

Илья вернулся из аэропорта в свою квартиру-студию на улице Маркушевина поздно. Закончив смену в десять часов вечера, он долго ещё добирался до дома, так как ехал на своём стареньком авто не так быстро, как хотелось бы водителям, то и дело подающим сигналы сзади. Но постоянное «бибиканье» не раздражало молодого мужчину, он всё время думал об огромных зелёных глазах, горевших так же ярко, как огненно-рыжие волосы. Красивых девичьих глаз Илья видел не мало, но что же такого было в этих, не отпускавших его целый день? Он не смог ответить на этот вопрос, поэтому, забыв о нём, продолжил уже в который раз досконально перелистывать в памяти разговор с незнакомкой. Образ неизвестной иностранки, Илья давно не жил в России, поэтому для него она была иностранкой, не покидал его до тех пор, пока он, измученный бессонницей, всё же не задремал под утро.

Новый день Илья решил посвятить морю, ведь следующие два дня, по две смены, опять перевозить туда-сюда людей по аэропорту, на стареньком, но ещё хорошо служившем автобусе. Ему хватило десяти минут, чтобы быть полностью готовым к незапланированному походу. Он редко ходил на море, хотя такую возможность имел каждый день, но шум прибоя и громкий плач чаек наводили на него невыносимую тоску. Некоторые годы спустя, после вынужденного переезда в Черногорию, Илья нашёл причину своей грусти: ему до слёз и изнеможения хотелось вернуться в Россию, но он не мог решиться.

Ранним утром, было не больше 7, он сидел на тёплом, ещё не успевшем за ночь нагреться, песке, то окуная в него, то опять освобождая пальцы ног. На пляже никого не было, только белая чайка одиноко бегала по мокрому песку, который не успевал высохнуть от постоянного прилива. Когда море шумно подступало к ножкам птицы, она, ничуть не испугавшись, подлетала и вновь опускалась на песок, который вода уже оставила, уйдя от него в глубину. Она искала пищу, которой, как заметил Илья, не было в том месте, где она её хотела найти. «Почему она здесь? И где остальные чайки, она ведь совсем одна…», — невольно промелькнуло в голове у Ильи, и он удивился этой мысли, потому что эти же вопросы мог задать и себе…

Илье шёл 39-ый год, жизнь его давно устоялась. Переехав в страну с матерью, которая скончалась 20 лет назад из-за болезни, развитой на нервной почве, Илья изучал язык. После чего получил основное образование и окончил гимназию. В 18 лет, после смерти матери, устроился работать в аэропорт перевозчиком людей, где работает и по сей день. Первоначально Илья был в восторге от нового места жительства: он часами, порой до поздней ночи, гулял у моря, бегал по горячим улицам Черногории, изучая страну. Назад, домой, ему не хотелось: что может сравниться с морем, пальмами, и круглогодичным летом… Но к 15-ти годам ему не то что бы начало это надоедать, он вдруг осознал, что у него нет друзей, в свободное от школы время он совсем один, да и в школе он не был любим одноклассниками. Как-то вечером, сидя на горячем песке, он вспомнил Россию, он не мог поверить, что когда-то кутался в шубу, чтобы выйти во двор, гонялся в догонялки с соседскими мальчишками, а самое главное играл в снежки! Он не видел снега 8 лет! Как будто только сейчас он понял это, смотря далеко за море… Эта давняя грусть повлияла на его отношения со сверстниками, им не очень-то хотелось дружить с задумчивым и молчаливым парнем. И вот, с того самого дня, он начал тосковать по России, такой далёкой, но такой родной… Он знал, вернее чувствовал, что она родная, хотя почти не жил там. У него была поистине русская душа, вечно рвущаяся к свободе, которой, наверное, нет, как и у одинокой чайки, ищущий что-то, одной ей ведомое на пустынном берегу моря…

Его мысли прервал весёлый смех, он огляделся, но никого не увидел. «Показалось», — не успел сказать про себя Илья, как вдруг чайка, молчаливо перепрыгивающая волны, встрепенулась и улетела. Илья повернул голову направо и действительно увидел людей. Две девушки друг за другом выбежали из густо зарастивших берег пальм, под одной из которых сидел Илья. Девушки были в купальниках и приближались к морю. Бегущая впереди смеялась громче, развивая на ветру огненные волосы.

