Железноцвет

Азиз Тимурович Алимов, 2018

Россия будущего. Некогда процветавший наукоград пришел в упадок из-за тягот военного времени и катастрофы в секретном Бюро. Байронический герой романа – узник этого города, опальный чекист Петр Леонов, наследник некогда могущественной фамилии. Вопреки долгу перед городом и тяжелому состоянию своего биологически модифицированного тела, Петр одержим исчезновением своей гениальной сестры, исследования которой – причина всего, что произошло с ним и с миром. Встреча с бесшабашной Зоей, прибывшей с фронта, втягивает Петра в разрушительное столкновение группировок, сражающихся за страшное наследие секретного Бюро. Содержит нецензурную брань.

4. А

рбатский палач

— Давай стволы достанем, а? — опять просит Зоя.

— Рано.

— Но прикрытие-то наше сорвано, Петь.

— Там, куда мы поднимаемся, прикрытие нам без надобности. Сюда.

Посреди заваленного покрышками коридора находятся лифтовые двери. “ЛИФТ НЕ РАБОТАЕТ” — гласит размашистая надпись.

— Помоги-ка мне с дверями, — прошу я.

— Но написано же — не работает!

— В конституции про права написано. Тоже веришь?

Лифт находится прямо за дверями; не приходится ни подтягиваться, ни заползать. Лампочку украли, кнопки расплылись, пол в два слоя покрыт окурками, а стены — ругательствами. Как пахнет, не хочется и говорить. Однако, как только я нажимаю на кнопку, лифт сразу же начинает подниматься. Зоя нервно оглядывается, смешно распахнув глаза, тщась что-то разглядеть в абсолютной тьме.

— Я предполагаю, что цель — в этом блоке, — говорю я.

— Предполагаешь?

— Мы поднимемся на пять этажей — туда, где живет одна моя знакомая. Она подскажет, куда дальше. Эти пять этажей — самые важные для нас, их иначе как на этом лифте не миновать.

— А чего так?

— На них расположены казармы ополчения.

— Ой, блять.

— Ничего. Про этот путь мало кто знает.

Лифт замирает, и, как только двери распахиваются, кабину заливает интенсивный розовый свет. С этажа в лифт врывается какофония звука: синтезированная музыка, шум голосов, хохот и стоны, запах “Победы”, пиявок, половых отправлений и кто знает, чего еще. На табуретке, стоящей аккурат напротив дверей, прикорнул обтянутый кожей скелет, вооруженный “Сайгой”. При нашем внезапном появлении скелет вскакивает и с неожиданной прытью вскидывает ружье.

— Вольно, товарищ сержант, — говорю я.

— Петр Климентьевич?!

Выпучив желтоватые глаза, скелет опускает ружье.

— Во плоти, — киваю я. Зоя косится на меня.

— Но вы же… вас же сюда не…

— Персона нон-грата, знаю. Мне претят подобные формальности. Где Саша, сержант?

— Во второй студии, товарищ комгруппы.

Я киваю ему и даю Зое знак следовать за мной.

— Всегда рады вам, товарищ комгруппы! — в спину нам говорит скелет.

Мы заходим в коридор, освещенный неоновыми трубками. Через равные промежутки здесь расположены большие входные двери; надписей и указателей нет. Нам навстречу, хихикая, выходит стайка юных девиц, одетых в белые рубашки, белые чулки с подвязками, туфли и красные галстуки. За ними следом, с лицом отца, пришедшего платить алименты, шаркает ожиревший пенсионер, наряженный в форму генерала американской морской пехоты. В авоське генерал несет несколько каучуковых шаров и моток веревки.

— Это что за место? — полным недоумения голосом спрашивает Зоя, снова и снова оглядываясь на миновавшую нас процессию — до тех пор, пока та не скрывается за углом.

— Это? Это “Бездуховность”, — говорю я. — Крупнейшая в пустоши фабрика развлечений для масс.

Вторая студия, как и все остальные, отделена от главного коридора металлической звуконепроницаемой дверью, над которой неоновыми трубками выложена цифра “2”. Я пропускаю пожилую уборщицу, сметающую бумажки, и берусь за ручку двери.

— Хочешь — подожди меня в баре, — предлагаю я. — Он там, за поворотом. Я быстро.

— Дудки, — решительно отвечает Зоя.

С дивана, стоящего напротив двери, мне навстречу поднимается пара бордовых буйволов. Несмотря на расслабленные позы, животные дышат тяжело; их майки липнут к телам от пота. Жира в их телах вообще нет, в принципе; бугристые вены покрывают их лица и руки плотной паутиной. Кажется, один из них на определенном этапе жизни был женщиной. За спинами буйволов — закрытые офисные двери, справа — перегородка из стекла.

— Тише, товарищи, — говорю я. — Это же я.

— А, — говорит один. Второй согласно кивает. Диван мучительно трещит, принимая обратно их вес.

— Е-мое, — говорит Зоя, прижавшись носом к стеклу.

За стеклом находится просторная и ярко освещенная комната с убранством в духе рококо и кроватью с балдахином посередине. Перед кроватью стоят несколько камер, на кровати лежат несколько юношей и девушек, рядом с кроватью стоит пегий жеребец.

— Это что? — абсолютно неверяще спрашивает Зоя. — Это… конь?

— Конь, — киваю я.

За стеклом намечается движение.

— Приготовились! — раздается из комнаты. — “Драгунская баллада”, сцена три, дубль… где зонды? Кто опять проебал зонды?!

— Не опять, а снова! — доносится с постели.

Говорившая первой выходит из-за камеры, и я вижу, что это — стройная и элегантная женщина лет тридцати пяти, одетая в пуловер и обтягивающие джинсы.

— Это она, — показываю я. — Саша. Она поможет нам добраться до Алхимика.

— Сахаров! — вещает Саша, — еще раз рот открой — будешь Бригадиру сосать, вместо Пушкиной.

— А хоть бы и так! Я не в силах работать в таких условиях!

— Ебало задраил, сучоныш! Настя, ты помнишь — сначала Игнатьев кончает, а потом, и только потом ты подставляешься Бригадиру. Поняла? Игнатьев, помни — на лицо, но в рот тоже постарайся попасть.

— У меня опять упал, Александра Сергеевна.

— Как хочешь поднимай! Где зонды, блять?

