Планета Навь

Александра Нюренберг

Они уже не могут считать себя нибирийцами. Они – аннунаки, подвешенные в небесах.В колонии номер семь, получившей имя Далёкий Дом, – у семейства Ану столько дел!Чада и домочадцы и так запутались в своих сложных взаимоотношениях, а тут ещё дедушка Ану, очаровательный деспот, шутя попросил создать существо, которое не будет читать конституцию и сможет работать на шахтах, где добывают золото. Пока дети выясняют, кто кого любит – на Эриду сменяются века.

II МЕТАЛЛ

1

— Помолвка?

Под высоким сводом Новой Гостиной Эри рассмеялась. Этот её короткий смешок — бездна женственности и тайной силы первой женщины неба — всегда приятно действовал на собеседников, даже на политических оппонентов её мужа, до тех пор, понятно, пока существовал этот биологический вид.

— О нет. Вы меня не совсем правильно поняли. Я имела в виду космическое явление. Когда я увидела эти кольца, вращающиеся в провале синевы, мне на ум пришла естественная ассоциация. Я впечатлена. Так и сказала пасынку.

— Антея мистрис Ану не приедет?

Эри внушительно возразила:

— Её укачивает. — Она огляделась. — Ну, пойдёмте же. Нас ждут. А вы всё это напечатаете?

Юноша-перестарок в благонадёжной «двойке», окутанный обаянием Эри, попытался вспомнить о своём возрасте и надерзить:

— Как скажете.

Кто-то сбоку спросил:

— Мистрис Эри, как выглядит мистрис Антея?

Эри смерила спросившую взглядом — прехорошенькая мышка в мундире. Слишком молода и не знает, чего хочет — конфет или славы.

— Белокурая.

Эри потрогала рыжий завиток под восхищённый смех девицы — заметьте, искренний. А вот уста следует подкрасить.

— Как долго вы намерены…

Она перебила.

— С месяцок. Должна же я сохранить разницу между собой и сыном. Говорят, он здесь постареет.

Из Мегамира первого поколения донеслось:

— Благодарный народ Нибиру думает о своих сыновьях и дочерях…

— Абу-Решит, я думала, их уже не выпускают… — Изумлённо молвила Эри, подходя к мерцающему пруду Мегамира.

Она протянула руку и коснулась ладонью поверхности — пошла рябь.

— Ой, мама… Ма-ма… Осторожно же. Он старенький и не вынесет твоих флюидов. Мама, они стояли на запасных путях на случай покорения космоса.

— Энки, мама знает, что делает.

— Мистрис Ану, я могу вам сказать, в чём дело. — Послышался голос военной девицы.

Все примолкли. Энки сделал испуганную и дурацкую гримасу. Даже Нин едва слышно усмехнулась. Энлиль, не меняя выражения красивого благородного лица, всё же не сумел скрыть некоторого сочувствия к смелой девушке и естественного интереса к тому, как будут развиваться события. Энки и это приметил и мигом поделил своё внимание между совершившей разворот стройного тела на каблуках Эри и Энлилем.

— Добрый мальчик. — Еле слышно шепнул он Нин, как бы случайно оказавшись рядом. Нин не повернулась.

— Да? — Сказала голова Эри на длинной шее.

Девицу эти военные приготовления ничуть не смутили.

— Мэм, наладить системную поддержку синергии до настоящего момента было невозможно из-за естественной преграды из тёмной энергии между спутниками Семёрки.

— Эриду её зовут. — Огрызнулся Энки.

Молчание нарушила сама Эри.

— Что ж. Мне всё теперь понятно, э…

— Подпоручик звуковой батареи леди Зет. В настоящее время всё налаживается. Ребятки на орбитке из штанишек вон выскакивают, мэм.

— Очень хорошо.

Эри отвернулась и направилась к столу, бесповоротно потеряв интерес к леди Зет.

— Антураж какой славненький, а, мама? — Приставал Энки, удравший с места события и яростно ерошивший рыжую щетину на затылке.

Дом должен был стать копией их семейной резиденции в столичном предместье. Там выросли дети — братья и сестра, любимая племянница Иштар. Здесь предполагалось основать центр управления колонией, но куда уж. Энки предпочитает решать дела, переходя вброд речку. Нин заперлась в лабораториях. Энлиль практически живёт на лету в старом катере — его военно-метеорологическая служба жалуется, что он норовит спать на автопилоте, вместо того, чтобы по инструкции приземлиться. Купол дома уволакивал взгляд до головокружения. Эри вгляделась и задумалась на секунду. Имелась даже копия фрески «Легенда о Происхождении». Впрочем, изначально древняя фреска была так истёрта временем, что многие оспаривали её неподдельность. Да и рассмотреть на ней было невозможно почти ничего.

Балкончики на стенах пустовали. Эри усмехнулась про себя — служба охраны работает тактично.

— Нин, снимай плащ. Посмотрим на твой зловещий голубой халатик в подозрительных пятнах.

Нин, смущённо тискавшая воротник, оттолкнула взглядом Энки и ответила Иштар:

— Смотри.

Она распахнула плащ движением стриптизёрши, заслужившим одобрительный смех окружающих и большой палец Иштар.

Эри издалека кивнула.

— Приличный сарафанчик.

— Тело — во, сарафанчик — в хлеборезку. Правда, дядя Энлиль?

— Иштар, я в этом не разбираюсь. И почему ты меня назвала дядей?

— Энки, ты почему так на него посмотрел?

Энки, декоративно присевший на стол с журналами, сложил ручки на груди и локтями показал на Энлиля:

— Как-то нецеломудренно с твоей стороны, Энлиль, разговаривать про свою разборчивость вот так, прилюдно?

Энлиль, не качая головой, легонько вздохнул. Подойдя к столу, он вполголоса заметил:

— Я чувствую, ты уже акклиматизировался.

Энки глянул на него исподлобья через вставший дыбом чуб.

— Иштар назвала тебя дядей, ибо она шутит.

— Извини, сестра.

— О, всегда пожалуйста, золотоволосый командор.

Дом тем временем, собрав гостей и хозяев, предложил себя трём лунам, повинным в препятствовании вечной энергии Син. На холмистой равнине во тьме, облитый светом, собранный из белого камня, привезённого из Отечества, простодушный и грозный, он, возможно, своею нарождающейся душой осознавал, что похож на замок, в свою очередь похожий на разросшуюся крестьянскую избу.

Эри что-то чувствовала в сладком и чистом воздухе Гостиной — дети были возбуждены, даже милый её сердцу умница-пасынок, несомненно, оживлён сверх обычного. Мужественное и правильное его лицо с необыкновенно нежной, легко краснеющей кожей как будто освободилось из-под тесной бархатной маски. Бедолага, он самый ответственный и чистый из её детей. За него ей никогда не страшно.

И девочка Нин — слабый цветочек первых весенних дней — сегодня вечером освещена огоньком. Но это не верхушечка церковной свечи… Эри приосмотрелась. Это другое пламя…

Уж не затеяли они тут любовные дела? Ну, дай, Абу-Решит. Дай, Абу-Решит.

Она заметила, что негодник Энки смотрит прямо на неё.

Вот он — так присел на несчастный столик, что все против воли вне зависимости от степени воспитанности, обращают внимание на его стан и скрещенные ноги. Голова в шлеме несвежих жёстких волос наклонена к плечу — до ужаса напоминая тех потешных птичек, которых вывела Нин в качестве своей первой курсовой. Она сказала:

— Мы строимся, как во времена крепостного права, на холме — чтобы ночью благодарный народ не пришёл навестить. Энки, сойди со стола.

— Дом, очевидно, строил пошедший в гору фермер, который хочет дать сыновьям высшее образование. — Подбросил Энки, немедленно исполняя материнское приказание.