10.

— Элька, догоняй! — задорно прокричала, повернув голову к подруге, девчонка с рыжими волосами. С разбега она прыгнула в налетевшее издалека море, приливом хлынувшее по её горячим ногам. Девушка смело зашагала вглубь с усилием переставляя по дну ноги, помогая при этом сильными руками, которыми размахивала в воздухе. Она нырнула и долгое время не показывалась из воды, поэтому Элька, остановившаяся поодаль от волн и поставив руки на талию, при этом вытянув шею, смотрела туда, где только что скрылась подруга. К удивлению Эли, девушка вынырнула совершенно в другом месте и намного дальше, чем планировала увидеть та.

— Ничего себе! — воскликнула, в той же позе стоявшая Элька, — не боишься так нырять?

— А чего мне бояться? — кричала что есть силы из воды Ира, пытаясь отдышаться, — если всего бояться, так и простоишь на берегу! Давай ко мне!

Эля медленно пошла к морю, и когда достигла его, так же медленно стала в него заходить, разгребая воду ногами.

— Ты как будто купаться не хочешь, — изображая обиженную, крикнула Ира

— Да, нет, хочу, но мы же вчера вечером плавали…

— А тебе уже надоело? Разве такая красота может так быстро надоесть? Или вообще надоесть?

— Нет же, нет. Просто настроение плохое…

— На что это ты так плохо настроилась? — не скрывая сожаления спросила Ира, стояв по плечи в воде перед Элей.

— Да так… Я всегда такая…

— Не правда, не всегда. Ты была весёлой, я же видела!

Но Эля ничего не ответила, она отвела от яркого взгляда Иры глаза и внезапно, с громким «догоняй» плюхнулась, не ныряя, в воду и поплыла, на что Ира, громко рассмеявшись, нырнула в ту же сторону.

— По правде говоря, — задумчиво сказала Эля, сидевшая на берегу рядом с Ирой, вместе они ловили приливы, — когда я смеюсь или улыбаюсь, мне не так-то и весело в этот момент, я просто делаю вид, что мне хорошо, на самом же деле, внутри… тоска что ли? — она проговорила это слово медленно, как будто боясь его произнести. — В этот момент я понимаю, что обманываю себе и тех, кто рядом, но сделать ничего не могу. Даже вот сейчас, когда крикнула тебе «догоняй», я не была готова так же, как ты рассмеяться, что-то постоянно удерживает меня, постоянно я чего-то боюсь. Даже, наедине с собой…

— Себя ты боишься, вот и всё. Ты постоянно оцениваешь себя, более того, ещё и смотришь на то, какой ты кажешься в глазах окружающих. Ты всегда думаешь о том, что ты что-то делаешь не так, как нужно, боишься, что, если твои действия не правильны, тебя высмеют или унизят. На самом же деле этого нет, это только твои странные, неверные мысли. А люди открыты, доброжелательны к тебе, они готовы общаться, не все, конечно, я про всех не говорю, но большинство, я уверена. А те, кто не готов, просто рассуждают так же, как ты, вот и всё, — вновь повторила Ира это «вот и всё», спровоцировав Элю.