Дверь из коридора открывается, и в комнату входит девица с подносом в руках. Кроме туфель на ней ничего не надето. Волосы у нее монотонно синие, как безоблачное небо. На ее подносе лежат портсигар и футляр с уретральными зондами, выполненными из серебра. Телохранители провожают девицу абсолютно безразличными взглядами. Улыбнувшись нам, девица мыском туфли открывает стеклянную дверь и проходит в “спальню”, качая пышными бедрами.

— Наконец-то! — восклицает Саша, и берет с подноса портсигар. Раскуривая сигариллу, она поворачивается спиной к камере и видит нас. Я машу ей. Саша сначала недоуменно хмурится и поправляет очки, но потом отвечает. Девица, оставив футляр, возвращается в комнату и сразу подходит ко мне.

— Александра Сергеевна сейчас подойдет. Садитесь, я вам пока минетик сделаю.

— Нет, спасибо.

— Может, куни? — девица белоснежно улыбается Зое.

— Ну коняшку-то зачем? — не в силах оторваться от стекла, бормочет моя спутница.

— Может, принести чего-нибудь? — услужливо спрашивает девица.

— Чай из листьев китайской камелии. Зоя?

— Кофе. Черный, без сахара.

— Сейчас все принесу, — снова улыбается девица. — Пожалуйста, раздевайтесь, садитесь. Вещи можно тут оставить.

Пристроив куртки на вешалку, мы устраиваемся в креслах. Синеволосая приносит чай и кофе, а потом остается, чтобы помассировать нам плечи. Я не противлюсь.

— Откуда? — спрашивает Зоя, отхлебывая кофе. — Как, Петя? Я ни хуя не понимаю.

— Откуда меня все знают? В свое время я занимался здесь… деятельностью. По приказу командования.

— А именно? — спрашивает Зоя, и закидывает ногу на ногу.

— Обеспечивал защиту. Поставлял кадры. Много чего.

Я отхлебываю чай. Напротив, за стеклом, мятежный Сахаров оказался под конем.

— Управление, Зоя, находится в состоянии холодной войны с Массивом. Находилось. При этом Массив является неотъемлемой частью городского бюджета. Казино, водочный завод, оружейные мастерские, метамфетаминовые кухни, бордели — вот только часть расположенных здесь организаций, и многие городские предприятия так же принадлежат комплексу. Ты удивишься, если узнаешь, какие высокие чины по вечерам ездят в Массив. Совет ополчения спонсирует художников и музыкантов, в замен те представляют Массив в культурном обществе, в пустоши и за пределами. В соседнем блоке расположена единственная в пустоши печатная машина, на коей производят все, начиная от еженедельных газет и до плакатов про то, что делать при столкновении со сфинксом. В основном, конечно, порнографию. Интернета больше нет, так что люди вроде Саши печатают деньги.

— И ты здесь управлял? В “Бездуховности”?

— Курировал. Помогал, чем мог. Взамен, часть их налогообложения причиталась моей группе. Остальное шло командованию Штаба, которое назначило меня сюда.

— И что случилось?

— Не важно. Грязная история. Ополчение в то время как раз набрало силу, и нас окончательно вытеснили. Эти красавцы, — я киваю на телохранителей, — не часть ополчения, но формально ему подчиняются… Связь комплекса с городом осталась, и налоги Массив платит, но Управление сюда теперь — ни ногой. Очень многим в Штабе это не по нраву.

Раздается глухой звон, и мы вчетвером резко на него разворачиваемся. Но это просто Саша задела дверь кобурой, выходя из спальной.

— Пойдем, — говорит она мне.

Мы выходим в коридор, и Саша закрывает дверь. Я замечаю, что в губе она по-прежнему носит колечко с александритом. Браслет на руке, правда, новый.

— Привет, Смерш, — говорит Саша, и легонько чмокает меня в уголок губ.

Я молча кладу руки в карманы.

— Прости, — говорит она, — нервы. Давно тебя не было. Что случилось?

— Не здесь, — отвечаю я, и Саша кивает.

Она проводит нас в соседнюю студию и закрывает дверь. В центре студии сидит на табурете и грызет яблоко обнаженная девушка лет пятнадцати. Напротив нее стоит мольберт, за мольбертом скрючился мрачный художник. На нас художник даже не оглядывается. В дальнем углу стоит пианино, и кто-то на нем играет, едва касаясь клавиш.

Мы занимаем столик рядом с окном; через полминуты подходит девица с подносом и расставляет сосуды для напитков — две чашки, граненый стакан и бутылку. Пока она разливает, Александра достает откуда-то пластиковую бутылочку, а из бутылочки — одну таблетку. Как только синеволосая уходит, Саша кладет таблетку себе под язык, скидывает балетки и вытягивает свои длинные ноги на диванчике.

— Ты, надеюсь, не забыл, чем все в прошлый раз закончилось, — говорит Саша, — тебе тут нельзя обретаться.

— Я только на минутку, — отвечаю я. Саша задумчиво кивает чему-то своему.

— Дрянь твой чай, — замечает она. — Как ни вари.

Она снимает очки, до половины наполняет свой стакан, а потом достает из кармана маленький металлический флакончик. На тыльную сторону ладони она насыпает две горсточки белого порошка, и втягивает их — одну левой ноздрей, вторую правой, остатки слизывает языком. Не теряя импульса, она берет стакан и опрокидывает его в себя. Потом Саша откидывается на спинку диванчика и распускает свои длинные каштановые волосы.

— Будешь? — спрашивает Саша, открывая портсигар.

— Я буду, — говорит Зоя.

— Не связывайся с ним, конопатая, — расслабленно наставляет Саша, протягивая Зое портсигар. Та берет две сигариллы. — Он только выглядит, как Марк Антоний.

— Как кто?

Александра только тяжело вздыхает и закуривает.

— Саша в свое время была замминистра культуры, — улыбаюсь я. Саша мрачно качает головой. — Потом возглавила министерство пропаганды, перед самой войной, — добавляю я. — Ей только дай поговорить о потерянной культуре.

Зоя задумчиво шевелит ушами.