— Абу-Решит, а это что?

— Вылитый папа. — Размыслив, сообщил итог Энки.

Эри рассматривала что-то на подоконнике.

— А дочери у него есть? Мама, это Нин выращивает цветики к празднику весны.

— Он их замуж выдаст. — Сказала Иштар. — Даже крошку Нин.

— А приличного цветочного горшка не нашлось? — Спросила Эри, приласкав кончиками пальцев восковые росточки.

— Чем плоха банка из-под кофе? — Несколько агрессивно ответила крошка Нин.

Энки, успевший добраться до камина — по пути он успел дважды оглянуться на военную девицу и кому-то изобразить руками «весь ваш» и «вот так встреча» — громко сказал, перекрыв небольшие разговоры:

— Аннунаки, вот он — огонь нового дома.

Камин — окно в душу, и в самом деле, был хорош. Живая грива огня, словно проросшего сквозь камень неведомого зверя, колыхалась, обдавая горячим дыханием почти всю Гостиную. Только в дальних уголках сохранялась прохлада.

Зеркало во всю стену напротив изредка отражало всплески пламени и казалось, что гости охвачены им.

Обстановка была лаконичной. Никакого обывательского декора. В трёх метрах над головами вращался радужный Кишар в тонком колечке. В стену вросла половина Аншара в пяти мощных кольцах.

Энки, похерив инструкции, распорядился флагману на орбите вернуться на Привал и обязательно отыскать старый макет Девятки.

Энлиль с удовольствием задрал подбородок. Такой знак внимания со стороны брата слегка умилил его. Он поискал Энки взглядом и увидел его в двух шагах, почтительно внимающим матери.

— Рассудок у тебя ни к чёрту, память ерундовая, а сердце на последнем месте — вообще не сердце. — Говорила в этот момент она.

Иштар оглядывалась. Возле неё опробовала с озабоченным взглядом новые каблуки фрейлина из службы оповещения, она же по совместительству лучшая специалистка по нарезке салата.

— Тёти Антеи нету. Деда нету.

— Её в шатуне укачивает. А дед готовится к официальному визиту. Документы готовят. Представляешь, как службе безопасности придётся поколбаситься. А ты соскучилась?

— Антея и её собаки — вот что нам нужно, чтобы вспомнить о мирной жизни.

— Эри тут представляет лучшую половину династии.

Иштар вздохнула.

— Я хочу посмотреть на женщину, которая следит за собой.

— А собачки очень пушистые. — Согласилась фрейлина и пошатнулась на каблуках. — Ух.

— Да наша Нин может им крылья приделать. Правда, сестрица?

Нин отвлеклась от журнала, который зачем-то листала.

— Камень в мой звездолёт? — Сказала Эри, возвращаясь с бокалом.

— Что вы. В еду будут волосы попадать.

Нин отложила журнал с загнутой страницей.

— Ты бы подсуетилась, сестра. Что ты так резко положила этот журнал? Он ещё тёплый после Энки?

— Кто-то звал Энки?

Иштар его отпихнула.

— Ты бы на журналы не садился. Вот Нин обожглась. — (Дурацкий смех).

Нин передразнила и пошла от них, пытаясь просочиться между гостями.

Перед нею возник неподвижно стоявший монах. Гости обтекали его, хотя он был в обычном костюме, сидевшем только чуть мешковато — одолжил у кого-то из ребят Энлиля. Голубая рубашка без галстука удивительно подходила к его смуглому худому лицу, осенённому приветливой, но флегматичной улыбкой. Зубы у него были дурны — острые и жёлтые. Жилистый и невысокий, он производил впечатление значительной личности.

В тот момент, когда Нин, торопящаяся отойти подальше от Иштар, приблизившейся к отметке «хорошо отдыхаю», натолкнулась на него, он стащил с головы синюю ермолку. Был ли то знак приветствия принцессе, или просто достопочтенному святому отцу сделалось жарко от камина — Нин не поняла.

Блеснули вколоченные в загорелую дочерна бритую голову золотые загнутые рога. Нин неловко поклонилась ему, и он, ещё шире улыбнувшись, тоже склонил голову.

Нин не знала, что и сказать, но за её спиной раздался громкий голос Эри:

— Ваше преподобие! Наконец-то я могу получить ваше благословение и совет.

Нин, облегчённо вздохнув, отступила к западной стене Гостиной, к зеркалу, куда почти не долетали жаркие вздохи камина.

Она услышала, уходя, как Эри говорит:

— Они совсем молодые ещё. По силам ли им? Смогут ли они отказаться от всего? Я говорю не от имени Отечества, я обыкновенная мама.

Продолжение Нин пропустила. Монах что-то ответил Эри совсем негромко, и высокая собеседница пониже склонила голову. Кивнула и сказала:

— Ну, Нин, пожалуй, в девках засиделась.

— Ничего, ничего. — Прошелестел монах. — Замыслы Абу-Решита всегда во благо.

— Но вот беспечность Энки… не жестокосерден ли он?

У восточного окна компания постарше обменивалась редкими репликами, в основном по поводу изменений климата. Какой-то флотский мрачно рассмеялся.

— Да… поговорим о погоде, господа.

С севера надвигалась Иштар со свитой.

— Вон тот военный толстяк…

— Прелесть. — Согласилась фрейлина. — Страшный. Кто?

— Спросим у Зетки.

Эри, поблагодарив монаха, теперь направилась прямо к зеркалу, где двойник огня выплясывал всё неистовей.

— Гости съезжались… да.

Нин смотрела в ночное окно, зайдя за штору и поглаживая ростки в банке. Равнина под лунами пугала своей опасной красотой. Нин думала о многом.

— Неловкая встреча?

Она не обернулась, но к своей досаде вздрогнула.

— Ушёл.

— Нин, я умоляю, умоляю, умоляю… хорошо. Хорошо. Меня нет. Я ушёл, в самом деле. Но ты помни… ушёл.

Массивный военный с маленькими цепкими глазами прервал разговор на востоке.

Несуразным бы показалось его сложение — дородный торс был буквально вбит в мундир, если бы от всего его облика не веяло упорядоченной силой. Выправка — он всем корпусом развернулся к новому собеседнику, как боевой океанический корабль — поразила Энки своей непринуждённостью. Он и не знал, что солдафоны могут выглядеть так импозантно.

— Приветствую официального куратора территорий. — Оглушительно молвил толстяк. — Здравствуйте, принц.

— Ох ты, да ведь это Чжу Ба Цзе… я хотел сказать, Хатор-кровник. Вы меня простите, но я, — размахался Энки, — вами восхищаюсь.

— Спасибо.

— Благодаря вам мы прожили тринадцать лет без войны.

— Спасибо, спасибо.

Энки поднял бокал к губам, сунулся губами мимо и, вращая глазами, проартикулировал беззвучно:

— Если что — я к вам.

— Польщён… — Серьёзно отвечал толстяк, не показав зубов, которые у него были просто превосходные — большие и белые, свои.

Губы в бороде у него были устроены преинтересно — уголки приподняты и в таком положении закреплены кем-то сведущим в науке смеха. Бородища курилась рыжеватым золотом. В бороде находился подбородок вроде сунутого туда утюга.

Энки жестом подозвал делающих вид, что болтают, ребят из инженерной службы и щедрым жестом представил их толстяку.

С ними увязалась, даже покинувшая ради этого почётное место в свите Иштар, военная девица.

Девица закатила глаза, потом краем глаза поглядела. Было на что поглядеть — знаменитый профиль Хатора-кровника! Такое только на монетах увидишь. Что-то притягивающее было в этой вызывающе чистой линии, напрямую соединяющей высокий широкий лоб с крупным носом. Черта, по которой узнают кровника, прямого наследника первых царей.