— Как всё просто у тебя, — действительно разожглась внутри Эльвира. — Я понимаю, о чём ты говоришь, я даже полностью согласна с этим. Но избавиться от этих мыслей не просто, они висят, как груз какой-то, всё тянут, тянут меня вниз… Они же не просто так у меня возникают, это всё из-за… — девушка остановилась, — из-за того, как я жила раньше… Этот груз скапливался у меня годами, я закрывалась от него и, но получилось, что закрылась от людей, не подпускала к себе, я чего-то боялась, но не себя, нет, людей. Я всегда была, как белая ворона: одна, никому не нужная, на меня было интересно посмотреть, но не более. Никого и ничего у меня не было: ни друзей, ни любви, ни родителей, — тут девушка не смогла продолжать, к её горлу подступил ком, и ей стало тяжело дышать.

Ира с первого дня знакомства чувствовала одиночество Эльвиры, даже их совместная поездка не помогала избавить девушку от этого, но не зря глаза Иры так сияли, завораживая огненным блеском окружающих, она видела больше, проникая вглубь человека.

— Я не буду говорить тебе, что сама ты видишь в одиночестве свой Рай…

Эля глянула на подругу мокрыми от слёз глазами, но та не подала вида, что обратила на них внимания, хотя отчётливо видела их тоскливый перелив.

— Ведь, с другой стороны, ты тяготишься им. Когда ты одна — тебя съедает грусть и тоска, тебе скучно, ты хочешь к людям. Когда ты вдруг попадаешь в их общество, тебя я туда не причисляю, тебе ещё больше делается скучно, ведь нет такого человека, который смог бы тебя удивить. Ты жалуешься на своё прошлое, от этого губишь своё будущее. Я ведь вижу, тебя тоже две, как и меня, но ты помири одну с другой, что ты и ту и ту заставляешь плакать? — Ира ни разу не отвела глаз от горизонта, но Эля чувствовала её твёрдый взгляд. Но, что было удивительно, Ирин огонь не жёг, он грел, манил в неведомую даль, но не пугал неизвестным, наоборот, убеждал в истине своего пылающего дыхания.

— Понимаешь ты меня, — уже открыто взглянув на подругу, сказала Ира, — прошлое своё нужно оставить в покое, конечно, забыть его не получится, но тянуть его за собой — ещё хуже. Живи сейчас, мечтай, ничего не бояться, потому что и жизнь у тебя одна, и ты у неё одна, неужели ты, променяешь её дары на слёзы и убийство горем?

— Оставить прошлое… — медленно повторила Эля. — Это мне ясно, как сегодняшний день… Но вот не оставляется…

— Встань!

— Что?

— Встань, говорю! — громче сказала Ира, стоя подавая обе руке подруге.

Та повиновалась и, подав руки, встала. Теперь они стояли друг напротив друга. Ира, взяв Элю за плечи, при каждом слове одёргивая их, как бы пробуждая ту, проговорила медленно, словно читая заклинание.

— Теперь ты посмотришь на солнце, которое уже проснулось, в отличие от некоторых, и скажешь ему…

— Кому ему?

— Солнцу. Скажешь: «здравствуй, Солнышко!…

— Ты что сумасшедшая? — улыбнувшись, спросила Эля

— Ого! Ты уже улыбаешься?! Вот видишь, а это искренне. Не перебивай! Так вот: «здравствуй, Солнышко! Я каждый день хочу видеть, как ты просыпаешься и радоваться новому дню вместе с тобой!» Говори!

— Ирка..

— Говори! Быстро!

Эля повернулась к поднявшемуся уже Солнцу, но до конца ещё не выплывшему из-за горизонта.

— Здравствуй, Солнышко, — тихо сказала девушка, не веря в происходящее

— Вот ты понимаешь, что ты сейчас делаешь?

— Что?

— А то, что Солнце в такую рань поднялось ради тебя, между прочим, а ты даже доброго утра пожелать ему не хочешь!

— Здравствуй, Солнышко, — сказала Эля громче, щурясь и немного улыбаясь

— Уже лучше, но оно тебя не слышит. Смотри. Здравствуй, Солнышко! — закричала девушка Солнцу, сделав паузу после первого слова. Она распростёрла руки, обнимая яркую звезду и ничуть не щурила глаза, они были открыты широко и полны счастья. Ира действительно здоровалась с Солнцем.