— Так вот, — говорю я, — я хотел…

— Погоди, — перебивает Зоя. — Минпроп? Это не твоя конторка все эти ролики клепала? “Я — молодой разведчик”, “Без боя нет победы”? — сыплет вопросами Зоя. Ее глаза загорелись. — И этот, ну тот, где танки десантируются и в конце еще сам Воронин такой говорит: “хочешь узнать больше?” Это он настоящий был? Виктор?

— Настоящий, — улыбается Саша. — И да, это наши поделки. Понравились?

— Ага, — отвечает Зоя. Саша, хмыкнув, расправляет волосы.

— Чего? — спрашивает Зоя.

— Просто не ждала такого энтузиазма от… хм.

— От кого, от солдата? Почему? Мечтать все любят.

Саша снова улыбается, но в этот раз грустнее.

— Мне тут гораздо больше нравится, — говорит она. — Тут честнее гораздо. Если хочешь, приходи ко мне потом. Скучно не будет.

— Я подумаю, — отвечает Зоя.

— Минпроп, кстати, вообще разогнали, слышал? — говорит Саша, повернувшись ко мне. — Теперь просто крутят речи Романова в прайм-тайм. За одну неделю сократили десять тысяч человек, просто выкинули на улицу. Как меня. Меня-то хоть за дело — за тот самый ролик с Виктором. Народу это все теперь без нужды — так говорит товарищ адмирал. Народ до последнего ляжет за родную землю! Пффт…

— Ты не согласна?

Саша жмет плечами и затягивается. Потом наливает себе еще полстакана и выпивает залпом, вынув сигариллу из губ.

— Последнюю демонстрацию год как расстреляли, — говорит она, и снова затягивается. — С тех пор народ молчит. Когда он заговорит, он будет говорить без слов.

Она выдыхает дым в потолок.

— Я слышала про Штаб, — говорит Саша. — Что там стряслось?

— Я не знаю. Никто не знает. Даже Удильщик, — отвечаю я. Саша хмурится.

— Он тебя послал, так?

— Нет.

— Да. Я знаю — это ты на станции бардак устроил. Кроме как для него, ты бы такого не сделал.

— Послушай…

— Не буду. Твоя жизнь. Что хочешь — то и делай, Смерш. Я тебе не указ. Теперь говори, что тебе нужно. Я помогу.

— Я пришел за Алхимиком.

Саша морщится.

— Чтобы ликвидировать, я надеюсь?

— Нет. Погоди, ты знаешь, что он здесь? Его весь город ищет!

— Неделю как узнала. Позвонил бы — сам узнал.

Я поднимаю брови.

— Прости, — Саша разгоняет дым ладонью. — Это я зря… знаю про него, да. Он жил тут с полгода, может дольше, но неделю назад всплыл, активизировался. Начал свои поганые эксперименты. У него убежище на девятнадцатом.

— Что еще скажешь?

— Он никогда не выходит, но из его лаборатории постоянно что-то выносят, — говорит Саша, и стряхивает пепел в пепельницу. — В мешках, — с отвращением добавляет она. — У него охранники. Много, отлично вооружены. Ополченцы. Я хочу тебе помочь, но не могу — Совет нас в бараний рог согнет. Им наша свобода и так поперек глотки.

— Я бы и не стал просить. Значит, Алхимик работает на ополчение?

— Может быть. Не знаю. Что-то мутное там творится. Недавно к нему были посетители. Военные.

— Не из 303-й?

— Не знаю… Не знаю. Что-нибудь еще?

— Нет, — говорю я, и поднимаюсь. — Спасибо тебе, Саш.

— Я вас провожу, — говорит Александра. Прежде чем встать, она берет бутылку и делает из нее несколько больших глотков, запрокинув голову. Она встает не покачнувшись.

Забрав свои вещи, мы проходим по извилинам коридоров к служебной лестнице, выход на которую закрыт стендом с постером фильма “Рыцари Анального Полураспада”. Саша поднимает засов и открывает дверь ключом.

— Четыре этажа вверх, ребята, — говорит она. Зоя тут же исчезает за дверью.

— Славная девочка, — улыбается Саша. — И фигуристая. В этот раз не облажайся, Смерш.

— Я…

— Мне вешать не надо, я тебя знаю. Помнишь, я тебе говорила — забудь про нее. Забудь. Она ушла, ты ее не вернешь. Двигайся дальше.

— Я двигаюсь. Четвертый месяц в завязке — не пью, не сращиваюсь…

— Хорошо, если так. Ты можешь быть нормальным — я-то знаю.

— Спасибо… ну, что веришь в меня после всего.

— Конечно верю. Знаешь, у меня к тебе поручение.

— Только скажи.

— В берлоге Алхимика может быть вычислитель, либо архив физических видеозаписей. Если найдешь его — будь добр, изыми.

— А что на этих записях?

— Не важно. Знай, что этот урод насолил очень многим людям. Я не знаю, какое у тебя задание, но поверь — лучше будет, если Алхимик его не переживет. Он, и его архив.

— Сделаю все, что могу. Спасибо тебе еще раз, Саш. Прости, что я без предупреждения. Думал — выходной, может, поменьше будет народу. Ты уверена, что все нормально будет?

Она как-то по-особому щурится, а потом снова достает флакончик с порошком.

— Не бойся, — говорит она. — Ничего не бойся. Никогда.

— Мне нельзя, ты же знаешь.

— Капельку — можно, — ласково говорит она. — От спины.

Саша насыпает себе горстку на тыльную сторону ладони, а левую руку кладет мне на шею. Она тянет меня за затылок — совсем не сильно, но настойчиво, пока я не склоняю голову и не втягиваю весь порошок до крупинки. Я целую ее руку, чтобы убрать остатки.

— Вот теперь иди, — говорит Александра, поправляя мне воротник. — Иди и покажи им всем. Не бойся за меня. Ничего не бойся.

Как только дверь за мной закрывается, в замке щелкает ключ.

***

Судя по отдаленным крикам, светляки по-прежнему вызывают ажиотаж у невольных энтомологов Массива. Мы минуем положенное количество ступеней, после чего я легко и непринужденно взламываю дверь, ведущую на восемнадцатый этаж, и аккуратно ее открываю. Катясь, капризно звякают бутылки, а после воцаряется тишина. Я внимательно прислушиваюсь, потом киваю Зое. Мы выходим и направляемся к главной лестнице. Небо за окнами наглухо закрыто пересечением бетонных многогранников; на ветру плещется рвань, свисающая с высотных переходов и из окон. Буря пробует силы.

