Хороший доктор для плохой девочки

Аглая Алая (2024)

Всю жизнь я была хорошей девочкой: училась, работала на износ, безропотно брала все дежурства. Только для того, чтобы в очередной раз меня обошли повышением. И мне надоело быть хорошей. Я решила стать плохой. Очень плохой. И у меня есть план.Вершинин — врач от Бога, настоящее светило медицины. Он способен сделать невозможное. Все пары города стоят в очереди к нему на приём, чтобы он подарил им наконец-то долгожданного ребёнка.И теперь он сделает это для меня. Я так хочу. И мне нечего терять.

2

Захожу в палату к своей любимой пациентке Ире. Я ведь веду её почти всю беременность, и прекрасно помню, как к нам в клинику примерно год назад пришла совершенно замотанная несчастная женщина.

Я помню, что меня испугало её лицо, не лицо, а какой-то измятый платок, и чёрные провалы вместо глаз. Лицо женщины, утратившей всякую надежду…

И всё у неё было в порядке: отличный бизнес, который приносил ей огромный доход, квартира в центре города и огромная вилла на море, шикарное авто с собственным шофёром и дорогущие шмотки, но жизнь её была пуста.

И да, у неё был молодой сногсшибательный любовник, который делал для неё всё. Кроме одного.

Потому что это ей не смог дать ни один мужчина.

Кроме моего босса.

— Сколько себя помню, я всегда хотела быть мамой, — сказала она тогда, грустно улыбаясь и теребя тонкими нервными пальцами свою итальянскую кожаную сумочку. — А вот, по иронии судьбы стала самой настоящей бизнесвумен, — посмотрела она своими чёрными глазами-колодцами на Вершинина, и я помню, как он тогда ей тепло улыбнулся.

Как он умеет улыбаться только нашим пациентам. Но никогда мне — его сотруднице, проработавшей с ним бок о бок много лет.

О меня он может только требовать, давать указания и делать выговоры. Ненавижу его.

Сейчас я это отчётливо понимаю.

Слишком много я ему всегда позволяла.

И вот в тот день мой начальник подарил очередной своей пациентке надежду. А потом и то, чего она желала больше всего в жизни, и теперь она лежит в своей белоснежной палате с книжкой, уже на девятом месяце и задумчиво смотрит в окно. Где тихо опадает золотым дождём летний день.

— Ну как вы сегодня, Ирочка? — ласково спрашиваю я её и сажусь рядом на больничную койку. Мы с ней так успели подружиться за всё это время, что стали почти близкими подругами.

— Всё хорошо, я чувствую, как они пинаются, — говорит он с тем блаженным выражением лица, которое бывает только у счастливо беременных женщин.

Которых я постоянно встречаю в нашей клинике.

Клинике счастливых женщин, где есть только одна несчастная.

И это женщина я.

— Смотрите, Аделаида, — кладёт она мне мою ладонь на купол своего живота, и я чувствую под кожей, как две рыбки плавают в своём тёплом аквариуме.

Две девочки.

Как целых два чуда, когда человек не надеялся даже и на одно…

И мне становится завидно.

Я помогаю стольким женщинам, вместе с ними провожу всю беременность, слышу первые крики их малышей, а сама живу сплошным пустоцветом.

Который даже особо то и не ценит начальство… И правильно: за что меня ценить, если я и сама себя не ценю?

Безотказно берусь за всё, принимаю роды, пишу бесконечные отчёты во все страховые компании, практически выполняю всю работу заместителя главврача, но почему-то должность достаётся какой-то Плошкиной с надутыми силиконом губами…

Не удивлюсь, что и над вечно её торчащей призывно грудью тоже поработал какой-нибудь наш коллега-пластический хирург.

— Вы будете со мной? — с тревогой спрашивает меня Ира. — Когда придёт время рожать? Осталось всего две недели.

— Всё будет хорошо, не беспокойтесь, — улыбаюсь я ей. — Я буду с вами, не переживайте.

Проверяю сердцебиение малышей: всё в порядке. Два маленьких сердечка стучат как два молоточка, и выхожу из палаты.

Конечно же, меня давно переманивает к себе новая модная клиника шведской медицины. Но на кого я оставлю Ирочку? И Лену? И еще других свих девочек? Им ведь скоро рожать…

С другой стороны, я могу довести их до конца и наконец-то подумать о себе!

Всё ещё мнусь в нерешительности, но всё-таки беру себя в руки и иду в кабинет Вершинина.

Мне надо с ним поговорить.

С глазу на глаз.

Без всех этих любопытных ушей, которым только дай разнести все сплетни потом по всей клинике.

Чтобы не говорила, а врачи — самый болтливый народ.

Циничный и болтливый.

Стучусь и сразу же распахиваю дверь, не дожидаясь разрешения, в конце концов, мы же в больнице, и к чему мне соблюдать все эти офисные церемонии: может быть, у меня пациентка на столе умирает!

И тут же жалею, что не дождалась ответа, потому что буквально натыкаюсь на оттопыренный призывный зад Плошкиной, которая склонилась над какими-то бумагами и что-то любовно шепчет Вершинину.

И я даже могу отчётливо разглядеть, как её пышная грудь вываливается двумя булочками из её чересчур низкого для медицинского работника выреза.

Ещё секунда, и она буквально воткнёт свои остро торчащие соски в лицо нашего главврача.

Как будто он не насмотрелся этого всего на приёмах!

— Простите, не помешала? — холодно, стараясь не показывать своё возмущение, интересуюсь я.

— Вообще-то — да, — начинает бренчать своим слащавым голоском Инесса, и я даже не смотрю в её сторону.

Меня не интересуют гипертрофированные женские железы. Пусть любуются всякие извращенцы.

Например, мой главврач.

— Ещё пару минут. Что вы хотели, Аделаида Семёновна? — смотрит он на меня, и его тёмно-синие глаза снова лишают меня воли.

— Я подожду, — многозначительно смотрю я на его протеже, давая понять, что ничего не скажу, пока она не покинет кабинет.

— Что вы хотели обсудить? — откидывается Вершинин на спинку кресла, и я смотрю в окно мимо него, чтобы не рассматривать его лицо. Эти губы. Это прямой, с небольшой горбинкой нос…

Всё, что когда меня в нём так привлекало. А теперь раздражает до зубовного скрежета.

— Я увольняюсь, — холодно бросаю я ему в лицо.

И смотрю на его реакцию.

— Уверена, клиника прекрасно справится и без меня, — продолжаю я. — Тем более с такими ценными кадрами, — пренебрежительно бросаю я взгляд через плечо, намекая на только что скрывшуюся за дверью Плошкину.

Нового заведующего отделения патологий.

И слышу твёрдое и громкое:

— Нет.