Увидев глаза Иры, Эля, чуть помедлив и наполнив грудь воздухом, так же громко крикнула:

— Здравствуй, Солнышко!

— Ну вот же! А теперь представь, что Солнце — это ты. У него ведь тоже есть прошлое, огромное прошлое! Только подумай, сколько горести в нём было! Солнце видело всё, всё освещало своими лучами: и смерти людей, даже очень страшные смерти, когда люди убивали, да и сейчас убивают друг друга, обманы, ложь, предательства… Но и радости много было, за которой так же наблюдало Солнце, а если не было бы её, не было бы добрых людей, которых очень много, поверь мне, тех, которые справедливы, которые работают, честно трудятся, чтобы настали на Земле лучшие времена, так вот тогда не было бы и Солнца, не было бы и самой Земли. Солнце просто бы не захотело вставать по утрам, потому что грустило бы из-за прошлого, в котором на Земле было много зла. А Земля бы оплакивала погибших, обманутых и не стала бы расцветать весной, лить дожди, заметать всё кругом снегом. Представляешь, что бы было? Наоборот, не было бы ни-че-го: ни моря, ни меня с тобой, ни песка этого тёплого, ни Земли, ни Солнца… Нет, они не забыли о своём прошлом, они помнят о нём, бережно оберегают, хранят его в своей памяти, без которой не может ничего существовать. Да, ведь именно память о прошлом заставляет нас двигаться вперёд, именно благодаря этой памяти человек растёт и ясно смотрит в будущее, конечно, уже другими глазами, полными жизни непростой, многосторонней, но это не означает, что он горюет и убивает себя муками о прошлом, нет! Это значит, оглядываясь на прошлое, он твёрдо следует в будущее, великое и прекрасное! Вот и Солнце вновь и вновь поднимается по утрам, чтобы сказать людям о том, что жизнь только начинается, что она вечна!

Говоря это, Ира чувствовала, как душа её благостно горела, как ей хочется высказать всё, что она чувствует, чем живёт. Только сейчас Ира заметила, что по щекам Эльвиры текут слёзы. Чёрные глаза её сверкали, они открыто смотрели в зелёные глаза и благодарили их за ту надежду, которая только что была так легко и искренне подарена. Эля вновь повернулась к Солнцу и тихо-тихо, еле слышно прошептала:

— Здравствуй, Солнышко! Я хочу просыпаться с тобой каждый день! — и заплакала ещё больше, широко улыбнувшись Солнцу.

***

Так же ясно открыв глаза, смотрел на Солнце и Илья, он думал о только что услышанных словах. Он, конечно, знал всё это, не раз проворачивал из-за таких мыслей страшные картины в голове. Например, такие: Война. Он знал о многих войнах с ранних лет от матери и часто представлял, как солдаты, выжившие во время ночного боя, собрав с поля раненых и убитых, смертельно уставшие, лежат кто в окопах, кто снаружи на утоптанной грязной траве, и смотрят на поднимающееся с востока солнце. Оно своим красно-кровавым заревом заливает всё, что встречает этим утром: землю, траву, солдат, деревья и небо, по которому всё ещё ходят клубы послебоевого дыма. Солдатам, горюющим об убитых, тоскующим о Родине, которая изнывает от взрывов и смертей, как будто становится легче, они глубоко вздыхают и, вместе с Солнцем, встречают новый день, который ещё никто не знает, чем может кончиться.

Илья, конечно, думал о русских солдатах и войнах, которые тысячи раз шли на войну, не первую и не последнюю. Сейчас эти мысли вновь, уже который год, заставили его всмотреться в горизонт. Но они промелькнули гораздо быстрее, чем обычно, потому что Илья, поражённый такими словами столь юной девушки, продолжил наблюдать за землячками, которые уже приближались к пальмам, где затаился он.