— Чего затихла? — спрашиваю я.

— Ммм?

— Ну, там — в “Бездуховности”.

— Не хотела вам двоим мешать, — жмет плечами Зоя.

— Мы — просто товарищи.

— Теперь.

— Теперь.

Девятнадцатый этаж — такой же обшарпанный, как и восемнадцатый: штукатурка повисла лохмотьями, из освещения работает дай Бог если половина ламп, стены изрисованы от пола до потолка. Однако, с лестницы заглянув в коридор, я вижу, что у входа в одну из квартир стоят двое громил. Еще несколько трутся в дальнем конце коридора. Дверь охраняемой квартиры выглядит гораздо прочнее, чем у соседних. Похоже, стена тоже укреплена. Изнутри доносится приглушенная музыка. Не сказать точно, что играет, но явно что-то запрещенное.

— Нам сюда, — говорю я.

— Слушай, а как ты догадался, что Алхимик вообще в Массиве?

— Дедукция, мой дорогой В… — тут Зоя больно тыкает меня под ребра.

— Ну ладно, — ухмыляюсь я. — Слушать надо было. Помнишь дом №12, вчера вечером?

— Как я такое забуду?

— Эти операции… я видел результаты таких раньше. Я знаю, что за последние два месяца в комплексе находили трупы, сращенные таким методом, и все чаще. Только один специалист способен на такое.

— Он что, практиковался? Больной уебок.

— Алхимик, — говорю я, прислоняясь к стене, — не самый приятный в общении человек, но работает он только по найму.

— И на кого тогда он пахал?

— Сама-то как думаешь? На Удильщика, конечно. Как и мы.

Зоя качает головой, глядя себе под ноги.

— Ну а как ты понял, в каком блоке искать?

— А тут все просто. “А” — своего рода деловой район, — говорю я. Зоя обводит лестничный пролет взглядом, полным скепсиса. — “Бездуховность” ты уже видела. Помимо предпринимателей, тут селятся сутенеры, контрабандисты, ростовщики — весь свет. Если где-то и искать Алхимика — то здесь. Он имеет пристрастие к роскоши.

— Не он один, — говорит Зоя, глядя мне в глаза.

— Так все равно же пропадает — так лучше на меня, чем на бомбу, — говорю я. — Давай-ка взглянем, что это там за кадры стоят.

Тот охранник, что стоит ближе к нам, не доходит мне ростом и до груди, зато в плечах он шире раза в два. Его узловатые руки почти достают до колен, а ладонь лежит на рукояти огромного тесака, свисающего с пояса. Лица не разглядеть — оно скрыто за литой дюралевой каской, похожей на кастрюлю. Из-под каски торчит только скошенная, безгубая челюсть. Его товарищ отличается немногим, только вместо холщовой косоворотки и панциря он одет в кожанку грубой работы и вооружен палицей, а голову обмотал каким-то тряпьем.

— Что за козлоебища? — шепотом спрашивает Зоя.

— Речники во втором поколении. Дети строителей Нового Города. Родились на неправильной стороне реки, незаконно перебрались через Вознесенский мост. Этим двоим еще повезло. Речники быстро вырастают, и умирают тоже быстро. Клеточные нарушения накапливаются. Если смогут к тебе подобраться — пиши пропало. Я видел, как такие голыми руками сгибают рельсы на городской свалке — там большинство подрабатывают.

— Понятно. Ну что, начали? — говорит Зоя, скидывая лямку с плеча.

— Нет. В лоб не пойдем — нет элемента внезапности. Неизвестно, кто там в соседних квартирах сидит. Есть мысль посочнее. Запомни номер квартиры.

Этаж, расположенный над нашей целью, заброшен. Освещение здесь не работает вовсе, а под нашими ногами хлюпает вода, вытекающая из прохудившейся батареи. Разбитые окна заколочены, и на этаже должна бы царить полная темнота. Но все не так.

Тут и там, кромешную тьму коридора растопляют небольшие скопления огней, озаряющие стены и потолок мягким светом. Зоя подходит к одному из этих скоплений и присматривается. Вблизи огоньки оказываются скоплениями луковиц, похожих на нераскрывшиеся цветы. Лепестки имеют металлический оттенок, и сквозь этот металл просвечивает что-то, мерцающее в центре луковицы. Все цветы мерцают вразнобой, но, если присмотреться, можно заметить, что в каждом соцветии цветы мерцают похоже друг на друга, а иногда все соцветия повторяют одну и ту же последовательность мерцаний. От каждого соцветия к другим тянутся тончайшие линии того же металлического оттенка, что и цветы. Зоя опускается на колено рядом с одним из соцветий и осторожно подносит к нему руку. Цветы начинают мерцать ярче, а частота мерцания меняется.

— Можешь потрогать, — говорю я, — они безвредные, насколько я знаю.

Мы называем их железноцветом. Чем ближе к реке, тем чаще они встречаются. Им не нужен ни свет, ни влага. Никто не знает, как они выживают и чем питаются. Пару лет назад кто-то доказал, что они реагируют на особый вид радиации, излучаемый мозгом. Что-то там про альфа-волны.

Зоя подносит руку к одному из цветков и прикасается к его лепесткам.

— Горячие, как угольки, — говорит она. Словно отвечая на ее слова, железноцвет раскрывается и выпускает из себя облачко мерцающих огоньков. Изнутри, его лепестки сияют так ярко, что Зое приходится щуриться. Вслед за одним цветком раскрываются и остальные. Потом линии, ведущие от соцветия к соцветию, начинают светиться, и по всему коридору соцветия начинают пульсировать, а потом раскрываются, выпуская облака мерцающих огоньков. Их свет — мягкий, похожий на свет неоновых трубок. Летящие огоньки обволакивают нас со всех сторон. Облако огней меняет оттенок, переливаясь из белого в лазурный, из лазурного в темно-синий, а потом обратно. Зоя встает с колен, и на ее лице я вижу выражение, как у маленькой девочки, увидевшей новогоднюю елку. Она смотрит на меня, не находя слов. Вокруг нее огни кружатся в калейдоскопе тонов, и каждый мерцает по-своему, но в гармонии с облаком.

— Знал, что тебе понравится, — говорю я, и довольно улыбаясь.