Хатор был из семьи наипервейшей. Три ветви родословной царей записаны в Книгу Жизни, из коих одна только была жизнеспособной, а две прочие выродились в учёных и богему.

Хатор происходил из той, что выродилась в богему. Но ему пришлось пойти в армию. Почему наследнику богатых вырожденцев пришлось, вопрос особый. Это сейчас неинтересно.

Тогда армия была призывной. Командир — слабак офицерчик — отметил, что от природы у новенького могучее сложение и выправка, но попытался убрать парня из своей роты. Рядовой законам дедовщины не подчинялся, дрался, как чудовище, лязгая зубами, и грубо обсмеивал противников, вставая над поверженным, как хищник над жертвой, а во время смены караула ухитряясь показать знаменитый жест, конфигурирующий обе верхние конечности.

Своего главного обидчика он убил кулаком. Тут командир решил, что слава Абу-Решиту, он избавится от негодяя. Его бы казнили. Настоящей фамилии своей Хатор-кровник никому не открыл.

Но тогда начиналась гражданская война, в которой, в составе штрафроты, принял участие никому не известный рядовой — здоровенный бугай с поразительно красивым лицом.

Потом была карьера. Потом на определённом этапе пришлось открыть настоящее имя — тем подозрительным людям, о которых с такой обидой говорил Энки, что у них костюмы какие-то. Был большой сочный скандал. Потом была Карьера уже с большой буквы. И его прозвали Чжу Ба Цзе в честь знаменитого героя легенды — полубыка, полувепря, полуслона. Звали за спиной, но говорили, что Хатор-кровник не обижается, если и в лицо скажешь.

Он отпустил бороду, полысел, растолстел в плечах, и стало заметно, что при огромном росте ноги у него по-медвежьи коротковаты. Но живой барельеф его лица остался неизменным.

Эта жестокая красота профиля плохо соединялась с фасом полковника — с парадного крыльца выглядел он купцом из хорошей фамилии. Веки тяжёлые, под веками, как отмечено, ирония.

Говорили, страшный человек. Говорили, разумник и строитель флота. Говорили — не позволил войны. Говорили — беспринципный. Те — армию развалил, патриотизм пострадал, а что мы без патриотизма, мы без патриотизма ничего. Те, наоборот — собрал регулярную армию из профессионалов на жалованье, распустив щенков по домам жениться и учиться.

Энлиль сухо спросил:

— Что если что?

— Ну, пушечки, восстаньице какое.

Энки помотал бокальчиком.

— Туда, сюда. А ты так незаметно подкрался, командорушко. Ты, наверное, в полевой разведке хорош.

Энлиль вздохнул.

— Типун тебе на язык твой, брат.

— А я-то полагал, что ты дитя войны, что тебя мессершмидт принёс? — Возмутился Энки.

Фрейлина, телепавшаяся возле командора, засмеялась — она огненными глазами пожирала мужественную красу Энлиля, уделяя особенное внимание глазам Энлиля, в которые пыталась попасть, как эксцентричная грабительница банков в камеру наблюдения. При этом накатывала она, как маленькое переполненное всякими пассатами море, именно на Энки.

— Это шутка тёти Эри. — Терпеливо ответил Энлиль. — Её интеллектуальная собственность. Это она так про меня говорила в детстве. А мама терялась, хихикала и не знала, что ответить.

— Командор приволок из Отечества такое количество спецов по взрывам, что я, — Энки отпил из давно пустого бокала, — не решаюсь тапочки под кроваткой нащупать.

Хатор-кровник сдержанно хмыкнул.

— Я же говорил тебе…

— Ох, это была военная тайна? Ну. Ну. Впрочем, здесь все свои.

Он мигнул Чжу Ба Цзе. Фрейлина нацелила ресницы на Энки и заговорила с флотским, ни на кого не обращавшим внимания.

Военная девица, раскрасневшаяся от каминного жара, прошептала кому-то:

— Службе оповещения нравятся эльфы. — Показывая на Энки.

— Чрезвычайно перспективная девушка, рекомендую. — Серьёзно молвил Чжу Ба Цзе, но в глазах его зрел смешок бессловесный. — Вот кто сможет вам пригодиться, ежли что.

— Ваше высокоблагородие, — неторопливо отозвалась отрекомендованная таким комплиментарным образом, — а ведь вы правы.

Она повернулась к Энки:

— Ну, спросите… как может пригодиться лейтенантик?

Энки немедленно сказал:

— Как может пригодиться лейтенантик?

Сбоку и сверху послышался звук, похожий на то, каким главный вол в стае-семье выражает иронию по поводу телёнка, пытающегося постичь, откуда у него хвост растёт. Оба посмотрели — Энки со страшно вежливым поворотом вихра надо лбом, девица, откидывая жёлтую прядь за маленькое очень милое ухо. Это у Хатора-кровника наконец прорвало смешок.

— Она к тому времени полковником будет. Вот почему.

Энки в упор посмотрел на гипотетического полковника.

— Да-а?

— С опытом работы, дружище. Учтите.

И с этими словами многозначительный собеседник покинул их, показав медведеобразный силуэт и немалых размеров сосуд в лапе на отлёте — семья Ану не отличается мелочностью, когда речь идёт о витаминах, растворённых в жидкостях.

Энки снова уставился на девицу. Та сделала плечами в погонах этак и губами — вот так. Жест говорил — понимай, как хочешь, хозяин.

— Платьице у вас…

Монах путешествовал по Гостиной, будто шёл сквозь пустошь под лунами. Один из маленьких загнутых рогов вылез из-под снова надетой ермолки.

— Тотемы это не пустяк. Они важны для исследовательской работы. — Говорила Нин отстранённым голосом, не глядя на репортёра, ухитрившегося навязаться ей в качестве собеседника.

— Смотри, какой…

Леди Зет показывала на одного из прибывших — великолепно сложённого молодого нибирийца, с тщательно приглаженными пепельными волосами.

— Нейропоиск всё усложняется. Даже синергия не удовлетворяет учёных, работающих с генетической картой. Такое количество вопросов требует усилий всеобщей свободной мысли.

— Шпион, небось. — Льстиво подсказал Энки, отчаянно глядя на белую головку с длинным хвостом шёлковых, на вид тонких, как пух, волос.

Нин, наконец-то, посмотрела на газетчика.

— А труднее всего, знаете, что?

Газетчик выдохнул:

— Да-да?

Иштар поддержала:

— Костюм стоит, как все дренажные канавы нашего Энки со всеми лягушками, вместе взятыми, и глаза скромные.

— А очки-то.

— Узенькие…

— Небося, из пуленепробиваемого стекла

— Отведи его поплавать, а нас пригласи из-за угла посмотреть, как он будет сбрасывать плащ.

— Сейчас! она не пригласит. — Возразила стоявшая поодаль медицинская сестричка. — Ей самой плащ нужен, дожди эвон.

— А он сбросит оперение, а мы подберём, а?

–…когда появляются ответы, на которые нет вопроса. Тотем — это вроде штамма древнейшей информации. Иногда думаешь, стоит ли шевелить палкой в этом гнезде древних вирусов?

Последовал быстрый кивок.

— Заметила?

— Нин шарахается от Энки, как от штамма древних вирусов.

— Мы так молоды… — Сказал репортёр.

Энки навострил уши.

— Я — да. — Сказал он довольно громко. — До ужаса. Чувствую себя мальчиком… ну, почти.

Военная девица закашлялась.

— Возможно, именно нашему поколению предстоит странная и страшная судьба… вы замечали, как похожи эти два слова? — Проблеял репортёр.

— Странный и страшный? Да, замечала.