11.

«Формула Вселенной» разрабатывалась днём и ночью. Учёные почти не выходили из лабораторий, постоянно следили за работой друг друга, чтобы быть в курсе всех идей и догадок. Так и Райнер Шмиц последние два дня провёл не в своём отделе. Он, насколько это было возможно, следил за работой над мозгом Голоухина, получая тем самым сведения о самом опыте. Формула должна была сочетать в себе все формулы последних 7-и задач, это и было самым трудным в разработке, но Шмиц был гением, он понимал, что идеальный двигатель был построен по модели головного мозга человека, который, до момента создания двигателя, являлся самым верным и мощным механизмом, поэтому и сейчас немец направился в отдел мозга, чтобы сверить свои расчёты с расчётами сотрудников Березной.

В ту ночь, когда в коридоре жилого комплекса Шмиц встретил Землерова, он, возвращаясь из отдела мозга, раздумывал над тем творением, которое не назовёшь теперь просто мозгом, это был новый механизм в голове человека, благодаря которому он сможет работать лучше, чем любая, созданная ранее машина. Эти мысли и побудили Шмица позвать Землерова в свой белый кабинет, чтобы «кое-что обговорить», Шмиц мог доверить свои слова только Владимиру Дмитриевичу.

Владимир Дмитриевич Землеров, не успевший толком умыться и позавтракать, с раннего утра был в кабинете Райнера Шмица, своего научного руководителя, с которым общался, хоть и на «вы», но очень просто.

— Так вот, Владимир, — взволнованно начал беседу немец, отодвинув от себя новое белое кресло, — я тебя не просто так позвал сюда, — далее он помедлил, собираясь с мыслями, — нам нужно на время прекратить разработку формулы…

— Как?! — перебил его ошарашенный Землеров

— Погоди, я же не объяснил. Я был в отделе мозга. Вчера, ну то есть сегодня под утро, там завершили очередной эксперимент над мозгом этого самого Голоухина, про которого ты меня спрашивал. Я думаю, что опыт был историческим — они создали нового человека, я бы даже сказал — сверхчеловека! Если испытание мозга пройдёт удачно, что, скорее всего и случится, то такой человек сможет то, чего раньше нельзя было представить: решать труднейшие задачи без помощи приборов, общаться на расстоянии, управлять собственной жизнью, то есть долгое время не стареть или же вообще не умирать! И всё это только при помощи мозга, который наши учёные перестроили, — всё это он проговорил на одном дыхании, поэтому глубоко вздохнув, продолжил, — ты понимаешь, что это значит? Это значить, что, перестраивая головы людей, как вы это говорите, в нужное русло, мы сможем создать новый мир, заселять который будут гении, сверхлюди! Это значит, что пользоваться формулой, которую мы выведем, можно будет в разы быстрее, можно будет осваивать и изменять Вселенную гораздо масштабнее и, в итоге, прийти к её первозданному состоянию совсем-совсем скоро, тогда и наступит Рай на Земле, к которому-то мы все стремимся, — здесь Шмиц подпрыгнул, не в состоянии более стоять, стал быстрыми шагами ходить по кабинету в разных направлениях.

— А что же на счёт формулы? — после паузы, в которую Землеров осмыслял сказанное немцем, спросил он

— Ах, да, формула! Я же не сказал. Я думаю, что нужно дождаться результатов исследования нового мозга, тогда, если всё благополучно сложиться, но скорее всего так и будет, мы рассмотрим строение этого мозга, что, мне кажется, немного поменяет наше направление в создание формулы.

— Я вас понял. Я собственно собирался вам сказать примерно это же, на счёт мозга. Но я не ожидал, что так всё… произошло, — Владимир Дмитриевич был очень встревожен, заметив это он не мог понять, что с ним произошло, почему на все высказывания Шмица он отвечает холодно. Нет, ему был не безразличен эксперимент отдела мозга, он понимал, что произошло нечто грандиозное, что сможет расширить человеческие возможности, но что-то сопротивлялось этому внутри Землерова, хотя что, он не знал.