Я помню, как Виктория принесла пару соцветий домой. Как она улыбалась им. Тогда она еще умела улыбаться. Ночью мы вместе смотрели, как цветки железноцвета мерцают и распускаются, выпуская свои огни. Смотреть на них было интереснее, чем в телевизор — огни каждый раз они мерцали по-разному, и от них было не услышать о рекордных сборах сахарной свеклы в Мордовской республике.

— Пойдем, — говорю я. — Когда выберемся отсюда, я тебе подарю такие, если хочешь. Они везде растут, надо только поискать. Пошли, — я трогаю Зою за плечо, и она наконец отрывается от цветов.

Сквозь глазок двери нужной нам квартиры пробивается свет. Свет резкий, ярко контрастирующий с неоновым сиянием железноцвета. Зоя вопросительно смотрит на меня.

— Бродяги какие-нибудь, — говорю я.

— А, ну тогда просто. Будь наготове, — говорит Зоя, и скидывает сумку с плеч.

Подойдя к двери, она быстро снимает с себя куртку, доспех и свитер. Оставшись в одной майке, Зоя расстегивает на груди все пуговицы, поводит плечами, откашливается, а потом громко стучит в дверь.

— Помогите пожалуйста! — зовет она, долбя в дверь. На ее лице появилось выражение неподдельного страха. За дверью слышится какая-то возня, потом шум прекращается. — Кто-нибудь, помогите! Меня ограбили! — умоляет Зоя, и я вижу, что ей на глаза навернулись слезы. Каким-то образом, ей удалось поднять голос на несколько октав. — Ребят! Ну пожалуйста! Кто-нибудь… — причитает Зоя.

— Слишком жирно, — усмехаюсь я.

— Сгнил отседова, — все тем же ангельским голоском цедит пострадавшая. Я встаю справа от двери, готовый вломиться в квартиру.

За дверью снова слышно движение. Щелкает засов. Зоя не теряет слезливого выражения лица, но все ее тело напрягается, как пружина. Она переносит вес на одну ногу. Дверь раскрывается бесшумно, без всякого предупреждения. Зоя замирает, и ее лицо принимает крайне растерянное выражение. Я выглядываю из-за угла.

Передо мной стоит тощее создание, закутанное с ног до головы в грязный саван. От плеч до пояса создание обмотано электрическими проводами, подключенными к натриевым лампам. Все лампы горят насыщенным оранжевым светом. В руке создание держит еще одну лампу. Эта рука, торчащая из-под савана, иссушена, словно у коматозной лягушки; пальцы покрыты черным налетом.

— Здравствуйте, — говорит существо. У него скрипучий, бесполый голос, напоминающий карканье вороны. — Вы пришли, чтобы почтить алтарь?

— Да, — только и могу выговорить я.

— Пожалуйста, проходите, — скрипит существо, после чего неторопливо удаляется вглубь квартиры. При каждом его движении я слышу едва различимый хруст костей. Его тело почти не излучает тепла.

— Как оно нас видит? — шепотом спрашивает Зоя.

— Не думаю, что оно видит. Может быть, и не слышит тоже. Пойдем за ним. Похоже, это прибежище сектантов Высотного Храма. Они не опасные.

Мы проходим внутрь квартиры. В нос бьет резкая, щелочная вонь, к которой примешивается приторный запах, чем-то напоминающий мне о церкви. Кроме увешанного лампами сектанта, источников света здесь нет. Стены покрыты какими-то рисунками — портретами, может быть — но я не приглядываюсь. В одной из комнат я вижу операционный стол и столик, на котором стоит поднос с хирургическими инструментами. Ламп освещения в операционной нет.

— Как они живут тут? — спрашивает Зоя, морща нос.

— Они почти ничего не чувствуют, — говорю я. — Обычно, за несколькими жрецами присматривает послушник — он, как правило, еще может видеть и слышать. У жрецов есть определенные таланты, и часто люди вроде Алхимика их используют для своих операций, как медбратьев.

Мы углубляемся в квартиру. Это бывшая коммуналка — судя по всему, здесь раньше жили три или четыре семьи. Сквозь картонные стены я вижу других жрецов. Они сидят на стульях или стоят без всякого движения. В квартире царит гробовая тишина. Зоя одевается на ходу, нервно оглядываясь по сторонам.

— Чего с ними случилось? Че они такие?

— Из-за клеща. Даже при правильном употреблении клещ крайне опасен. Любой, кто заигрывает с клещом, становится такими, как они. Такими, или… или…

Пустые глазницы, сочащиеся ненавистью, встают передо мной. Я замолкаю на полуслове.

Мы оказались в комнате, освещенной только железноцветом. Убедившись, что мы зашли, жрец делает жест в сторону алтаря и удаляется восвояси.

— Петя, глянь, — зовет Зоя. Я подхожу к ней, и тут мое дыхание перехватывает.

Алтарь — это просто три деревянных стенда, один в центре и два — по бокам. Стенды стоят на небольшом деревянном постаменте, перед которым горят десятки ароматных свеч. Некоторые из них почти растаяли, другие — явно свежие. Стенды увешаны газетными страницами и вырезками из научной литературы — я успеваю заметить титульный лист из “Специальной Нейрохимии и Введения в Органическую Криптографию” за авторством К. Леонова и В. Ворониной, прежде чем вижу рисунки, покрывающие алтарь. С каждого из портретов на меня смотрит лицо Виктории. Это лицо я не перепутаю ни с одним другим во всей Вселенной. Ее прекрасные черты переданы с идеальной точностью; в заросшей железноцветом комнате глаза Виктории словно бы сияют. Рисунки покрывают все стены вокруг, и даже потолок. Часть нарисована на листах, часть — прямо на обоях и оголенном бетоне. Зоя осторожно снимает один из листов с алтаря и пристально смотрит на него.

— Почему они поклоняются ей? — спрашивает она.

— Я не знаю, — говорю я.

Но знаю, почему я поклоняюсь ей.

— Эй! Вы кто? — раздается позади нас тонкий голосок.

Я молниеносно разворачиваюсь и вижу низкую фигурку, стоящую на пороге комнаты. Я делаю шаг вперед и понимаю, что передо мной — ребенок. Фигурка отшатывается с испуганным возгласом — в отличие от сектантов, она явно может видеть. Зоина рука ложится мне на плечо.

