Крохотная вечность

Адэля Сабирова, 2023

Эта книга совершенно не об особенном мальчике Дане, который потерялся в понимании взрослого мира. Эта книга не о Виталии Сергеевиче, папе маленького Дани, который неожиданно исчез из его жизни. Эта книга совсем не об Ольге Игоревне, маме Дани, которая запуталась в своей жизни. И эта книга, уж тем более, не об Елизавете Петровне, хотя она бы возразила.Эта книга о вас, о вашей подруге, вашем соседе или незнакомце в толпе. Эта книга о проблемах, которые встречаются с проблемами. Эта книга о решениях, среди которых сложно найти правильные. Эта книга о простой жизни.

Слова заложники

— Вот, — воспитательница протянула Ольге Игоревне красивый пейзаж, так непохожий на остальные рисунки ее сына. — Ваш Данечка нарисовал сегодня. Он молодец,

— Как у вас получается? — удивилась Ольга Игоревна, топя в глубине души разочарование в своем материнстве. — У меня ничего, совершенно ничего, не выходит. Он даже не берет цветные краски, когда мы пытаемся рисовать. Только черные и серые. Я не знаю, что делать.

Ольга Игоревна находилась еще в молодом возрасте. Настолько молодом, что называть ее Ольгой Игоревной было даже как-то неприлично. Ей исполнилось всего лишь двадцать пять лет. Тот возраст, когда все еще должны оставаться молодыми и полными сил. Тот возраст, когда ты только заканчиваешь институт и открываешь новый этап в жизни — работу. Когда все еще должно быть впереди.

Но Ольга Игоревна рано повзрослела. Уже в семнадцать лет она стала мамой. Уже в восемнадцать лет она стала работать, не получив образования, на котором так настаивала ее мать, ставшая так же рано бабушкой. Тяжелая работа на кассе, в супермаркете, в которой не шло речи о карьере, где будущее не красовалось ярким миражом. Ольга Игоревна работала, чтобы прожить месяц до зарплаты, чтобы потом прожить месяц до зарплаты, чтобы потом прожить месяц до…

Счастье и вера в светлое будущее давно покинули Ольгу Игоревну, стирая за собой и молодость ее лица, забирая надежды и мечты. Она стала той самой, обычной взрослой, которой никто не хочет становиться. Дом — работа. Отсутствие сил. Выгорание. Работа — дом. Ей бы глоточек свежего воздуха, ей бы отдохнуть от всего и ото всех. Но, дом — работа. Работа — дом.

Ее мать, Елизавета Петровна Панфилова, являлась интеллигентной особой, получившей престижную профессию педагога. И хоть она никогда в жизни не работала по своей профессии, Елизавета Петровна приписывала себя к представителям голубых кровей, гордилась собой и своими знаниями, дрессируя дочь, воспитывая ее, как и полагается во всяком высшем свете, не зная, как там полагается. Но точно не рожать ребенка в семнадцать лет. Этот позор Елизавета Петровна еле пережила, теряя сознание, заливаясь краской и матеря на чем свет стоит свою дочь при обсуждении с другими возвышенными леди в очереди в поликлинике или в беседке двора.

Не заработав ни копейки за всю свою жизнь, Елизавета Петровна наглухо отказалась помогать материально новоиспеченной семье Соколовых, в которую входили Ольга Игоревна со своим молодым мужем, из низшего общества, Виталием Сергеевичем, и их сынишка Даня.

Когда Даня, несмотря на все ухищрения своей бабушки, все же родился, Елизавета Петровна окончательно убедилась в несостоятельности своей дочери, как женщины и матери, и перебралась к ним в съемную квартирку, чтобы воспитать ребенка как надо, а не как получится. Что усугубило и так шаткое финансовое состояние молодой семьи. Из-за этого Ольге Игоревне пришлось рано выйти на работу, оставив сынишку на попечении бабушки. Виталий Сергеевич, работая на двух работах, не справлялся с постоянно недовольной тещей, с ее упреками и скандалами, вечно поднимавшимися стоило ему только переступить порог своей квартиры на те недолгие часы отдыха.

В этой маленькой квартирке, раскинутой бабочкой на сорок пять квадратных метров, каждый из семьи жил отдельно от других. Их не объединяли задумчивость за завтраками и смех за ужином, которые происходили здесь, по обычаю, урывками и в разное время. Их не соединяли разговоры, которые проводились повседневно на повышенных тонах. Казалось порой, что они и вовсе не замечают друг друга, кроме редких моментов перепалок за очередь в ванную комнату или к дверце урчащего холодильника, скрывающего ничего под толстым слоем льда.

Восемь лет, скрепя и протекая, корабль молодой семьи Соколовых боролся со всеми штормами на своем пути, с упорным постоянством уходя практически на дно, но неизменно всплывая под усилием Соколовых, скрепленных слабым скотчем по имени Даня. Восемь лет в их море штиль наступал лишь тогда, когда Елизавета Петровна на лето уезжала на дачу, дышать свежим воздухом, греть косточки на солнышке, да успокаивать свою нервную систему от этой непутевой семейки. Спустя восемь лет корабль все же развалился, оставляя барахтаться на одной щепке Ольгу Игоревну с Даней, под заунывный ветер из слов Елизаветы Петровны: «Я же говорила!».

Непростая жизнь для Ольги Игоревны закончилась. Началась сложная.