— Я думал на счёт исследования мозга, — так же безучастно продолжил он, — ведь двигатель был построен на основе…

— Да, да, верно, — яро перебил его Шмиц, его глаза, как показалось Землерову, были не человеческими, они были бешенными, как у хищника, набрасывающегося на добычу, — Вот за это я тебя и уважаю, всё ты понимаешь. Правильно, мы будем искусственно подавать новому мозгу магнитные волны…

–… здесь мы сможем высчитать физические величины, которые и имеются в нашей будущей формуле, ведь отвечать на волны мозг Голоухина должен очень хорошо, — спокойно, думая, скорее о другом, ответил Землеров

— Если мы узнаем, как действует его сознание, мы сможем вычислить все константы, до этого нам неизвестные, — Шмит, резко остановившись, посмотрел в глаза своего коллеги, подошёл к нему вплотную и пожал руку.

— Я знал, что мы с вами, как это у вас говориться, дышим одним воздухом, — немец перешёл на «вы», — отныне я не просто буду доверять вам, теперь вы будете первым, с кем я буду советоваться при любом деле, — и только сейчас отпустил руку Землерова, — пойдёмте в лабораторию, нас ждут.

Владимир Дмитриевич выдавливал из себя улыбку, когда смотрел в глаза Шмицу. А сейчас, идя в лабораторию, убрал её с лица и чувствовал неприязнь к самому себе, потому что согласился с тем, с чем, как ему казалось, нужно было поспорить. Что-то переворачивалось внутри Землерова.

12.

Неожиданно рано в этом году пошёл первый снег. Он начал медленно кружить, как будто боялся упасть на землю, аккуратно и нежно ложась на неё, в конце октября, когда не все птицы ещё успели покинуть родные края. Они поспешно собирали стаи на верхушках деревьев и крышах домов, громко обсуждая оттуда вопросы перелёта на юг. Люди, увидевшие снег, по-разному реагировали на его внезапное появление: некоторые улыбались в предвкушении будущих сугробов и морозов, другие же кутались в осенние куртки, надевали на головы шапки.

Вера Игнатьевна, женщина 60-ти лет, поздно возвращаясь из школы домой, где уже давно закончились уроки, думала о дочери, которая так внезапно уехала на море. «Уже и без меня уехать может…», — думала она, — «Даже не боится, первый раз, одна…», — женщина не

воспринимала новую знакомую своей дочери, которую всего один раз увидела в подъезде, та не очень ей понравилась. После мысли о том, что дочь её не боиться, Вера Игнатьевна неожиданно вспомнила один из уроков истории многолетней давности. Тогда, 24 года назад, она так же шла домой по этой дороге, подробно, уже в который раз, вспоминала её разговор с учеником 10 класса на уроке истории. И теперь она вернулась в тот день…

Володя Землеров, 16-летний парень, ещё не успевший возмужать, обычно тихий и углублённый в себя, сегодня начал, к огромному удивлению одноклассников и Веры Игнатьевны, рассуждать у доски о причинах завершения монголо-татарского владычества над Русью. Володя не учил тему, поэтому сказать ему было нечего. Но, когда Вера Игнатьевна выбирала новую «жертву», чтобы вызвать её к доске, так шутил класс, парень успел вычитать из учебника: «… весь народ Руси, восстановивший свою страну и подтолкнувший великого князя к военному походу…». Тут чтение непонятных слов прекратилось, Володя услышал свою фамилию, испуганно посмотрел на учителя и, пытаясь делать вид, что прекрасно знает тему, пополз к доске.

— Иван III и… хан… стояли на реке, на разных берегах… в 14…, — Володя замолчал, исподлобья смотря на одноклассников, что-то ему шепчущих, — и разошлись, потому что не могли драться на разных берегах, — быстро проговорил последнюю фразу Володя.