— Не пыли, дурень. Ты ее пугаешь, — говорит Зоя, и в ее голосе вдруг звучат металлические нотки.

Медленно и плавно, Зоя приближается к двери и останавливается, как только девочка начинает пятиться назад. Тогда Зоя становится на колено, чтобы сравняться с девочкой по росту, и протягивает к ней руку.

— Привет, — говорит она. — Меня Зоя зовут. А это мой друг, Петя. Ты не бойся его, его просто в детстве часто роняли.

— А, тогда ясно, — говорит девочка, осторожно выступая из-за угла.

Одного взгляда мне хватает, чтобы понять, что это — та самая девчушка, которую Удильщик использовал как свою переводчицу. Та же белая кожа, те же огромные золотые глаза, те же татуировки. Только теперь она одета в ручного шитья штаны и рубашку. Девочка замирает на месте, узнав меня. Она бросает взгляд на Зою, потом снова на меня. Ее глаза на мгновение закрывают прозрачные мембраны. Она неуверенно переминается с ноги на ногу.

— Привет, — говорю я.

Девочка наклоняет голову, щурится и делает маленький шаг назад.

— Не уходи, пожалуйста, — просит Зоя. — Как тебя зовут? Ты здесь живешь?

— Ариадна, — говорит девочка и, помявшись, подходит к Зое чуть ближе, продолжая смотреть на меня. Я замечаю, что она все время слегка приподнимается на мысках. — Я тут не живу. Но иногда прихожу помочь этим, — она показывает пальцем через плечо. — Кто им еще поможет?

— А где твоя мама? — спрашивает Зоя.

— Ее нет, — невнятно отвечает Аря, и поеживается.

— Ты мерзнешь? — тут же спрашивает Зоя. — Хочешь, я тебе свитер подарю? Он теплый! — говорит Зоя, и начинает было стаскивать с себя куртку, но Ариадна останавливает ее жестом. — Ну хорошо… может, подойдешь поближе, а? Пожалуйста. Я тебя не трону. Пожалуйста, — просит Зоя, и протягивает к Ариадне обе руки.

Ариадна ненадолго задумывается, а потом осторожно проходит оставшееся до Зои расстояние. Зоя обнимает девочку так крепко, что я боюсь, как бы ей не было больно, но Ариадна только хихикает. Зоя сжимает ее так, как будто это последнее, что она может сделать в своей жизни. Она нежно гладит Ариадну по голове, и я вижу, что ее глаза блестят, теперь — по-настоящему. Все мысли о том, чтобы попытаться что-то рассказать Зое, вылетают из моей головы.

— Прости меня. Прости, пожалуйста, — едва слышно шепчет Зоя.

Я стою без движения и как могу стараюсь превратиться в элемент интерьера. У меня нет сомнений в том, что Зоя извиняется не перед этой девочкой. Подержав ее еще чуть-чуть, Зоя наконец выпускает Ариадну из своих объятий и смахивает слезы.

— Извини, че-то я расклеилась, — говорит она.

— Ничего, — просияв, говорит Ариадна. — Ты хорошая, я знаю, — она переводит взгляд на меня, — присматривай за Петей, а то он наворотит дел, — серьезно добавляет девочка.

— Обещаю! — отвечает Зоя. — Послушай, здесь сейчас будет очень опасно, поняла? Тебе надо спрятаться.

— Хорошо, — послушно кивает девочка.

— Ты ведь не в этом блоке живешь?

— Не-а.

— Тогда беги отсюда, далеко-далеко, договорились?

— Ага.

Прежде, чем умчаться восвояси, Аря бросает через плечо последний взгляд, и этот взгляд адресован мне. Сколько вопросов хотел бы я задать ей, но не могу. Прежде, чем я успеваю передумать, девочка исчезает. Звук ее шагов не слышен. Зоя провожает Ариадну тяжелым взглядом, а потом поднимается с пола.

— Не спрашивай про это, понял?

— Я и не собирался.

— Маленьких нужно защищать, — с каким-то ожесточением добавляет Зоя. — Не важно, какие они.

— Хорошо. Пойдем, нам еще квартиру штурмовать.

— Ладно, я только в туалет схожу.

— Я буду в гостиной.

Гостиная пустует, за исключением ковра и нескольких грязных тюфяков, лежащих по углам. Должно быть, сектанты здесь спят. Я достаю свою модифицированную рацию и посылаю несколько сигналов, а потом пристально присматриваюсь к эху от волн, идущему сквозь плиты. Насмотревшись, я снимаю сумку с плеча. Из ее смердящего нутра я извлекаю две фляжки, ставлю обе на пол и скручиваю крышки. Зоя как раз заходит в комнату.

— Мы прямо над противником, — говорю я, указывая на пол. — Готовься к штурму.

Зоя молча кивает, скидывает куртку и закатывает рукав свитера. Ее доспех теперь предстал во всей красе, матово блестящий костяными пластинами.

— Сколько целей? — спрашивает она.

— Меньше десяти. Сказал бы точнее, но больно переборки толстые. Основное скопление там, — говорю я, указав в дальний угол комнаты. — Обедают. Может, в карты играют. Это отлично — Алхимик компанию не любит, он наверняка в другом помещении.

Я беру фляги и, примерившись, начинаю высыпать на полу две порошковые дорожки, одну поверх другой, образуя круг диаметром около метра. Зоя наблюдает.

— Тебя же удар хватит, — говорит она. — Может, на двоих давай?

— Тебе хиханьки, а одному эта смесь четыре пальца съела, — говорю я. — Потом назад отрастил, но его все равно звали — Кирюха-Шестипалый… мой друг.

— А теперь он где?

— Он умер. От того, что я убил его. Доставай оружие.

Зоя опустошает сумку на пол. Из кучи уже подгнивших морепродуктов она извлекает компоненты оружия.

— Собирай, как я показывал, — говорю я.

Очистив от кожицы, Зоя вставляет ствол, затвор и ударно-спусковой механизм в трехгранную тазовую кость, затем соединяет все это с половиной бедра, к которому подсоединяет костяную пистолетную рукоять и целик из половины челюсти.

— Как блять, наряд по столовой! — ворчит она. — А желудок куда? Горячий, тварь.

