Эти странные 55

Авраам Шейнкман

Герой нашего повествования родился в Риге в семье приехавших в республику евреев с Украины и вырос полностью советским человеком – активным общественником, добросовестным работником. Он честно служил советской стране и исповедовал ее идеалы. О том, что из этого получилось, рассказывает эта книга. Все персонажи и события вымышленные. Любые совпадения с реальной жизнью являются случайными.

Посвящаю моей любимой супруге Олечке

Вступление

После войны евреев в Латвии вообще, и в Риге в частности, от довоенной цифры в 93 тысячи оставалось всего 11 %. Остальные были уничтожены фашистами и их латышскими пособниками.

Эту совсем небольшую часть населения республики составляли люди, возвратившиеся из эвакуации, и те, которых Советская власть направила в Латвию работать после войны из других регионов СССР — восстанавливать народное хозяйство. Коренные латвийские евреи и приехавшие на новое место из разных республик СССР не были однородной массой.

Первые свободно владели латышским, идиш и русским языками. Соблюдали еврейские религиозные праздники. Знали историю еврейского народа и не имели никаких проблем с самоидентификацией. Кроме того, значительная часть из них прошла довоенную школу частного предпринимательства, владела ремеслами, умела торговать.

Вторая часть — приезжие евреи — были людьми с абсолютно советской идеологией: не знали или плохо знали идиш, стеснялись своей еврейской национальности, путались в еврейских праздниках и не соблюдали их, но зато почти поголовно имели высшее образование и обладали навыками организаторов производства.

Герой нашего повествования родился в Риге в семье приехавших в республику евреев с Украины и вырос полностью советским человеком — активным общественником, добросовестным работником. Он честно служил советской стране и исповедовал ее идеалы.

О том, что из этого получилось, рассказывает эта книга.

Все персонажи и события вымышленные. Любые совпадения с реальной жизнью являются случайными.

К слову: за период 1990–2013 гг. из России навсегда уехало более полутора миллионов образованных, энергичных, предприимчивых, не самых плохих ее граждан.

Авраам Шейнкман

Все события вымышлены. Возможные совпадения случайны.

1 февраля 1972 года.

Семь километров по слегка заснеженной проселочной дороге от автобусной остановки до конторы колхоза Арик прошел пешком. Было около девяти часов утра, когда он дотопал до хутора «Дакас», где в то время размещалась контора колхоза «Балдоне» Рижского района.

Трехэтажное старое здание неопределенного грязноватого цвета выглядело пустым. Только откуда-то со второго этажа слышался голос мужчины, похоже, разговаривавшего по телефону на повышенных тонах. Арик поднялся по деревянной лестнице. Прямо на лестничную клетку была распахнута дверь.

В маленькой приемной не было никого. Направо, в большей по размеру темноватой комнате, размещался кабинет председателя правления, о чем свидетельствовала старая табличка без стекла. Мужчина лет сорока пяти в грязных резиновых сапогах, мятых брюках и толстом коричневом свитере из крестьянской шерсти выговаривал кому-то в трубку. Увидев Арика, он жестом показал ему зайти.

Единственной меблировкой кабинета председателя были разномастные стулья, стоящие вдоль единственного окна, и старый письменный стол с одной тумбой. Продолжая кричать в трубку, хозяин кабинета указал Арику на стул. Тот сел. Закончив разговор, колхозный начальник молча смотрел на Арика пару минут. Арик тоже молчал, ждал.

Председатель был довольно высоким и симпатичным дядькой с усталым лицом. И рассматривал он Арика спокойно и доброжелательно.

— Ну, с чем пожаловал? — спросил председатель.

Арик, молча, достал из папки и передал через стол направление Минсельхоза Латвии на работу в это хозяйство. Председатель также молча взял и медленно прочитал письмо. Посмотрел на заголовок, на подпись, на дату.

— Давай диплом!

Арик протянул свою синюю «корочку» с вытисненным гербом СССР на обложке. В диплом был вложен и листок с оценками по всем предметам, изучавшимся на зоотехническом факультете Латвийской сельскохозяйственной академии. На всякий случай, он передал и паспорт. На паспорт председатель не взглянул, а диплом и вкладыш изучил основательно.

— Тебя как зовут? — председатель грузно скрипнул стулом.

— Арон Губенко.

— Ну… А меня — Валдемарс. Слушай, ты кто по национальности? Ты хорошо говоришь по-латышски, но есть какой-то акцент.

— Я еврей, — сказал Арик сдавленно, как всегда в таких случаях.

— Парень, я тебя беру! — шумно выдохнул председатель.

— А что, у вас много работы и все пьют? — задал вопрос Арик.

— Именно, именно так, — не заметил иронии председатель. — И знаешь, я буду звать тебя Сашкой. Ты как, женат?

