ХХL училка для (не) Послушника

Аглая Алая (2024)

— Отец, батюшка, можно вас так называть? — смотрит она мне в глаза, стоя передо мной на коленях, и я только молча киваю в ответ. Да откуда она взялась?! Прости, Господи. Мягкая, как волшебное облачко — только дотронься, и сам с ней вознесёшься на небеса. Глазища огромные, в них — целый мир. Губы спелые, алые, брусничные. Так и надкусил бы. Щёчки румяные. Как яблочки в нашем саду монастырском. Ох, Господи, прости меня грешного! Да что это за искушение-то святого Антония такое на мою голову?! От всех ведь сует и благ мирских уехал. И соблазнов… Он миллионер под прикрытием, скрывающийся от папарацци и секс-скандала в деревенской глуши и старинном монастыре у своего брата. Она — аппетитная булочка, которую сослали в деревенскую школу от назойливого ухажёра. Что вообще может быть общего у этих двоих? Таких разных и противоречивых?!

3

Люба, за два месяца до этого

— Задворский, очень плохо, два, — устало возвращаю своему «любимому» ученику тетрадь, подхожу к его столу, и вижу, как он кладёт свою огромную ладонь сверху на мою руку с сочинением по литературе.

Сверлит меня своим нездоровым недетским взглядом.

Да куда уж там, детским, всё-таки восемнадцать годков уже стукнула как никак! Самый настоящий недоросль.

Крупный, здоровый. На своей машине в школу приезжает. Сам, за рулём.

Отец ему подарил.

Все девчонки от него в классе млеют. Точнее, не только от него, а от денежек его папаши.

— Любовь Ивановна, опять два? — с насмешкой изгибает свою верхнюю губу под ещё редкой порослью пробивающихся усов.

Тьфу!

— А может быть, вы со мной индивидуально позанимаетесь? Я хорошо заплачу, — не отпускает мою руку, вцепился в неё, гадёныш, поглаживает.

И хотя я придерживаюсь очень прогрессивных взглядов в воспитании и образовании детей, но когда я общаюсь с этим испорченным мажором, я очень жалею, что мне нельзя ему всыпать по пятое число.

Розгами.

А потом на горох. В угол. На колени.

— Отпусти мою руку, пожалуйста, — стараюсь как можно спокойнее произнести я. — Ты прекрасно знаешь, что я не даю частных уроков. Но могу порекомендовать хороших репетиторов и побольше читать. Русскую классическую литературу в том числе. Там как раз всё уже сказано и написано до нас.

— А я и читал, — ржёт, нагло смотрит мне в глаза, пока я наконец-то выдёргиваю свою ладонь из его потной руки. — «Анну Каренину»! Только она плохо кончила! — сверлит меня своим взглядом.

Цокает языком, в упор рассматривая мою пышную грудь под строгим коричневым платьем.

— А вы как кончаете, Любовь Ивановна? — продолжает издеваться этот великовозрастный испорченный мудень под смешки остального класса, и мне хочется заплакать и выбежать из комнаты.

Но я не доставлю этому придурку такого удовольствия. В конце концов, кто из нас двоих здесь взрослая самодостаточная женщина?

И я, совершенно спокойно отвечаю:

— Я рада, Егор, что ты прочитал «Анну Каренину». Весьма похвально. Тем более, она не входит в школьную программу. Я и вправду горжусь тобой. Предлагаю тебе исправить двойку и написать доклад по этому великому роману. К следующему уроку. А он у нас как раз завтра. Ну как тебе?

И теперь я слышу хохот его дружков за спиной, которые так подвержены дурному влиянию.

Но они же всего лишь дети. И не мне с ними тягаться.

Усаживаюсь за свой учительский стол и продолжаю урок.

И ловлю на себе недобрый тяжёлый взгляд Задворского.

Ну ничего, сделает доклад, исправит двойку.