Даня, чье молчание неврологи объясняли обвитием пуповины, становился все замкнутее. Даня, чье поведение психологи объясняли семейными трудностями Ольги Игоревны, становился все неуправляемее. Обещали, что он перерастет. Обещали, что это не будет так сильно влиять на его жизнь. Обещали, что все наладится, что все у них будет хорошо. Просто особенный ребенок, особенность которого только нарастала под гнетом обычной жизни среднестатистической семьи.

Когда пришло время идти в школу, психологи, воспитательницы и врачи сошлись во мнении, что Даня еще не готов. Ему нужно подождать, не торопить события. И, возможно, к восьми годам все наладится. Все станет хорошо, и Даня сможет посещать обычную школу. Все вокруг убеждали Ольгу Игоревну, что все будет, нужно только подождать. Что ей нужно заниматься с ребенком, работать с ним, чаще водить на кружки и в группы. Но ей не сказали, где взять время, где найти силы, где достать денег.

Когда осталось полгода до того, чтобы Даня перерос все свои проблемы, корабль под названием «Семья» распался. Капитан покинул свой пост, не пришвартовавшись в тихой гавани. Исчез прямо посреди бушующего моря. Направив потрепанную лодку на скалы, о которые та с радостью и каким-то облегчением разбилась, разлетелась на осколки, утаскивая на дно депрессии Ольгу Игоревну, поглощая Даню в его непривычный для всех остальных мир, обрубая все возможности на «перерасти».

Теперь пенящиеся волны выносили фрагменты прежней жизни на поверхность под неумолкаемые раскаты грома: «Я же говорила!»

Жизнь должна была закончиться. Но она не такая. Жизнь продолжилась. Супермаркет работал, на кассе одними губами улыбалась Ольга Игоревна. Елизавета Петровна, вдохновившаяся своими провидческими способностями, еще больше воодушевилась. Даня продолжил свой путь по направлению к специализированному интернату.

Не все так, как хотелось бы. Но все так, как идет.

— Я тут нашла вот это, — произнесла воспитательница, понизив голос, чтобы Даня не смог расслышать, и протянула Ольге Игоревне смятый клочок бумаги. — Я думаю, Дане тяжело пережить ваш разрыв с мужем. Ему не к чему видеть такое.

— Да, — отстраненно произнесла Ольга Игоревна, дрожащими руками забирая записку ее мужа, пока законного, но не находящегося рядом уже несколько долгих недель. — Я не могу до него дозвониться. Я не понимаю, он же так любил Даню, а теперь даже увидеться с ним не хочет.

— Проблемы взрослых не должны касаться детей, — посерьезнев, произнесла воспитательница. — Даже обычные дети могут плохо перенести разрыв родителей, а ваш-то…

— Я знаю. Я все понимаю, — Ольга Игоревна попыталась заверить воспитательницу со строгим взглядом. — Но ничего не могу поделать.

— Вам нужно сходить к психологу.

— Вы же знаете, что мы ходим, — в попытках оправдаться, залепетала Ольга Игоревна. — Даня два раза в неделю занимается с психологами, но все безрезультатно.

— Я про вас. Вам тоже нужна помощь. Знаете, когда такое происходит, — тяжело оставаться на плаву. Вам необходима помощь, — стараясь прозвучать, как можно безобиднее, проговорила воспитательница.

— Я справлюсь. У меня нет времени на такую ерунду, — Ольга Игоревна отмахнулась от назойливых и никому не нужных рекомендаций. Как будто психологи смогут ей помочь, как будто воспитательница может хоть что-то знать о проблемах в принципе.

— Как знаете, я просто хотела вам помочь, — примирительно сказала воспитательница. — Но с Данечкой вам необходимо поговорить. Мягко объясните ему. Он может винить себя, что так произошло, думать, что отец ушел из-за него.

— Но как? — развела руками Ольга Игоревна.

— Не знаю. Я верю, что вы найдете слова, — кивнула воспитательница, отходя к другой родительнице, пришедшей за своим чадом. — Вы же мама.

«Вы же мама» — эхом отразилось в голове Ольге Игоревны. «Вы же мама» — раздробилось о кости черепа. Ольге Игоревне хотелось кричать, вопить, ругаться, кидаться на всех с кулаками, расшвырять эти шкафчики нелепого желтого цвета с ягодками на дверках. Она бы с радостью рассказала и показала здесь всем, что она же мама! Но вместо этого она тихо произнесла:

— Хорошо. Мы со всем справимся. Спасибо вам. До свидания, — развернувшись она присела перед Даней, который уже самостоятельно переоделся и смотрел в пол, себе под ноги, где на волнах коричневого линолеума тихо покачивались грязные следы, занесенные сюда последождиковыми родителями щенячьей стаи.

Даня слышал все, о чем говорят взрослые, прикидываясь глухим, не подавая вида, пряча глаза, размываясь на фоне тусклых шкафчиков, заляпанных яркими пятнами по форме ягод. Он не хотел присутствовать при взрослых разговорах. Он не хотел их слышать, но выбора ему не давали, напитывая голову непонятной информацией.

Мама с белой шубкой в серых разводах, с опущенными вниз ушами, улыбалась ему, путая Даню. Он не мог распознать ее настроения. Ведь улыбка — это хорошо. Ведь опущенные уши — это плохо. Мама поправляла его курточку, одергивала штанишки, подтягивала липучки на дутых ботинках. Бесцельные движения, вид деятельности, успокоение, убеждение себя в своей же необходимости.