— Еще нет, — с облегчением произнес Арик.

— А где жить собираешься? Ты ведь пойдешь на должность бригадиразоотехника молочного стада. И начинать тебе придется с утренней дойки на всех фермах. А это 4 утра. Не наездишься из Риги. Да, оклад у тебя будет 120 рублей и премии, если план выполняется. Но сейчас плана нет. Так что я на тебя надеюсь, Сашка.

Председатель набрал номер:

— Дзинтра, к тебе новый зоотехник подойдет сейчас, так выдай ему сапоги и халаты — ну, сама знаешь, да оформи его по кадрам. Приказ завтра напишу.

— Ну, Сашка, иди вниз и подожди чуток, придет из дома секретарша и оформит тебя. Она в декрете сидит, а заменить некем. Вообще, беда с людьми. Завтра жду тебя здесь тоже к девяти утра — поедем знакомиться с колхозом и с твоими людьми: доярками, скотниками, пастухами, слесарями, шоферами и другими. Так что выспись. Ну, до завтра.

Не подав Арику руки, председатель отвернулся к телефону и снова начал набирать какой-то номер. Арик дождался секретаря, получил спецодежду, оставил ее в конторе и на попутной машине доехал до автостации в поселке «Балдоне». В Риге он сразу пошел покупать себе шерстяные носки, стельки в сапоги, нехитрую посуду и еще кое-какие необходимые на селе вещи — благо, промтоварный базар находился рядом с автобусным вокзалом сразу за территорией Центрального рынка.

Приехав домой, позвонил родителям, сообщил матери о своем назначении.

А назавтра в указанное время был у кабинета председателя.

23 апреля 1972 года.

Уезжать домой из колхоза удавалось не чаще одного раза в две недели, да и то только для того, чтобы как следует отмыться от запахов фермы, поменять одежду и сдать белье в прачечную. Ни на что больше времени не оставалось. Родители обижались, друзья-приятели тоже, кроме одного — закадычный друг Гришка имел ключи от квартиры Арика, которая после ухода из жизни одного за другим дедушки и бабушки пустовала. В квартире площадью 32 кв. м было две смежных комнаты и три спальных места, которые, благодаря Грише, не простаивали…

Утренняя дойка коров действительно начиналась в 4 утра и заканчивалась лишь к 7 часам. Потом умыться-побриться и наскоро позавтракать, а в 8 начиналась разнарядка на день в гараже до 9 часов. С 9 до 12 время уходило на рабочие документы и хождение с заявками по разным службам колхоза. С 12 до 13 — обед в колхозной столовой. А с 13 до 16 всегда кто-нибудь с кем-нибудь зачем-нибудь заседал. Приходилось отсиживать, а потом вновь нестись на ферму на вечернюю дойку до 19 часов. Потом шло составление рационов и различных графиков на следующий день. Заканчивалось это все в 21–22 часа, и тогда без сил можно было забыться сном до 3.30 утра. И так без конца, день за днем.

Жить-таки пришлось на хуторе — никуда не денешься. В Латвии в сельской местности, как и в других западных странах, хутора носят имена собственные.

Хозяйке хутора «Гринфелды» Велте Гринфелде было 57 лет. «Бабкой» ее назвать можно было лишь с большой натяжкой. Седая, жилистая, высокая, подвижная женщина чудом уцелела в советских послевоенных репрессиях и не была выслана в Сибирь, хотя два ее брата служили в «айзсаргах», ушли с немцами и жили теперь в Канаде. А муж, отсидев 25 лет в лагерях Красноярского края за службу в зондеркоманде, возвратился домой в 1970 году и сразу умер.

Активному комсомольцу и еврею Арику было не слишком-то приятно жить на хуторе у Велты, зная все это, но выбирать было не из чего. От длительных бесед с хозяйкой избавляла постоянная занятость в колхозе. А тут еще пришла повестка из военкомата на рижский адрес. Арик получил ее 28 апреля, в день рождения отца, когда приехал домой по такому случаю и собирался ехать к родителям на Юглу.

От улицы Агенскална в «Соснах» до улицы Квелес на Югле-2 ехать нужно было с пересадками не меньше часа — 9-м троллейбусом, 6-м трамваем и 32-м автобусом. По дороге, ознакомившись с текстом повестки, Арик понял, что вскоре предстоит новый поворот в судьбе. Уходил служить он на один год по закону того времени, поскольку имел высшее образование и был на 4 года старше призывников 1972 года. Это было неприятно и ничего хорошего не предвещало — образованных людей на солдатской службе было немного, да и переростков тоже.

Поколение Арика жило в эпоху новаций, экспериментов и перемен.

Так, например, учиться ему пришлось 11 лет, и когда он заканчивал школу, в 1966 году, там был двойной выпуск — аттестаты о среднем образовании сразу получали и одиннадцатые, и десятые классы, что повлекло за собой двойной конкурс в ВУЗы.