Хотя я, конечно же, не сомневаюсь, что его папаша депутат или кто он там, всё уладит с аттестатом и оценками. Но всё равно я хоть что-то вложу в эти головы в их последний год в школе.

— Подвезти? — я не с первого раза слышу, что меня кто-то зовёт.

Иду по тёмной улице: сегодня я опять готовилась к завтрашним урокам чуть дольше обычного, и в школе уже отзвенели все звонки и погасли огни. Я не сразу понимаю, что иду по тёмной неосвещённой улице: всё размышляла про себя над судьбами Сони Мармеладовой и Настасьи Филипповны. Любил всё-таки наш великий классик Достоевский заставить женщин страдать!

Как это несправедливо.

А так, если подумать, что изменилось с тех пор?

— Подвезти? — прерывает мои думы о великом наглый голос, и я оборачиваюсь на него.

Ах, ну конечно же! Ну кто это ещё может быть!

— Егор, спасибо, я дойду пешком. Мне тут недалеко, — стараюсь отвечать как можно более нейтральным голосом.

Я же профессионал. Педагог.

А он всего лишь испорченный мальчишка. Не более того.

Но он уже ставит свою алую спортивную машину на аварийку и выпрыгивает из неё.

Интересно, сколько такая стоит? Наверное, пять лет моей работы в школе… Если не больше, конечно.

— Любовь Ивановна, не обижайте меня, — преграждает мне путь. — Я за вами от самой школы ехал. Хотел вот любимой учительнице приятное сделать, — стоит, нависает надо мной, как скала.

— Егор, спасибо, я очень ценю, но я сказала, что мне недалеко. Я дойду сама, — смотрю на него строго сквозь свои очки.

И чувствую, как у меня немного дрожат коленки.

Оглядываюсь по сторонам в надежде на прохожих, и понимаю, что мы в этом переулке совсем одни.

— А я вот тут читал. К докладу готовился, — делает шаг вперёд Егор, и теперь он совсем близко от меня. — Хотел вот вам рассказать…

— Замечательно. Завтра на уроке и расскажешь, — делаю я шаг назад, но Егор хватает меня за руку и резко притягивает к себе, срывает с меня очки и хрипло шепчет:

— А я хочу сейчас, — и тут я чувствую, как что-то совсем недетское и твёрдое упирается мне прямо в живот.

— Немедленно отпусти меня! — пытаюсь я вырваться из его медвежьих лап, но он лишь ещё сильнее прижимает меня к себе.

— А я вот прочитал тут «Пятьдесят оттенков серого», — хрипло бормочет он мне на ухо, пока его рука уже ползёт мне… Под блузку! — Ты просто зачётная милфа, давно хочу тебя… — бормочет он, и тут морок спадает с меня.

Да что это за дурное воспитание?! Что он себе позволяет?!

И я решительно сжимаю кулак. С зажатым в нём…

— Что вы делаете… — пищит неестественно высоким голоском дрянной мальчишка, пока я со всей силы выкручиваю его ещё неокрепшие тестикулы.

— Я тебе не милфа, Егор, — строго выговариваю я. — А Любовь Ивановна!

— Хорошо, хорошо, только отпусти меня!

— Отпустите. Любовь Ивановна. Пожалуйста. Повтори, — строго произношу я.

И продолжаю выкручивать его до конца.

— Отпустите, пожалуйста, Любовь Ивановна! — уже со слезами на глазах просит этот испорченный гад.

— Я больше так не буду, — подсказываю я ему.

— Я больше так не буду, — уже навзрыд просит он.

— Хорошо, Егор, жду твой доклад завтра, — отпускаю я его наконец, и поправляю на себе с достоинством одежду и очки.

— Я это так не оставляю, — слышу я его злобное шипение за спиной и визг тормозов, когда он срывается с места.

Я бы на месте его родителей проследила бы за его манерой вождения. Мальчик слишком импульсивен. Это опасно.