— Я тоже замечал. — (Возвысив голос). — Я всё замечаю. Я — Энки.

— И мы рано или поздно сформулируем все вопросы.

Нин благосклонно ответила:

— Если не состаримся и не умрём через несколько лет.

Репортёр подавленно замолчал. Энки поджал губы и закатил глаза.

— Вот так она со всеми. — Сказала Иштар. — Стоит парню, фигурально выражаясь, вытащить пушку, как она уже выстрелила.

— Я горжусь девушками Эриду, способными постоять за себя. — Добродушно сказал низкий голос.

Иштар повернулась и спокойно ответила на взгляд смеющихся глаз Чжу Ба Цзе.

— Я-то могу. — С расстановкой сказала она. — И, кстати, я лицо невоеннообязанное.

— Так, дети, на посадку! — Сказала Эри, стоя во главе стола и позвякивая ложечкой о бокальчик. В отсутствии своего царственного супруга она была самой главной фигурой.

Фигура эта была чудесна. В брючном коричневом костюме Эри выглядела культовой скульптурой из терракоты Эпохи Изысканности. Рыжая стриженая маленькая высоколобая голова с очень точным и щемяще нежным рисунком подбородка была окружена волнующим домашним светом — играли верхушки свечей, и камин позади стола у дальней стены посылал свой успокоительный привет.

Огромное его огненное лоно в кованых змеях и цветах покоилось с торжественным обещанием мира этой семье. И жар источало — пожалуй, чуть грознее, чем требуется от семейного очага.

Но дети Ану теплолюбивы, и, пожалуй, лишь Энки изредка оттягивал ворот рубахи и поддувал туда со страдальческим видом. Рубаха была чистая — последняя, которую он нашёл в нераспакованном старом рюкзаке.

Эри тем временем, распоряжаясь едой и детьми, отвечала на вопрос репортёра, покинутого ветреной Нин:

— Больше всего? Мешает? На Эриду? Вот это, пожалуй. Да вот это.

Эри повернулась и показала…

— Что ты, мама, показываешь? На что она показывает?

Он завертелся на стуле в поисках того, на что показывал палец Эри, пытаясь найти взглядом Нин.

— Эри показывает на окна. — Объяснил Энлиль, которому пришлось сильно отогнуться на спинку стула. Энки встретился с ним взглядом так близко, что профили братьев почти соприкоснулись.

Иштар мигнула соседу по столу на столкнувшихся носами царственных братьев. Молодой инженер смущённо и с удовольствием хмыкнул, пытаясь поделикатнее пристроить под столом длинные ноги.

— Другие звёзды. Это расположение сбивает меня с толку.

— Вот уж не думал, мама. — Сказал Энки прямо в лицо Энлиля, — что ты посматриваешь туда.

Энлиль терпеливо ждал.

Иштар громко расстроилась:

— А я думала, ты вопьёшься ему в губы поцелуем, как в старой комедии.

Энлиль еле слышно прошептал:

— Убери рубильник.

Энки укоризненно покачал головой и повернулся к брату затылком.

— То была драма, не комедия.

— Кто додумался посадить их рядом? — Недовольно спросила Эри. — Распорядителя на мыло.

— Да, а я думала, комедия. Так было смешно.

Иштар снова посмотрела на инженера.

— Вы женаты?

Инженер испуганно ответил:

— Нет… практически.

— Он не женат. Нин, так ты приделаешь им крылья?

— Сочные грозди света, сынок. Там и сям.

— Сплошное неприличие, согласен. — Влез Энки. — Сумрачное помещение и в нём болтаются шары. И ты на одном из них верх ногами. Ни покоя, ни воли. Так и запишите. Ежли вы репортёр, вы обязаны это напечатать в Мегамире. В передовицу!

— Он из финансовой газеты.

— Тем более. А у нас плохо с финансами?

— А зачем вот это?

Поскольку Эри обладала способностью любому своему жесту и слову придавать особое значение, — если хотела — то все за столом с похвальным единодушием — единодушие почти всегда похвально — взглянули вверх. Там, где сходился восьмиугольник купола, что-то отсвечивало.

Энки всегда любил давать ответ страждущим как можно быстрее.

— Это окно. — Поспешно проглотив то, что было у него во рту, объяснил он. — Ну, смотреть.

— Вот как.

— В такое окно хорошо улететь. — Сказала Иштар, насладившись коротенькой паузой.

— В самом деле. Собаки тёти Антеи так бы и сделали.

Энлиль, посмотрев наверх, ответил Энки по поводу финансов:

— Так-сяк. Но ты не мучай себя, дружище.

И показал ладонью. Энки кивнул.

— Понял.

Эри, подержав сыновей взглядом, слегка успокоилась и завела разговор с мрачным флотским.

Энки, рассказывая о плотине в верховьях реки, вертел ложку.

— И, поверьте, я этаким манером перегорожу океан.

Энки увлечённо хлопнул себя по лбу.

Эри серьёзно подняла палец.

— Вы слышали? Кажется, это великий колокол Нибиру.

Иштар повернулась к Нин.

— Эй, вы положили ему нож слева?

Эри тем временем нагнулась и подняла с пола сумочку. Энки что-то говорил военной девице, перегнувшись через Иштар, но краем глаза углядел и закричал:

— О нет, мама, о нет. Только не… Извините.

Он вытащил что-то из тарелки девицы.

— Уронил. Извините. Мама — нет. Ма-ма.

Эри, вытащив из сумочки маленькое зеркальце Мегамира, щёлкнула и раскрыла.

— Мама, не сработает. Тут пока сигналу нету. Вот ты спроси у неё. Она человек военный. Нету ведь сигнала? Мама…

Эри покрутила Мегамир, морщась, затем вытряхнула оттуда большой семейный альбом.

— Там даже есть видео Таматутатианской битвы. — Похвастался Энки и тут же сложил руки. — Мама, они выцвели. У меня там глаза красные. И закрытые.

— Это, когда они встретились после армии.

Энки отгородился каким-то сосудом.

— Очень вкусно. Что это?

— Энки после армии.

— Это рыба.

— Мама, предупреждаю… очень хорошая рыба.

— Ну, они такие тут молодцы. — Отозвалась Иштар. — Даже завесили буфет в меблирашке покрывальцем. Дай-ка. Я не могу рассмотреть — а нет, мундир застёгнут. Почти правильно.

Энки сел прямо, пробежался пальцами по рубашке, глянул под стол, коротко простонал и принялся быстро рассказывать военной девице о том, как трудно шли генетические эксперименты по созданию волов.

— Они тут такие задумчивые.

— Вовсе нет. Они ревели и бросались на всякого, кто…

— Ещё бы. Даже если бы они пили только воду, это уже было бы поводом для тревоги.

— Ну, мама, это старая шутка…

— Старость не всегда плоха, детка. Папа тогда приехал, чтобы обласкать Энки. Вот уж не шутка — первенец отслужил. Как там было с дедовщиной, сынок? Я как-то не интересовалась.

— Ужасно. — Горестно сказал Энки, вытягивая шею и пытаясь рассмотреть. — Просто ужасно. Я ненавижу войну. Прекрасная рыба. Кто готовил? Иштар, ты бы покушала.

Он сделал жест, чтобы прикрыть доступ к фото.

— Они меня материться заставляли. Мама, как ты можешь…

— Да, я бессердечная мать. — Согласилась Эри.

— Замечательные фото. — Похвалила военная девица.

— Энлиль, возьми рыбки. Тебе для пищеварения полезно, ты сам говорил. Позволь, я помогу… — Сказал Энки и прошипел. — Сделай что-нибудь. Отрицай всё. Подчинённые подумают, что я страдаю алкоголизмом.