— Ну вперед же, под УСМ. Смотри — тяжелый. Вот так. Желудок — твоя патронная фабрика. Не забывай — для производства боеприпасов ей нужна масса энергии и материала — для этого понадобится штык.

Глаза Зои нехорошо сверкают.

— Теперь магазин — вот эта круглая трубка. Нет, не эта. Это…

— Гранатомет, все я знаю.

— Он полуавтоматический, помнишь? Внутри него — органический поршень, его нужно взводить перед каждым выстрелом. Теперь поверни сустав.

Зоя следует указанию. Раздается негромкий скрип, и из зада ствольной коробки вырастают несколько длинных и гибких отростков.

— Теперь — в боевое положение.

Зоя вскидывает оружие; отростки, дойдя до ее плеча, изгибаются и принимают его форму.

— Отдачи почти нет, — говорю я, — импульса хватает ровно настолько, чтобы обеспечить ход затвора. Помни — после двухсот метров точность боя резко падает, но в пределах двухсот метров под него лучше не попадаться. Отцовские лаборанты прозвали его Зубилом.

Закончив с порошковым кругом, я оперативно собираю свое собственное оружие. На Зоино оно совсем не похоже: боевая часть представляет собой штук двадцать костяных “кистей”, сплетенных пальцами, словно у влюбленных скелетов. Сплетенные пальцы образуют своего рода тоннель, выход которого я стараюсь ненароком не навести на ноги. Облучатель легко ложится в руку; щека приклада мягкая и пружинистая, как мох. Гашетка напоминает человеческий язык. Даже не стреляя, это оружие способно натворить бед — об этом факте ее конструктор узнал тогда, когда рентгеновский снимок показал, что его руки за месяц работы были поглощены остеосаркомой. Последние дни он провел наедине со сращивателем и своим незаконченным прототипом. С ним в руках его и нашли.

— Помни, — говорю я Зое, — в магазине у тебя сто выстрелов, но вылетят они в миг, так что…

— Не лечи меня, Петь.

— Фото Алхимика показать еще раз?

— Такого урода ни с кем не спутаешь.

— В него старайся не стрелять, даже если сильно захочется. Держи, — говорю я, и протягиваю Зое пару ватных затычек.

— Уже хотела от майки оторвать.

— Стрельба — это пол беды. — Вот вторая половина, — говорю я. Покопавшись, я выпрастываю из кармана предмет, похожий на рессорную пружину, сделанную из хряща. — У нас будет двадцать секунд тишины, чтобы уничтожить все, что под нами, за исключением Алхимика. Готова?

— Всегда.

***

Я поднимаю воротник свитера, чтобы закрыть нос, и снимаю крышку с перечницы. Зоя вынимает из подсумка свето-шумовую гранату. Я замечаю, что ее губы беззвучно движутся.

Днем город, как город,

И люди, как люди, вокруг…

Как только я перчу созданный мною круг, гремучая смесь начинает громко шипеть; вверх летят искры, которые прожигают мой рукав. Я вскидываю облучатель. Гремучая смесь исчезает, оставляя на своем месте черную полосу, сквозь которую начинает пробиваться свет. Снизу вдруг доносится придушенный вопль.

— Поехали.

Изо всех сил, я бью “пружиной” об пол, и тут же ощущаю, как она начинает вибрировать. Она быстро нагревается в моей руке. С ростом вибрации в пружине все звуки вокруг нас растворяются. Весь мир погружается в замогильную тишину, и с тишиной приходит боль: кажется, изнутри черепа кто-то засунул пальцы в мои уши, возжелав выдавить мои перепонки наружу. Стиснув зубы, я показываю Зое три пальца. Она загоняет в гранату в гранатомет. Ее лицо посерело от напряжения.

…Но вечер приходит,

И все изменяется вдруг…

Пол обваливается, и Зоя немедленно стреляет в отверстие из гранатомета. Метнув пружину вперед себя, я ныряю в дыру. Мой разум спокоен и руки мои тверды — время сомнений прошло.

Приземляюсь в туче бетонной пыли, и рефлекторно стреляю в возникшую передо мной мишень. Удар импульса заставляет кровь врага вскипеть; его аорта лопается, а сердце взрывается, как паровой котел. Делаю шаг в сторону и поскальзываюсь на чем-то. Прицел сбит, мишень номер два уходит с траектории. Проклятье.

Я не слышу, как Зоя открывает огонь, но вижу поток костяных игл, дробящих врага в винегрет. Требуха виснет на люстре. Моя первая мишень падает, и за ней я наблюдаю следующую. Импульса ему досталось немного, но достаточно. Мишень делает неверный шаг и падает, выронив автомат. Кипящая кровь струится из его носа. Я обращаю свое внимание на центр комнаты.

Дезориентированная мишень пытается бежать, но костяная очередь перенаправляет ее в ад. Еще одна мишень лезет за пазуху, но я вправляю ей мозги, и мишень стреляет себе же в бок, не достав пистолет из кобуры. Крайняя мишень, оглохшая и ослепшая, пытается схватить лежащий на бильярдном столе автомат, но Зоя отбирает желание вместе с руками. Пыль, поднятая упавшим потолком, разлетается по залу. Бесшумно, не выдержавшая веса требухи люстра падает на стол, и миллион хрустальных брызг разлетается по комнате, словно салют. Ну, вот и все, кажется.

Напряженная, словно тетива, Зоя замерла, чуть наклонившись вперед, предвосхищая отдачу. В ее руках, Зубило дергается из влево-вправо, как стрелка сломанных часов, сканируя комнату. Ее глаза блестят, а на щеках горит румянец. Ее губы шепчут:

…Погаснут свечи, уйдет любовь,

Но этот вечер вернется вновь…

Я осторожно касаюсь ее плеча и показываю ей большой палец. Зоя бессмысленно кивает, как во сне. Я вижу, что она силится сдержать улыбку; ее грудь часто вздымается. Не опуская облучатель, я указываю ладонью вперед, и мы начинаем двигаться вглубь обширной комнаты. Тишина оглушительна: кажется, что кто-то сдавил мои ушные косточки в тисках. Обходя бильярдный стол, я вижу, как моя пружина подпрыгивает и бешено вертится под ним, катаясь из стороны в сторону. От вибрации она словно бы слилась в единый серый цилиндр, который постепенно удлиняется.

