Парадокс интеграции. Почему успешная адаптация мигрантов приводит к новым конфликтам

Аладин Эль-Мафаалани, 2018

Вопрос о глобальной миграции – один из тех, что вызывают самые ожесточенные дебаты в современном мире. Накал страстей и непримиримость позиций участников этих споров, казалось бы, подтверждают расхожий тезис о том, что мир XXI века глубоко расколот. Автор предлагает другой взгляд на нынешнюю реальность: интеграция происходит все интенсивней, при этом значительная часть мира достигла небывалого уровня внешней и внутренней открытости. Такого рода процессы трудно удерживать под контролем, поэтому зачастую они порождают социальную напряженность и новые конфликты. Как бы парадоксально это ни звучало, но именно успешный опыт вживания переселенцев вызывает обеспокоенность в странах, идущих путем глобализации. Опираясь на пример Германии, автор анализирует разные взгляды на адаптацию мигрантов, выявляет основные препятствия на пути к открытому обществу, а также задается вопросом, что же поможет справиться с проблемами – бóльшая открытость или закрытость. Аладин Эль-Мафаалани – социолог, профессор Университета Оснабрюка (Германия).

ИНТЕГРАЦИЯ И ПЕРЕМЕНЫ

УСКОРЕНИЕ В БЫСТРО МЕНЯЮЩИХСЯ ЗАПАДНЫХ СТОЛИЦАХ В СРАВНЕНИИ С ЯПОНИЕЙ

Сегодня мы наблюдаем связанный с миграцией рост религиозности в обществе.

Если сравнительно недавно преобладало мнение, что секуляризация будет и дальше набирать темп, а религиозность утрачивать свое значение, то сегодня приходится признать, что во всем мире (даже в индустриальных странах) происходит обратный процесс. В контексте миграции надо выделить две важные особенности. Во-первых, в игру вступают другие религии, палитра религиозности становится богаче. Во-вторых, мигранты склонны делать выбор в пользу консерватизма, традиционализма, поэтому снижение религиозности в обществе представляется маловероятным.

При этом народные традиции, обычаи и нравы постепенно утрачивают свое значение. Это не выдумки, не фантазии консервативно настроенных людей или «озабоченных граждан». Окружающий мир, повседневная жизнь стремительно меняются, да и само знание о том, как все было раньше, утрачивается. Конечно, есть люди старшего возраста, которые цепляются за традиции, но среди молодых все больше тех, кто мало с ними знаком. Ретро в модном тренде — такое иногда случается, но богатство традиций, стремление их сохранить тут ни при чем. Просто этот тренд периодически входит в моду. Для открытых миграционных обществ подобная утеря всего старого типична. Убыстряющийся процесс социальных перемен можно наблюдать во всем западном мире.

Причем этот процесс необязательно связан с индустриализацией, развитием капитализма и глобализацией, что демонстрирует опыт Японии. Из всех немиграционных стран она единственная входит в число наиболее политически и экономически успешных государств. В ней действительно почти нет миграции. Для сравнения: в Германии есть города, которые приняли больше мигрантов, чем вся Япония, являющаяся со своими 126 миллионами одной из самых многонаселенных стран в мире. Доля мигрантов в ней очень невелика, и большинство из них приехали в Японию лишь на временную работу. Однако высокий, сопоставимый с западным уровень жизни, образования, экономики не подрывает устойчивость японских традиций. Еда, одежда, формы приветствия, обряды, музыка, духовная жизнь, язык за 150 лет изменились гораздо меньше, чем за последние десятилетия в целом ряде европейских государств. Те немногие молодые японцы, которые не следуют традиции, по крайней мере с нею знакомы. Население страны куда менее разнородно, чем на Западе, то же относится и к бытовой культуре. В любом случае об открытом обществе здесь говорить явно не приходится. Решительный отказ от чуждого влияния, от миграции приводит к тому, что большинство скорее доверит себя обслуживать роботу, чем мигранту. Стран со стареющим населением много, но ни в одной так далеко не продвинулась робототехника, связанная с уходом за стариками, как в Японии. Похоже, японское общество потому периодически и потрясают кризисы, что оно почти не получает инъекций под названием «внешнее влияние». Сильное торможение реформ — во многом результат консервации общества через традиции.