— Когда я с тобой разговаривал о пищеварении?

— Так ты страдал алкоголизмом, сынок? — Спросила Эри, отставляя фото, чтобы рассмотреть, и протягивая его по кругу в сторону от Энки.

Энки сделал хватательное движение и, поставив локти на стол, уткнулся в ладони.

— Я сделал, всё, что мог. Если тут начнётся бунт, ты будешь виноват. — Выпростав руку, он погрозил Энлилю кулаком.

— Тётя Эри, дайте посмотреть… Я-то тут при чём? — Посмеиваясь, спросил Энлиль.

Он глянул.

— А мама их видела?

— Я ей тогда же и переслала… как нашла в коробке из-под ботинок под той стопкой журналов.

Энки поднял голову и посмотрел так, будто он ни слова не понял. Потом громко обратился к инженеру:

— Так вы женаты?

Энлиль, выйдя из-за стола, уже стоял у окна. Отодвинув угол шторы, выглянул.

— Почему бы не открыть? — Спросил Хатор-кровник. — Не люблю затемнения.

— Там бродят мужчины. — Сказал Энки.

— Что?

Энки, оглядев плечо Нин, потянувшейся за хлебом, поспешно растолковал:

— Это метафора.

Он вскочил и, обойдя стол, обнял мать за плечи.

— Вот в это окно тебе хочется улететь? — Спросил он Иштар.

Эри сбросила руку сына.

Иштар пластично вылезла из-за стола.

— Мне хочется танцевать.

— Танцевать! — Закричал Энки.

Энлиль согласился.

— Всё, что угодно. Главное, чтобы ты не пел. Иштар, что главное?

— Чтобы он не пел.

Энки закричал:

— Мне танго! А ему — про армию! Что-нибудь жестокое, суровое!

— Спасибо, конечно.

— Иштар, я хорошо танцую.

Энлиль сухо заметил:

— Я тоже хорошо танцую, на случай если началась перепись населения.

Эри отменила и танго, и армию:

— Танцевальную миллионных годов. Сир, откройте бал.

Хатор-кровник промурлыкал:

— Почту за честь, мистрис Ану.

Свернув уютным калачиком толстую, как бочонок, руку, он весь сделался — «я страшный с виду, но женщины могут делать со мной что хотят».

Показав громадный разворот плеч, вывел тонкую Эри в центр танцпола на туго натянутый старинный ковёр. Нин сразу вспомнила детскую игру — придумывать заморочных существ, вылезающих из сплетения диковинных лепестков. Каблуки Эри так крепко встали, что вдавились в вытертый ворс.

Хатор-кровник отступил на шажок, заложив руку за спину — показал свою даму.

Инженер, сидевший на барном стульчике возле Мегамира, вытащил из вертикального пруда по локоть втянутую синергетическим веществом руку. Неизвестный пепельноволосый красавец в дорогом костюме стоял рядом и смотрел в огонь, отражённый в зеркале. Великолепная шевелюра исправно приглажена, глаза за очками не видны.

Леди Зет, Иштар, фрейлина разом приняли позы — Зет сложила руки на груди, расставила ноги, Иштар прислонилась к стене лопатками, уместив на стену подошву туфельки, фрейлина сдвинула носки туфель и потупилась.

Инженер, дрыгнув тощими коленями в старой джинсе, спрыгнул. В глазах его зажгли по спичке. Тяжкая работа стёрла его ладони, на тонких пальцах долговязого интеллектуала саднили слои волдырей от дополнительных смен на строительстве ирригационной системы и кухонных дежурств. Он учил себя лаконизму в мыслях и произносимых словах.

Обещанная музыка уничтожила остатки вида Нибиру — марширующая демонстрация и приветственные транспаранты провалились в ярко-лиловое небо с гордыми вышками синергетических заводов. Небо завертелось, слилось в фиолетовый комок. Бездна со звёздами наполнила старый Мегамир до отказа.

Прощай, Родина!

Оба в самом деле танцевали превосходно. Каждый в своей манере, конечно. Энлиль с военной девицей, которую он, как настоящий офицер, не боясь опасности быть уличённым в приставании к младшему чину, тотчас пригласил.

Энки сразу с тремя медицинскими сестричками.

Музыка поменялась.

Иштар вдруг отвратительно завизжала.

— Это моя любимая! Откуда?

— Танцуй, детка. — Благосклонно отозвалась Эри. Ей пришлось завопить изо всех сил, без труда перекрыв даже любимую песню Иштар.

Энлиль, демонстративно зажав уши, взглядом спросил свою партнёршу — та кивнула, и он освободил уши.

Иштар схватилась за голову.

— О тётя Эри, спасибо. Это вы привезли…

Гроссмейстер Энки, подняв руки над головой, как арестованный, ухитрялся сделать так, что нижняя часть его тела не зависела от верхней.

Его окружили. Девушки умирали со смеху. Эри прятала нижнюю часть лица в бокале.

— Ты сдаёшься? — Крикнул Энлиль.

— Нет, командор. — Проорал Энки.

Он протанцевал таким манером в центр и уронил руки, как поникшие ветки.

— Мама куда смотрит? — Одними губами спросил он у Иштар, бездарно прыгающей рядышком. Плясала красавица из рук вон плохо.

Иштар добросовестно огляделась:

— Она в сторону смотрит. — Закричала она.

Энки поймал изменение в мелодии, ставшей более обрывистой и харизматичной, и ввёл в свою хореографию такие элементы, что окружающие только глаза закатывали к инсталляционному Кишару. Девушки, кусая губы, отворачивались. Военная девица в воспитанных объятиях Энлиля отдала честь и тут же пугливо обернулась на Хатора-кровника. Выражение лица Энки было бесстрастным. Энлиль расхохотался беззвучно под грохот музыки и тут же поспешно взглянул в сторону Эри. Глаза командора округлились, и он, отпустив девушку, сделал двумя руками вертолётную отмашку:

— Брат!

Эри вот уже минуту пристально смотрела на сына, всё усложнявшего танец. Энки, создававший мощный по экспрессии образ, считал сигналы, подаваемые ему уже тремя приверженцами в тот момент, когда мятущийся дух швырнул его на танцпол чуть ли не навзничь.

Сильные руки подломились, и тело Энки рухнуло в неожиданном ракурсе. Музыка не останавливалась. Энлиль привлёк к себе девушку вполне допустимым образом и смеялся ей в погончик. Эри покачала рыжей головой.

— Народные элементы самое сильное место в салонных танцах. — Сказала она себе.

Энки пополз к матери по полу, показывая, что ранен, возможно, смертельно. Иштар быстро начертила по воздуху свой знак, и музыка сгорела, оставив Энки в тишине, напомнившей Нин сегодняшний вечер на прибрежье.

Энки подождал с простёртой рукой и открытым ртом и — на шум-бум-бац, вскочил легко, как подлетел. Эри что-то ему сказала, и он опустил лицо, прикрыв ладонью до продолжающих приплясывать бровей. Всеми овладела будоражащая нервишки растерянность.

В толпе гостей Энки выглядел растерянней прочих. На самом деле, у него была цель. Смыв ладонью маску стыда, он деранул от матери. Болтая со всеми и ни с кем, вновь ловко ускользнув от Эри, пройдя пару шагов в обнимку с двумя инженерами, причём это короткое общение закончилось страшным двойным хохотом спутников Энки, продолжившего свой путь в одиночку, — он оказался в юго-западном углу Гостиной, где отразился в гигантском сумрачном зеркале и отразился не один.

Здесь он проговорил своим самым мужественным голосом, чуть ослабленным — будто только что получил под дых:

— Нин, мы так молоды…

Она, не предпринимая попыток к бегству, думала и молчала. Энки зашёл сбоку, потом приплюсовал ещё шажок.