— Разве хан так просто сдался? — с иронией спросила Вера Игнатьевна, поняв, что ученик не сможет ответить на заданный в начале урока вопрос.

— Ну он же испугался

— Кого?

— Русских, — уверенно заявил Володя, но вдруг вспомнил фразу из учебника и повторил её слово в слово, — весь народ Руси, восстановивший свою страну и подтолкнувший великого князя к военному подходу… походу, — сбился Володя

— То есть, ты хочешь сказать, что хан, Ахмат, кстати, ты этого не сказал, ушёл, потому что испугался русского народа?

— Почему хочу? Я говорю, — покраснев пробубнил под нос парень

— Хорошо, — согласилась учительница, — это вообще-то верно, но это не причина, это больше моральная составляющая…

— Почему не причина? — перебил Володя и сам этому удивился. Он почувствовал, что обязан перебить учителя, потому что в этот момент знал, что это и есть самая настоящая причина победы. Это чувство родилось в нём внезапно, как будто что-то ударило его по голове, ему казалось, что он чувствовал это всегда, но где-то в глубине души, не показывая это что-то никому, даже самому себе. — Я, может, не знаю фактов, дат и имён, но думаю, что главной причиной завершения монголо-татарского владычества стало именно мужество русского народа. И не только в 14…

— 80-ом, — шепнул кто-то из класса

— Не только в 1480-ом году, а всегда, и раньше, и позже. И даже сейчас наш народ такой же остаётся, просто, может, сам этого не знает, потому что время мирное. А начнись война, ещё никто не знает, что этот народ сделать может, на что он способен…, — уже красный, как помидор, сбивчиво рассуждал Володя Землеров, — Вот и тогда войны, стоявшие там, на реке, не дали пройти этому хану, хоть он и пытался…, наверное. Ну и Иван III, вы говорили на том уроке, земли объединял, значит, он тоже за народ был, как люди думал, и защищал этих людей что бы ни случилось. Конечно это они «подтолкнули» его, но он, я думаю, очень любил свою землю, поэтому и так бы никому её не отдал, — Володя остановился, косо поглядел на Веру Игнатьевну, которая, раскрыв широко глаза, изумлённо смотрела на парня. Володя заметил это и, как бы в свою защиту, сказал уже не так стесняясь шокированных одноклассников, не слышавших от него подчас и одного-двух слов: — И я бы не отдал! И вы бы, наверное, тоже, потому что все мы русские, а я уверен, я даже знаю, что наш народ не боится погибать за это! — уже в полный голос говорил он. Заметив, что его слушают с удвоенным вниманием, а голос льется ровно и уже не сбивается, Володя добавил, — и вообще бояться ничего не надо, потому что, если бояться, не только земли не защитишь, а себя не защитишь, жить правильно не сможешь. Не бояться, — конечно, не значит, гордо всех обходить стороной, это значит уверенно идти вперёд, с народом, как вот Иван III.

В классе около двух минут стояло полное молчание, даже шороха не последовало после долгой речи Володи. Все, устремив глаза на отвечающего у доски, разглядывали его, будто видели впервые, а не учились с ним уже 10 лет. Вера Игнатьевна, перестав глядеть на Володю, отвернувшись, смотрела в окно, наблюдая за воробьями, то и дело перепрыгивающими с ветки на ветку берёзы, стоявшей за забором школы. Она, после некоторой паузы, продолжавшейся, как ей показалось вечность, потёрла уставшие глаза и повернулась к ученику:

— Спасибо, Владимир…, — нерешительно проговорила она, впервые назвав ученика по-взрослому. Она ещё раз посмотрела на смущённого ученика, в глазах её были слёзы. Только Володя заметил, что Вера Игнатьевна плачет, он, ошарашенный этим, округлив глаза, смотрел на учителя прямо и открыто, без стеснения.

Конец ознакомительного фрагмента.