КУЛЬТУРА И ИНТЕГРАЦИЯ В ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ

Чтобы познакомиться с немецкой культурой в ее застывшем, законсервированном виде, нужно отправиться туда, где живут или жили немецкие мигранты. В Намибии, Аргентине, Австралии, США или Канаде их диаспоры сохраняют бытовую культуру, отвечающую прошлой традиции. Внешнему наблюдателю все это очень напоминает музей. Кстати, история эмиграции из Германии изучена недостаточно глубоко. Лишь немногим известно, что в ряде регионов Намибии немецкий является одним из распространенных языков общения, что там есть газеты на немецком, радио, телеканалы. Мало кто знает, что люди с немецкими корнями составляют около 20% населения США, что они появились там одновременно с первыми английскими поселенцами или что на немецких диалектах еще и сегодня говорят во многих регионах Северной Америки, например на так называемом Pennsylvania Dutch². Туристы, правда, могут услышать немецкий язык в США только случайно, поскольку обычно их маршрут пролегает по Восточному или Западному побережью; американцы же немецкого происхождения проживают в расположенных внутри материка штатах (доминируют там республиканцы). У президента США Эйзенхауэра немецкие корни. Концерн, производящий самолеты «Боинг», был основан немцем Вильгельмом Боингом; богатейшие Рокфеллеры (известные еще и благодаря Рокфеллеровскому центру) родом из Рейнланд-Пфальца, оттуда же король кетчупа, предприниматель Генри Джордж Хейнц, который, кстати, связан по родственной линии с Фридрихом Трампом, дедушкой Дональда Трампа. И «Братья Леман» (Lehman Brothers), и Маркус Голдман с Сэмюэлем Саксом («Голдман и Сакс»), и Леви Страусс — евреи, выходцы из Германии. У Элвиса Пресли (настоящая фамилия Пресслер) по отцовской линии тоже немецкие предки. Жизнь хот-догу и гамбургеру дали скорее всего американцы немецкого происхождения. Если на политическую культуру США наибольшее влияние оказали британцы, то на культурные традиции — немцы.

В Канаде минимум у каждого десятого немецкие корни, и здесь тоже большинство выходцев из Германии живет в центре страны, в так называемых канадских прериях. У, вероятно, самого известного сегодня канадца Джастина Бибера³ прадедушка — немец. Этот список можно множить и множить, да и австралийский или южноафриканский будет не менее внушительными.

По понятным причинам мигранты стремятся законсервировать свою культуру, отсюда склонность вообще к консерватизму, но об этом мы поговорим позже. Важно, что эмигранты, забирая с собой культуру, фактически занимаются на новом месте ее консервацией, отсюда особая забота о сохранении языка, традиций, религии, моральных ценностей. Не мигранты активно выступают за перемены, они, наоборот, из ассортимента культурной повседневности обычно выбирают секонд-хенд, которым, впрочем, могут пользоваться все, в том числе и коренные жители. Ведь недавно приехавшие стремятся обрести и на новой родине четкие ориентиры. Я постоянно слышу от мигрантов одни и те же вопросы: как люди здесь знакомятся друг с другом? Как вести себя, если вас приглашают на ужин или праздник? Как мужчина должен обратиться к женщине или, реже, — как женщина должна обратиться к мужчине? Как завязываются отношения? Как выказывать уважение к старшим, работодателям, чиновникам?