А в Сельхозакадемии, как назло, в 1967 году отменили военную кафедру, которую снова восстановили в 1973 году, но Арик «пролетел» и тут. Выпуск факультета провели в январе, а не в июне, как во всех ВУЗах. И теперь было неясно, что хуже: служить один год солдатом-переростком или два года лейтенантом, как полагалось ребятам после военной кафедры… В 1973 году, после армии, Арику пришлось вернуться на работу в колхоз, который увеличился в три раза после укрупнения. Но кто, кого и когда в СССР спрашивал? Партия вела, а народ плелся за ней.

28 апреля 1972 года.

К родителям Арик ездил нечасто. Как мы уже говорили, он жил в бабушкиной квартире в Агенскалнских соснах, а родители на Югле-2. Обе квартиры были типичными «хрущевками»: крошечные, неудобные, со смежными двумя комнатами, но отдельные, что существенно.

Ехать нужно было 9-м троллейбусом до кольца у памятника Свободы, потом пройти вперед по улице Ленина к зданию Верховного суда, и прямо за магазином «Сакта» надо было ждать 32-го автобуса до Юглы. Можно было ехать и трамваем № 6, но так было дольше, и предстояла еще одна пересадка на Югле-1. На такси было удобнее и быстрее всего, но поездка стоила до 3-х рублей, а это было дорого по тем временам.

В тот день визит был обязательным, поскольку это был день рождения отца. Заодно можно было повидать мать и младшую сестру, а также многочисленных друзей родителей — людей интересных, заслуженных и значимых в республике. Отцу Арика исполнилось 52 года. Военный врач-фронтовик, кандидат медицинских наук, он был занят преимущественно собой: своей работой в окружном военном госпитале и медсанчасти Управления гражданской авиации, своей наукой — авиационной и космической медициной. Жизнь и дела сына его никогда всерьез не интересовали. Может быть, потому что когда Арик родился в 1948 году, отец еще не остыл от войны, может быть, потому что Арика видел мало — практически его вырастили и воспитали бабушка и дедушка, родители жены, пока он 6 месяцев в году ездил по командировкам, в которые сам стремился. А может быть, потому что, родив сына в 28 лет, все еще оставался внутренне настолько свободным и безответственным, что почувствовать отцовство не спешил.

Всю свою жизнь он прожил сравнительно легко, позволяя жене руководить собой во всех жизненных ситуациях, кроме собственных удовольствий, в которых никогда себе не отказывал. Даже в работе он не был никогда полностью самостоятелен, поскольку не пил, не курил, не подлизывался, не угождал, не брал на себя служебной ответственности, не строил карьеру, а потому начальством был особо не замечаем, а женой угнетаем. Он жил своей внутренней жизнью параллельно с жизнью своей семьи, пересекаясь с ней на бытовых магистралях только по необходимости. Даже любимой своей наукой он занимался под непрерывным нажимом жены, которая довела-таки его до защиты диссертации к пятидесяти годам. Слабостью отца всегда была младшая дочь (с Ариком у них была разница в возрасте 10 лет), да и то относительно, поскольку и тут он уступал жене всю нелегкую функцию воспитания и образования дочери.

Матери Арика в это время было 49 лет. Она обладала привлекательной внешностью, красным дипломом МВТУ им. Баумана и энергией Днепрогэса, а посему была кандидатом технических наук и доцентом Рижского Краснознаменного института гражданской авиации. Не любил Арик в родительском доме бывать потому, что мама вечно вмешивалась в его личную жизнь, категорически предписывала ему линии поведения, работы, образования и так далее, совершенно не интересуясь его собственным мнением и взглядом на вещи. После таких вливаний Арику вовсе не хотелось отвечать на вопросы об его делах, тем более, что никого в родительской семье это всерьез не интересовало. И так было с детства и всю последующую жизнь: Арик, родители и его сестра не были понастоящему близкими никогда. Это очень грустно, но это факт.

12 мая 1972 года.

Военкомат Ленинградского района города Риги находился в то время почти на самом углу улиц Калнциема и Слокас. Это был грязно-желтый трехэтажный особняк, кому-то принадлежавший до советской власти. Рядом имелся двор с гаражами для служебных автомашин.

Уже в 6 часов утра двор был заполнен призывниками и их родственниками. Родители Арика тоже приехали. В 7 часов началась перекличка. Каждый вызванный парень поднимался на 2-й этаж, где у него забирали паспорт и направляли к парикмахеру. Пока тот стриг его «под ноль», выписывался военный билет, который вручали новобранцу под расписку при выходе из здания. Мама заплакала, увидев Арика лысым. Отец усмехнулся и промолчал. В 9 часов подали автобусы, и призывников повезли на вокзал. Родители добирались туда своим ходом. Автобусы встали на привокзальной стоянке позади здания вокзала со стороны Центрального рынка, рядом со зданием Управления Прибалтийской железной дороги.