Теперь у меня появляется возможность оценить роскошное убранство квартиры. Не удивлюсь, если эти бархатные портьеры и антикварную мебель Алхимик купил у мародеров, разграбивших Оружейную Палату. Окна в квартире заделаны, вместо них повсюду висят зеркала, большие и малые, многократно увеличивающие пространство и умножающие наши с Зоей потрепанные фигуры. По центру комнаты возвышается большое, старомодного вида медицинское кресло. В нем, спиной к нам, полулежит голый пациент. Интересный пациент: прямо к его конечностям присоединен своего рода металлический внешний скелет, опутанный проводами. Главная часть этого механизма, похожая на стальной хребет, отрезана и валяется на полу. Спина пациента вскрыта, и прямо к оголенному позвоночнику подсоединено несколько кожаных трубок, ведущих к сращивателю, водруженному на покрытый резьбой дубовый стол. На столе стоят десятилитровые склянки с клещами. На кресло направлена тяжелая студийная телекамера, провода от которой тянутся к стоящему в стороне вычислителю.

Неожиданно, один из подстреленных вскакивает и бросается на Зою. Сталь сверкает в его кулаке. Зоя реагирует молниеносно. Одно движение пальца — и сбоку от трехгранного цевья возникает зазубренный штык. Зоя подается вперед и тут же отскакивает, делая выпад оружием. На лице обманутого врага ликование сменяет растерянность, затем — боль. Финка выпадает из занесенной было руки. Оскалившись, Зоя поворачивает костяной вентиль, и Зубило приходит в движение. Кожаные трубки, соединяющие штык с мешком, наполняются красным, и оружие жадно трясется, высасывая соки из еще живого тела. Лицо врага желтеет, а глаза закатываются; его колотит, словно от тока. Удерживая на штыке его вес, Зоя медленно опускает врага на пол. Он похож на мумию к тому моменту, когда касается паркета. Кожаный мешок Зубила немедленно приходит в движение, перерабатывая сырье.

Я делаю шаг в направлении спальни, указывая Зое в сторону кабинета. Висящая у входа в спальню картина привлекает мое внимание. Да это же “Пан” Врубеля! К краскам подлинника, впрочем, теперь примешались чьи-то внутренности. На мгновение, я опускаю облучатель, и немедленно осознаю ошибочность этого действия.

Новая мишень появляется прямо из-за операционного кресла. Одет в белый халат, один глаз — перламутровый, в руках — очень большой карабин. Алхимик!

Не могу стрелять. Не успею спрятаться. Скорый поезд врезается мне в грудь, и вместо Алхимика я стреляю в стену. Всю Солнечную систему, весь Млечный Путь заполонили черные мухи; я забыл, как дышать, и последнее, что я увижу в своей богом проклятой жизни — это сверкающая, острозубая улыбка врача-убийцы. Я пячусь. Пячусь. Падаю. Конец.

Впрочем, кажется, Алхимик с такой концовкой не согласен. Вместо того, чтобы убивать меня, он трясется и качается, как алкоголик, и смотрит свою руку, от которой почему-то идет сильный дым. Через секунду у него отваливаются пальцы, через две — вся остальная рука. Алхимик делает шаг назад, и немедленно его правая нога ломается, как спичка. Как печка дымясь, доктор падает навзничь. Я замечаю, что дымится не только он, но и пол вокруг, и даже потолок. Хирургическое кресло, за которым прятался добрый доктор, поплыло, как масло, а нафаршированный железом пациент стекает на пол. Мой нос невыносимо жжет, и через пару секунд ноздри закладывает наглухо. Я пытаюсь встать и тут же падаю обратно, прямо на труп одного из ополченцев. А это не “Шестопер” ли у него в кобуре? Такой же, как мой. Откуда? Нет сил думать.

Зоя подбегает ко мне. На последнем ее шаге я слышу, как звуки начинают возвращаться. Моя глушилка перестала вертеться; назвать ее пружиной теперь язык не повернется — она приняла форму стержня, раскаленного до синевы. Паркет дымится вокруг нее.

Зоя встает рядом со мной на колени и начинает торопливо расстегивать мою куртку.

— Дышать можешь? Моргни дважды, если да! Здесь больно? А здесь?

— Нет, — шепчу я, выдавливая крайние капли воздуха из легких, и отталкиваю ее руку.

— Это… это что я с ним, Петь?

— Боевой… микотоксин, — хрипит вдалеке антикварный граммофон, имеющий к Петру посредственное отношение. Давно в меня не стреляли.

— Но… но я же…

— Шумовые — с кругом, — говорю я. — А с крестом — ядовитые.

— Сука, блять!

— Ничего. Ты мне жизнь спасла. Проверь… спальню и остальное. Я пока полежу.

В мире не осталось ничего, кроме черных мух, и я сдаюсь под их натиском.

Когда я открываю глаза, то вижу, что Зоя замерла на пороге спальни, осторожно заглядывая внутрь. Из-за этого она не видит врага, выскочившего из противоположной двери.

То, что враг давно перестал быть человеком, ясно с первого взгляда. Его спинные мышцы настолько гипертрофированны, что делают его похожим на кобру; вес собственного торса вынуждает его горбиться. Его желтое тело исполосовано хирургическими швами, а из одежды на нем — только толстая цепь, опутавшая торс. А еще у него нет головы. Не то чтобы это меня смущает. Нагнувшись вперед, я выхватываю “Шестопер” из кобуры мертвого ополченца. Я успеваю сделать два выстрела, прежде чем моя цель достигает бильярдного стола.

Достигнув плоти врага, мои пули превращаются в трехсантиметровые блины. Эти нихромовые снаряды разносят все на своем пути, разрывая мышцы, как бумагу. Молибденовый сердечник пробивает оболочку пуль и прошивает мишень навылет. Оболочка разрывается, и осколки расходятся во все стороны, рубя кости. Заключенные в пуле ртутные соли попадают в сердце цели. Гидроудар превращает легкие врага в желе, когда первая пуля проникает ему в грудь. Вторая бьет в промежность, вынося ошметки гениталий вперемешку с костями за пределы бедренной полости. Он падает, как сбитый товарняком бомж. Он должен быть мертв. Должен быть!

Конец ознакомительного фрагмента.