Ответы на эти вопросы их часто не удовлетворяют. Ведь в открытом обществе нет строгих правил и все довольно открыто. Конечно, мигрант может ориентироваться на региональные особенности и особенности среды, в которой оказался. Но главное — обладать некоторой гибкостью и уметь подлаживаться к ситуации. Потому что обычаи и правила в открытом обществе диверсифицированы и индивидуализированы. Нужно быть готовым к изменениям, учитывать контекст и действующих лиц. Такого рода повседневная жизнь предполагает свободу от принуждения, от необходимости следовать твердым правилам. Она позволяет и даже вынуждает человека действовать индивидуальным образом. Для этого надо развивать интуицию, на что уходит много времени, больше, чем на изучение когда-то установленных здесь правил. Их размытость и заставляет многих мигрантов придерживаться собственных обычаев или старых немецких традиций. В результате они, с одной стороны, сохраняют определенную идентичность, с другой — как бы выпадают из времени. Над такими людьми часто посмеиваются, смотрят на них скептически. И мигранту трудно понять, что это за улыбка — издевательская или доброжелательная? А что скрывается за этим скептическим взглядом? Раздражение? Недоумение? Отстранение? Страх? Мучительный вопрос — что же я сделал не так?

Интеграция мигрантов в повседневную жизнь требует времени и протекает спокойно, органично, но только если они встроены в жизнь коренных жителей, проводят вместе с ними свободное время, селятся по соседству, участвуют в общих кружках и объединениях и свободно обсуждают свою инаковость. Без таких встреч и такого обмена любая морализация с громкими призывами к интеграции останется пустыми словами.

Как раз на начальном этапе в контактах мигрантов с местным населением может присутствовать некоторое взаимное непонимание. В мультикультурных регионах США такой проблемы нет, поскольку здесь сформировалась культура повседневности, которая не предполагает взаимного непонимания. Мы часто называем это поверхностностью, но в данном случае следовало бы, наоборот, видеть в слове «поверхность» нечто ровное, неконфликтное. Приведу один пример. Я сижу в ресторане на Восточном побережье США, официантка подходит к моему столику: «Здравствуйте, меня зовут Кэти, сегодня я вас обслуживаю. Если у вас есть вопросы, нужен совет, подайте мне знак (поднимает вверх указательный и средний пальцы). Концепция у нас такая…» Кэти выговаривает слова отчетливо и сопровождает их улыбкой. Если не перебивать, она подробно объяснит вам, что входит в ее обязанности, как она должна вести себя с клиентом и т.д. Она обращается к вам так, словно вы гость с другой планеты. Можно, конечно, прервать ее, сказав с улыбкой: «Спасибо, Кэти, я уже все выбрал в меню», и не выслушивать длинную историю, но я не перебиваю.

Ведь так во всех американских сферах обслуживания, и этот способ общения всякий раз производит на меня впечатление. Но кому все это нужно? Улыбка, подчеркнуто дружелюбная интонация, медленная и отчетливая речь, обращенная именно к этому клиенту, — форма коммуникации, которая прекрасно работает. По тому, какой у человека цвет кожи, похож он на китайца, англосакса или араба, нельзя определить, гражданин он США, мигрант или турист. Поэтому и выработалась такая форма коммуникации, которая уравнивает всех. От Кэти я узнал, что если видишь за столиком пеструю компанию, где есть и чернокожие, и белые, и азиаты, то почти наверняка это американцы.

Конечно, чтобы вести долгую беседу с Кэти, нужно хоть немного говорить по-английски, но я наблюдал, как она объясняла одной семье, какие блюда предлагаются в меню, с помощью рук, ног и с той же неизменной улыбкой. Вся североамериканская повседневная жизнь построена на такой коммуникации, и извлечение прибыли тут отнюдь не главное. Она позволяет легко вступить в разговор с человеком именно на поверхностном потребительском уровне. Так происходит в полиции, в учреждениях, в университете.