— Это вроде как болезнь, как что-то отдельное от меня, я должен переболеть этим.

Нин обдумала, и в открывшейся паузе удержав взглядом в зеркале руку Энки, которая дёрнулась в её сторону, сказала отчётливо и со вкусом:

— Иди от меня со своей молодостью, Энки, и со своими болезнями. Во веки веков. Понял? Иди, иди.

— Я понял. Понял… я иду. Видишь? — Отступая, заверил Энки, держа ладони впереди себя.

— Я виноват, страшно виноват. Я провинился перед духом местности. О Господи, до чего ты добра. Я всё искуплю.

— Больной…

— Да… да. Я искуплю. Я всё для тебя сделаю. Всё, что скажешь. Прыгну в огонь.

— Это что, из-за Энки музыку выключили?

Военная девица всё знала:

— Не-а. Там какой-то шумок зацепили. Пока мы плясали.

— А я не слышала.

— Так ведь они же профессионалы.

— Это который?.. — Фрейлина провела указательным и средним пальцами над одним из своих лесных глаз, в котором Иштар увидела полянку в чёрных тенях под луной.

Иштар посмеялась. (Видение она отвергла.) Потом серьёзно сказала:

— Личная служба. Опасная. И сами они опасные.

Фрейлина поёжилась.

— А что за шумок?

— Какие-то звуки страшные на равнине.

— Какие?

— Странные.

Фрейлина задумалась со всей основательностью осьмнадцати лет. Мысль её направилась в единственно возможном направлении.

— Животные всякие…

Иштар сказала:

— Чего там у Нин в инкубаторе…

— Если я захочу кошмаров на ночь, я скажу, — огрызнулась военная девица.

— А, ну ладно. — Иштар выгнула губы, сделала отбой ладонью. — Как скажешь, как скажешь.

— Пусть на ночь нашу конституцию почитает, — вмешался молодой инженер.

— А ты читал? — Изумился кто-то. — И что там?

— Умолчим. — Сказал Энки, вырастая за спиной. — Не забудьте, тута шпион.

Инженер отвлёкся — белая макушка проплыла с запада на восток.

Шпион прошёл с востока на запад к компании постарше — вероятно, обсудить погоду — и улыбнулся девушкам.

— Не, ну, сестра, давай мы его на свидание пригласим.

— Сразу вдвоём?

— Будет чего в бортовом журнале на старости лет почитать, ага.

— Тише… тише. — Укорил Энки. — Может, тут сейчас находится будущая мать моих детей.

Иштар заоглядывалась, шевеля губами.

— Ты что, ты что это волшебными губками шевелишь?

— Подсчитываю число возможных генетических комбинаций

Сглотнув как змея цыплёнка, военная девица повела бокалом.

— Она таких больших чисел не знает. У нас в хедере считали, пока пальцы не кончатся и точка.

— Кто? Будущая мать?

Энки разглядывал трёх девушек, с которыми танцевал.

— А вот эта-то… — Задумчиво сказал он и умолк.

Одна из них смотрела на север. Энки туда взглянул и окликнул:

— Энлиль, мы вот тут думаем, а вдруг тут будущая мать твоих детей

— Дедушке отбейте. В космос. Тётя Антея по старой памяти организует день отнятия от груди.

— Ну, хватит.

Иштар возмутилась.

— Смотрите, как про дедушку сказали, весь напрягся…

— Власть это безумие, глядящее из наших глаз. — Рассеянно проговорил Энки. — А что я сегодня видел…

Девочки, однако, не заинтересовались.

— Пора спать, — зевая неприкрыто, оповестила Иштар военную девицу. — Пойдем, дорогая, расплетём косы, распустим корсеты и всласть начирикаемся как две сонные птички, выучившие новые слова.

— О ком, о ком?

— Например, об этом пуленепробиваемом.

Она обратилась к стоящему позади и улыбающемуся монаху:

— И почему, святой отец, если мы предназначены Абу-Решитом для жизни и страсти, нам так трудно просыпаться по утрам?

Монах, небольшой, жилистый и смуглый, внимательно взглянул на девушку. Глаза его, непонятного цвета, были до того умны, что излучали мысль, как осязаемое вещество. Нин, которая вернулась, потому что Энки захотелось посмотреть в восточное окно, вспомнила глаза существа с побережья.

Иштар с притворным смущением пробормотала:

— Быть может, с моей стороны дерзость обращаться к вам?

Монах, улыбаясь, отрицательно покачал головой, и блик свечи раздвоился на его золотых рожках, вбитых в бритый череп. Пергаментная кожа вокруг участков сочленения плоти и металла собралась складками.

— Знаете, леди… — сказал он очень низким и тихим голосом, — некоторые думают, что нас создал не Абу-Решит, а такие же грешные создания, как мы сами.

— Силы зла?

— О нет… ну, почему сразу… грешные, говорю.

— Ох, сударь… в смысле… ну, я удивлена. Вот наша Нин создаёт всяких созданий… так с ума со страху сойдёшь. Вы поверьте.

— Тавтология. — Заявил Энки.

— Чего?

— Создания… создаёт… — Авторитетно объяснял желающим Энки и прикусил кончик языка под взглядом Иштар. — Ой.

— И что же, святой отец, вот такие, как она?

Священник повернулся к Нин, та смутилась, милая девочка.

— Учёные, как дети. — Сказал он и его слова поднялись из глубины невысказанных мыслей как плавник акулы. — Всегда невинны и делают добро, ну, или зло. То, сё.

— Ну, это вылитый портрет нашего Энки. Дядюшка, что тебе мама в детстве говорила? Эй, Энлиль, что тётя Эри говорила?

Гостиная опустела, только камин и не думал гаснуть. Существа на ковре получили возможность порезвиться, но ничьё вдохновенное воображение не растолкало их.

Уборка помещения была оставлена на завтра. Как раз в этот момент Энлиль объяснял мачехе, провожая её в отведённое высокой гостье крыло дома:

— Тётя Эри, персонала у нас нет. Накладно.

— Кто будет пылесосить?

— Те, кто не пойдёт на работу.

— Я не пойду.

Энлиль улыбнулся, но поспешил убедить Эри, что гостям они пылесосить не позволят.

— Ах, да, — вспомнил он. — Завтра Девятый день. Кажется, это выходной.

Из чего Эри поняла, как относится к своему долгу её пасынок.

Толкнув дверь, Энлиль пропустил даму.

2

…Если в третий раз употребить слово «растерянность», то придётся признать, что Энки был растерян. Он сидел на подоконнике третьего этажа. Устроившись на корточках, он смотрел, как расходятся гости. Видел он и ореол лунного света вокруг затылка Нин. Она ушла.

Если бы кто задрал голову, то, пожалуй, мог испугаться. Чёрная фигура в окне опустевшего дома выглядела, как страница из книги сказок про домовых.

Энки вернулся в Гостиную. Он смотрел в огонь, и его быстрый ум метался от одного вспыхивающего огонька к другому, гаснущему в прахе. Мысль к мысли. Не стоит преувеличивать глубину его состояния — Энки был вполне доволен собой. Просто растерянность (четвёртый раз) не оставляла его. То, чего он не понимал, не мог он и чувствовать. Но растерянность (пятый раз)…

И в такую-то минуту внезапное вмешательство обрадовало его. Что может быть приятнее, чем голос молодой девушки? Вдобавок голос свидетельствовал о хорошем настроении. Голос сказал:

— Мистрис Эри и мистрис Антея. Две любви рокового мужчины и обаятельного царя Ану. Они ведь встретились совсем молодыми, я не ошибаюсь?

Энки обернулся из своей лягушачьей позы. На подоконнике сидела одна из тех медсестричек, с которыми так хорошо наплясался Энки.

