Зеркало для тела осени

Адонис (1957)

Кажется, что биография поэта Али Ахмада Саида Эсбера сродни мифологическим сказаниям. Даже псевдоним «Адонис», выбранный во времена романтической молодости и проложивший дорогу к всемирной славе, говорит об этом. Переживший заключение, непонимание со стороны властей и издателей Адонис оказался в первых рядах новой арабской поэзии. Авантюрному выдумщику и скрупулёзному исследователю жизни Востока год из года пророчат Нобелевскую премию. Всю жизнь Адонис менял мир вокруг себя. На фоне раскалывающейся истории ему удалось создать новый облик арабского стиха. Теперь сирийскому правдоискателю удалось заговорить и по-русски.

Превращения и переселения в края дня и ночи

Цветок алхимии

Мне нужно отправиться в пепельный рай,

бродить в его тайных деревьях,

где в пепле — истории, алмазы и золотое руно,

мне нужно бродить среди голода, жатвы и роз,

нужно отправиться и отдохнуть

под аркой сиротских губ:

в сиротских губах, в их израненной тени —

цветок этой древней алхимии.

Дерево дня и ночи

Я приду до наступления дня,

я просияю до расспросов о солнце,

и деревья придут, обступая меня,

и тенистые бутоны,

и на моем лице грёзы воздвигнут

за́мки и острова́ из тишины,

не знающей предков, — всё это сло́во,

и праведно светится ночь, и забывается

в бабочках дней,

и когда потоки обрушатся на меня,

и бутоны увянут, заснут —

по зеркалам и воде я ударю, и прояснюсь

как поверхность виде́ний, и снова засну.

Дерево Востока

Я же стал зеркалом,

и всё во мне отразилось,

среди твоего огня я сменил

обряды воды и растений,

я сменил форму звука и зова.

Я стал видеть тебя двойным —

тебя и эту жемчужину,

что плывет в зрачках,

стали любовниками мы с водой:

я рожден во имя воды,

и во мне рождена вода —

мы с водой близнецы.

Флаг

Я смешал огонь со снегами,

но огням непонятны леса́ мои и бесснежье,

и оставлю я скрытое волокно,

поселюсь среди цветов и камней,

стану невидимкой,

буду исследовать,

увижу,

буду бушевать

словно свет между зарей и флагом.

Дерево огня

Семейство листьев с деревьев

садится на могилу источника,

ранит слезливую землю,

рядом с водой читает книгу огня.

Семейство мое меня не дождалось,

ушло,

и ни огня, ни следов.

Извилистое дерево

В полях уныния, в траве я черчу

свои каменистые дни,

разбивая поверхность зеркал,

между полуденным солнцем и водой

в человечьем пруду.

Мои годы переселяются словно голод,

они сгинули где-то в извилистом лесу,

мои годы…

Я увидел их клювы спутанными,

они сгинули где-то в извилистом лесу,

между его вечных гнезд.

Дерево старья

И когда они сдадутся на острове век,

я буду гостем среди раковин и кувшинов

и увижу эпоху бутыли,

соберутся они между искрами и водой

и одарят человека всем, что есть —

историей или огнем истории,

и меня понесли над ветвями

в заколдованном белом лесу —

это их день, обещанный джиннам,

мой город и краткая ночь.

Дерево

Растение голодных —

чаща надежды,

там плачь становится

деревом, а ветви —

родиной для беременных женщин,

родиной жатвы.

Каждая ветка — зародыш,

спящий в кровати пространства,

зеленея, колдующий криком,

он покинул пепельный лес,

покинул башни несчастья,

унося голодные вздохи

в жалобах на природу.

Дерево

Ежедневно

за оградами умирает ребенок, умирает,

засеивая углы своим лицом,

призраками окружают его дома́,

ежедневно

грустное привидение приходит из могилы,

возвращаясь из горькой страны,

из далеких пределов,

и навещает город, площади его и приюты,

истаивая как свинец,

ежедневно

голодная джинка приходит из пустыни,

Конец ознакомительного фрагмента.