Во время моей первой поездки в Канаду уже в первый день произошла встреча, которая сбила меня с толку. Я стоял перед университетом в центре Торонто и смотрел на это здание не без чувства зависти. Тут ко мне обратилась женщина-полицейский с вопросом, не надо ли мне помочь. Мы разговорились. Она улыбалась, отвечала с юмором и в какой-то момент даже взяла меня за руку. Все это очень смахивало на флирт. Но на следующий день ровно такая же сцена повторилась у меня с комендантом в университете. Доброжелательность, юмор, даже физический контакт здесь норма. У всех на устах — «nice», все очень приветливы.

Хотелось спросить, как же тогда выглядит флирт? Очень быстро все встало на свои места: стоило мне случайно перекинуться несколькими словами с какой-то дамой — «small talk», и неожиданно я услышал: «Не выпить ли вместе по чашке кофе?» В другой раз мне самым непринужденным образом сунули визитную карточку с номером телефона, сказав: «Пригласи меня как-нибудь на ужин». При этом такие предложения вовсе не означают, что за ними обязательно следует нечто серьезное. Нужно время, чтобы привыкнуть к этому стилю.

Поскольку повседневная коммуникация предполагает высокую степень дружелюбия и приветливости, переход на другой уровень близости должен быть точно сформулирован. Можно назвать такой стиль поверхностным, но, если вдуматься, в метрополии, где почти у всех в нашем понимании мигрантские корни, такая форма повседневной культуры в высшей степени функциональна. Это «superdiversity par excellence⁴».

Подобные, лишенные всякой обязательности контакты с жителями Северной Америки поначалу оставляют очень приятное чувство. Однако они дружелюбно поверхностны, а значит, превратить их в по-настоящему дружеские и глубокие отношения отнюдь не просто. Особенно если ошибочно увидеть нечто серьезное в поверхностном дружелюбии. Длительные отношения — задача для американцев не более простая, чем для граждан других стран. Это скорее дело вкуса: нравится вам дежурная приветливость или для вас важно, чтобы лицо собеседника отражало реальное к вам отношение. Поскольку мне приходится встречаться со многими людьми, лично для меня куда комфортнее, если эти короткие встречи протекают в максимально приятной атмосфере. Но если хочешь понять, как к тебе относятся по-настоящему, приветливость делу не поможет.

Канадцы и американцы — две нации, созданные переселенцами в результате долгих переговоров. Напротив, во всех европейских странах, куда стремятся мигранты, большинство составляет «коренное» население. Поэтому иммиграция в этих странах была более поздней, и общество менялось в результате взаимодействия гораздо медленнее. Это похоже на взаимодействие небесных тел. Германия представляла собой систему с одним большим небесным телом, окруженным множеством других более мелких, разного размера и возраста. Между всеми ними существует взаимное притяжение, и под его воздействием они изменяются, но большое небесное тело в гораздо меньшей степени. А в Северной Америке такого центрального небесного тела нет, и разница между телами почти незаметна. Природа процесса и здесь и там одинаковая, но американская система не может быть перенесена на Европу. Зато сравнение помогает изучить и понять природу различий. В Европе, и в особенности в Германии, изменчивость той же природы, что и в США, но протекает этот процесс совершенно по-другому. США всегда воспринимали себя «nation of nations»⁵, а в Канаде действует принцип «unity in diversity»⁶. В Германии в результате, возможно, победит другой принцип. Здесь часто можно услышать об инклюзивности «Новых МЫ», но так же часто и об эксклюзивности, то есть о ведущей роли немецкой культуры. Принадлежность, идентичность и культура в открытом обществе заведомо динамичны, они постоянно изменяются.

До сих пор взаимосвязи обсуждались на уровне повседневности — как они отражаются на самовосприятии, на повседневной коммуникации между людьми, но структурный подход должен быть много шире: каковы последствия удачной интеграции в общество для самого общества?

Примечания

2

Пенсильванско-немецкий диалект (англ.).

3

Джастин Бибер (Justin Drew Bieber), род. 1994, поп-певец, автор песен, музыкант, актер (прим. переводчика).

4

Преобладающее сверхмногообразие — английский социологический термин (прим. переводчика).

5

Нация наций (англ.).

6

Единство в многообразии (англ.).