Энки, не медля ни мгновения, вырос на фоне камина, выпрямился, сложил руки на груди и привалившись плечом к стене, устроил в глазах целое столпотворение световых эффектов.

— Завтра можно выспаться. — Подала кодовую реплику девочка.

От этих слов у каждого трудящегося аннунака срабатывает не условный, а безусловный рефлекс: за этими словами следует потягивание и позёвывание (вне зависимости от степени воспитанности), блеск глаз.

Энки всё это проделал, и девушка тоже, едва не свалившись с подоконника, что было просто очаровательно.

Она была стройна, мила, светловолоса.

— Я стремлюсь из тьмы в свет, ибо рождён в том часу нибирийского утра, когда был сотворён мир. — Сказал Энки, совершив ритуал.

Девочка что-то ответила ему. Энки что-то сказал ей. Вопреки своему заявлению, он потихоньку покинул территорию огня и приблизился к подоконнику. Барышня выглядела фея феей, не хуже духа местности, которого обидел Энки, и внушала самое почтительное восхищение. Разговаривать с ней было чудесно, одно удовольствие. Так с обидой подумал Энки.

Только он так подумал, дверь распахнулась.

Девушка на полуслове замолчала. Оба смотрели на молчаливую и почему-то нисколько не смутившуюся Нин.

Сестра милосердия без малейшего милосердия припомнила что-то виденное сегодня на балу. Но когда она решила найти взгляд Нин, чтобы дать ей это понять, выяснилось, что решения и взгляды следует расходовать не так опрометчиво.

Девушки посмотрели друг на друга. Медсестричка слезла с подоконника, вероятно, в уме отсчитывая до девяти. Она нашла в себе силы снова пробормотать кодовую фразу.

Нин сказала:

— Да, ну. Выходной, значит. Что ж, иди.

Интонация её ясно говорила: «Не привези мы с собой эту профсоюзную заразу, я бы тебе устроила выходной».

— Ну, я это, я туда. — Сказала, испугавшись, медсестра, и показала во тьму и хлад арки выхода.

— Да, да. — Холодно подтвердила Нин.

— Позаботься о себе! — Прикрикнул вслед Энки.

Нин сказала:

— Будь любезен.

И, не оглядываясь, прошла несколько шагов. Энки понял, куда она идёт.

Камин неистовствовал, слегка обиженный, что о нём позабыли. Теперь же он расшевелился. Она сказала так, как обычно начинают долгий разговор:

— Ну, Энки.

Он понурился.

— Да? — Смиренно.

— Вот. — Жёстко.

Показала тонкой белой рукой на вырвавшийся рог пламени, долго, как нарочно, державшийся в воздухе, будто не из огня сделался, а из более плотной материи.

— Что?

— Вот! Ты же сказал?

Энки понял не сразу, но сразу согласился с апломбом и, выпрямившись, посмотрел направо, налево и на неё:

— Я виноват.

— Ты виноват.

— Я страшно, страшно виноват.

— Ты очень виноват, Энки. Потому — делай.

— Что?

— Про огонь ты сказал?

— Ну, да… — Неуверенно.

— И что?

— Ты правильно делаешь, что казнишь меня.

— Конечно, правильно. Прыгай.

Подбородочком показала. Энки неуверенно посмотрел в камин.

— Что, сюда… вот ты то, что я подумал, имела в виду?

— Имела.

— Но?

— Не прыгнешь? А я бы тебя простила.

— Правда? — С надеждой.

И он сделал рукой движение к мягкому потоку горячего воздуха.

Нин спросила:

— Красиво, да? — Протянув руку, щёлкнула задвижкой, и распахнула воротца решётки. Мелькнувшая в пламени головка змеи сказала: «Тс». Нин к этому прибавила:

— И поступок был бы красив. Искупление, Энки!

Оттеснила его к огненному жерлу. У него в ушах зашумело. Последовал пируэт, и Энки, отступив, оказался спиной к огню. Гордость не позволяла ему шевельнуться, хотя сзади грозно накатывал семейный воздух очага Ану.

— Ты заманивал меня три месяца, приглашал сыграть в тучку и дождик, и, когда я отозвалась — ты оскорбил меня, ты меня отверг.

— О Нин.

— Я тебя прощу, если ты прыгнешь.

Обморочное молчание в поисках слов.

— А я бы тебя простила. — Продолжала уверять Нин. — Хотя… пожалуй, нет, точно! Простила бы. А?

Энки проблеял:

— А так?

— Так нет. Хотя бы сунь туда руку.

Поискала глазами, выхватила из ножен на стене кочергу. Сунула во взрыднувший от восторга огонь, разворошила целую новорождённую галактику. Выдернула и поднесла к подбородку Энки. Двойной крюк на конце инструмента был загнут под прямым и острым углами, и раскалён. Железо насытилось огнем, и красные колечки пробегали по двум нервным пальцам чудовища.

— Подержи на худой конец.

Энки с изумлением посмотрел на пыточный инструмент, на кровожадную малютку Нин.

— Такого уговора, вроде, не было.

Нин, глядя Энки в глаза, хлестнула кочергой по воздуху. Остывая и тратя запал, шпага оставила двойной след в воздухе. Энки не шелохнулся. На щеке таяло прикосновение нагретого воздуха в форме двойного крюка.

Глаза Нин так сверкнули, губы так изогнулись, что Энки всё же слегка встревожился.

— Ах, вот как!

Кочерга полетела в огонь. Энки подпрыгнул. Воротца камина качнулись. Огонь презрительно молвил что-то и принялся тихо ворчать. Нин, крутнувшись, пошла к выходу. Похоже, в отличном настроении. Энки с тоской посмотрел на взметнувшийся край платьишка.

— И ты меня не простишь?

— Только если умру, Энки. Я прощу тебя, только если умру.

И только Нин и видели.

Энки сел у огня, тут же испуганно вскочил и с ужасом посмотрел в страшный зев, который больше не казался ему символом семейного единства. Он захлопнул воротца с таким чувством, будто закрыл дверь в волшебный сад. Но чувство ускользнуло.

Нежная Нин! Такая прекрасная, как фея с картинки для маленьких девочек! Бесспорно, самая адски хорошенькая девчонка на свете. И так себя вести! Энки испытывал жгучее возмущение за то, что его оскорбили, облегчение оттого, что уже всё позади и проблема рассосалась, и ужасный стыд за это облегчение.

Значит, я трус, — сказал себе Энки. — Ничего не попишешь. Я вам не Энлиль. Конечно, если б я был командор…

Раздался смех. Энки был истощён морально и с тоской оглядел комнату. Он бы не удивился, если бы из зеркала появилась третья девушка и принялась его пытать. Но она не вышла из зеркала, она вышла из низенькой двери чёрного хода, где кладовые, волоча за собой пылесос.

Он узнал вторую медсестру из тех трёх, с которыми танцевал. Приуныв при мысли, что сцена, где Энки трусливо отказывается подержать раскалённую кочергу, рассекречена, он довольно неприветливо посмотрел на приближающуюся из дальнего конца Гостиной девушку. А зря!

Она была… ух ты… И когда Энки её разглядел, на сердце у него стало легче. Она ничего не слышала. Он кивнул на пылесос.

Она объяснила:

— У меня завтра дежурство по уборке. Испорчен выходной. Вот я и решила расплеваться. Завтра выспимся!

(Рефлекс).

Энки немедленно и щедро предложил свои услуги. Пока они трудились вместе, Энки почувствовал, что влюбился.

Третья девушка, имя которой было леди Лана, вела себя так естественно, так весело смеялась шуткам Энки, — это уж не говоря о внешних достоинствах, которые были чрезвычайно высоки, — что Энки позабыл о своих горестях.

Соломенные кудри девушки, алый постоянно полураскрытый рот, забавное платье, державшееся на петле вокруг шеи — всё это до такой степени пленило Энки, что он вспомнил все приличные шутки. Вспомнив также, что девушкам нравится, когда он выглядит смешным и демонстрирует силу как бы между делом, он испробовал все эти возможности, пока не извлёк из них всё до самомалейшего выкрутаса.

— Мне тут жутко нравится. — Среди прочего сказала Лана. — Дома до ужаса скучно, а тут классно. Просто дивно. Дико весело. И работа меня страсть как плющит.

Энки решил немного её напугать и, вспомнив, как Энлиль в его присутствии передавал сводку в штаб Нибиру, принялся рассказывать о ледовом щите на полюсе.

— Если он свалится в океан, нам крышка. — Уверял Энки.

Глаза девушки расширились, что ей шло. Она тяжело взмахнула ресницами.

— Облом. — Сказала она.

И предложила поискать в Мегамире информацию, чем окончательно восхитила Энки.

Вот это девушка!

3

Энки брёл домой, посмеиваясь. Изредка он вспоминал, как его сегодня обидели. Тогда он принимался крутить в уме это нехорошее воспоминание так-сяк. К счастью, свежий ночной воздух, свет трёх лун и надежда выспаться были целительны.

Тут Энки рефлекторно потянулся и споткнулся.

Эридианские тропки привели его на бережок, где они болтали с Нин перед семейным сбором. Энки посмотрел на воду, потом на ту сторону. Дерево, возле которого произошло Посещение, теперь предоставило нижнюю ветку другому гостю. Средняя сестра Мен, всегда казавшаяся Энки более достоверной, нежели остальные члены семейства, неудобно и плотно сидела на суку как голубоватая крупная птица.

Энки рассмеялся. Ручей чирикал, и в его мелодию вплёлся другой звук, который чрезвычайно взволновал Энки.

Он небрежно шагнул в холодную воду, замедлившую бег у его щиколоток. Энки всегда по особому ощущал воду — он не говорил «мокро», а — «это вода из того ручья» и «ага, она из подземной реки» или «здесь была Иштар и выронила коробочку с бутербродами». (Ну, это, конечно, не совсем удачный пример).

Попросив прощения у своих парадных ботинок, он выбрался на берег у корней дерева и увидел, что Мен обманула его — оказывается, она не сидела на ветке, а плыла в перевёрнутом бинокле перспективы над холмами, которые они называли домашними.

Энки прошёл несколько шагов и остановился, встал на колени.

И если бы кто-нибудь заглянул сейчас в лицо Энки, то этот кто-то увидел бы лицо доброе и нежное. Но у того, кто мог бы стать свидетелем такой прелести, были плотно закрыты глаза.

Между тремя валунами, как в каменной колыбели, разговаривало само с собой самое трогательное существо на свете. С первого взгляда оно напоминало комок золотого пуха. Оно полулежало на боку и жалобно призывало, очевидно, маму.

Энки, опомнившись от восторга, немедленно откликнулся на призыв и взял существо на руки, придерживая его круглую головёнку. Радость малыша заставила Энки забыть все события сегодняшнего вечера.

Но малыш снова стал жаловаться и тыкаться в щёку Энки, каждый раз исторгая из груди Энки поток нечленораздельных умилительных эпитетов.

Энки снял куртку и завернул в неё малыша, потом передумал, расстегнул рубашку и сунул его в этот Энки-инкубатор. Малыш немедленно замолчал.

Работает чёртов Мегамир или нет — был, в конце концов, один способ проверить. Энки начертил перед собой свой личный код. Подождал. Вокруг зашипело, мелькнули кольца Кишара, прозвучал голос Эри, сказавшей:

— Завтра вы сможете выспаться.

И тут Энки оказался внутри Мегамира — он даже почувствовал характерный, как после грозы, запах. Ручей, равнина, дерево — всё осталось на своих местах, но стало призрачным и шатучим. Готово!

Но тотчас всё сорвалось. Энки выругал механиков, луны, мешающие синергии, и всё вообще.

Энки вдруг задумался и завёл глаза вбок, прислушиваясь к новому ощущению. Разнеженный малыш надул ему в штаны, причём рассчитал так умно, что вся влага досталась Энки, а сам он остался сухим. Энки прижал тёплый копошащийся комок к себе одной рукой и сказал:

— Да ты циник.

И свободной рукой повторил воздушный код.

На сей раз заработало без всяких.

— Леди Нин.

Возникла Нин. Вернее, это он возник в её комнате. Кажется, она собирается спать. Нин движением руки изменила масштаб и чёткость, и теперь он видел только паспортную фотографию, которая реет над далёкими хребтами кровати. И на этом спасибо.

— Энки?

— Коров доили? — Без предисловия спросил он.

— Да… да. — Обескураженно ответила Нин.

— Прикажи прислать мне парного молока. В самой чистой таре. И завтра пусть пришлют. И каждый день. И побольше.

— Побольше молока?

— И подгузники.

— Что?

— Ну, ну. Памперсы, ну, штанишки для детей, куда можно вволю прудить и…

— Я поняла, — поспешно прервала его Нин. — Это такое новое развлечение? Или тебя угостили чашечкой медицинского спирту?

Хороший Энки пропустил злые слова мимо ушей. Плохой Энки записал в сердце воспоминание о том, как звучал голос Нин в эту минуту.

Вместо дальнейших бесплодных попыток найти общий язык, он расстегнул куртку, потом принялся дёргать верхнюю пуговицу рубашки. Нин почувствовала, как её охватывает раздражение. Она не знала, как себя вести. Вдобавок Энки, расстёгивающий рубашку, это не то зрелище, которое разум хочет прервать. Нин решила выйти из Мегамира и подняла руку, чтобы начертить знак.

И вот тут Энки вытащил из-под своих одёжек нечто такое, от чего у Нин рука повисла как у феи, раздумавшей превращать его в лягушку. В полутьме Энки видел, что у неё глупо приоткрылись губы, зубы заблестели, что глаза у неё такие, как в детстве, когда начиналась заставка к детской девятичасовой передаче.

Она сказала:

— Абу-Решит.

И ничего не добавила.

Малыш в его руке, недовольный тем, что его вытащили из гнезда, захныкал. Чёрная гривка встала дыбком. Энки, в растерзанной рубашке, шумно расцеловал его в сморщившийся нос, в необыкновенно нежную пушистую макушку, и куда ни попадя. Снова упрятал его, разгневанного и светящегося, и сказал, вытаскивая золотой волосок изо рта:

— Ну, признай, что это самый красивый младенец во всех мирах.

— Согласна. — Услышал он.

— Как ты думаешь, его можно прикармливать консервами?

Малыш завертелся под одеждой, пытаясь приспособить фрагмент Энки для лежания максимально комфортно, и Энки поспешно сказал:

— Отключаюсь. Так ты пришлёшь штаны?

Нин, заворожённо смотревшая, как шевелится куртка Энки с высунувшимся золотым хвостом, опомнилась и привстала, испортив паспортный формат:

— Погоди! Не стоит пичкать его, чем попало. Это может быть опасно. Приходи с ним завтра, нужно сделать анализы.

Но Энки уже отключил Мегамир — она увидела его руку и взгляд, обращённый не к ней. Нин успела крикнуть:

— Забери…

Из смыкающегося пространства синергии вылетела книга и упала в ручей. Он выхватил её из воды. На обложке был изображён крошечный нибириец в пелёнках, и название имелось «Уход за новорождёнными», и также год, свидетельствующий, что Энки заполучил первое издание этой знаменитой книги.