Из автобусов никого не выпускали. Родители томились на улице. Было тепло и солнечно. Через час автобусы отправились в республиканский накопительный призывной пункт, располагавшийся напротив кафе «Кайя» и института ГВФ, рядом с железнодорожным парком «С». Четырехэтажное мрачное здание с решетками на окнах находилось на огромном дворе, огороженном высоким дощатым забором с колючей проволокой.

Арик попал на 3-й этаж в большое помещение, по всем стенам которого размещались нары в три яруса. Всем велели лечь и не вставать без разрешения. Нары были деревянными и сплошными, как балкон. Духота стояла немалая от 200 одетых тел. Часов через 5 каждому выдали по банке кильки в томате и по пачке печенья. Это был сухой паек. В туалет выпускали строго по два человека сержанты срочной службы, стоявшие «на дверях».

Так прошли сутки. На следующее утро всех вывели во двор, не дав умыться и побриться. Построили по так называемым «командам» и снова устроили перекличку.

Потом в течение двух часов сержанты, сверхсрочники и офицеры бегали взад-вперед и перетасовывали людей в шеренгах. Когда разобрались с тем, кто куда едет, снова повторили перекличку. Родственники к тому времени подтянулись и стояли возле КПП и вдоль забора. Родители Арика не приехали. Часа в 2 дня автобусы повезли всех на вокзал. Там уже стоял эшелон. Перрон был оцеплен милицией, чтобы никто никуда не сиганул. Разместили в общих вагонах без возможности спать: можно было только сидеть или стоять в проходах. Поезд отправился в Лиепаю.

Ехали вечер и ночь медленно и утомительно. Сержанты, сопровождающие эшелон, начали постепенный обход вагонов. У каждого новобранца были с собой какие-то деньги, часы, конверты, авторучки, бритвы простые, механические, электрические, перочинные ножи, еда и напитки, хорошие сигареты.

Ранее отслужившие приятели обо всем предупредили Арика, и он не взял с собой ничего, кроме маминых отбивных, конвертов и туалетных принадлежностей. Бритва была самой примитивной — так называемой, опасной. Обойтись без всего перечисленного вполне можно было первую неделю в армии, тем более что все необходимое вполне можно было купить в военторге уже будучи в части, а деньги на покупки мама должна была перевести телеграфом после первого письма от Арика. Да и какие там деньги? На все нужно было не более 5 рублей. Остальное выдается казной. Некурящему Арику впоследствии всегда хватало 2 рублей 80 копеек, которые выдавали солдатам. А потом, когда Арик стал младшим сержантом, сержантом, старшим сержантом и заместителем командира взвода, он уже получал 8-10-13 рублей 80 копеек, что считалось богатством среди солдат.

Основная масса ребят быстро поняли, что к чему, и молча предъявляли свои сокровища. Тех, кто возражал, сержанты отводили в тамбур вагона и физически, доходчиво, разъясняли политику партии и правительства. После внушения призывник готов был все отдать, но сержанты забирали только самое ценное с их точки зрения. Так Арик лишился десятка отбивных, но не переживал, потому что пока еще был сыт. Позднее, изрядно оголодав, месяца через два он не раз вспоминал этот грабеж. И вообще в армии его преследовали только два желания — поесть и выспаться.

В 5 часов утра поезд прибыл на станцию Лиепая-товарная. Народ выгрузили и пересадили в открытые грузовики со скамейками в кузове. Приехали в ШМАС (Школа младших авиационных специалистов) в поселок Паплака Лиепайского района. Завели в спортивный зал, выдали грязные и дурно пахнувшие матрацы без белья. Велели всем устраиваться на полу. Арику досталось место на сквозняке возле входных дверей. «На дверях» встали теперь уже ефрейторы из постоянного состава школы. Выпускали в туалет и покурить. Поскольку Арик не курил, его возвращали в зал через пять минут. Первый день в армии тянулся мучительно долго. И перспектива совсем не радовала.

14 мая 1972 года.

Спали на полу на матрацах, не раздеваясь. Утром всех отвели в баню. Это был последний день, когда Арик ходил. Следующие 5 месяцев он только бегал в строю. После «помывки» (так это называлось) прямо в бане выдали портянки, сапоги и форму с разными «знаками отличия», которые пришлось пришивать на все виды одежды. Тяжелей всего было с шинелью. Хорошо, что Арик умел с детства пришивать пуговицы. А портянки наматывать научился еще до призыва в армию. Остальным маменькиным детям пришлось туго.

Имени-фамилии младшего сержанта не знал никто. Но звали его между собой Вошка. Поначалу, до первой воспитательной беседы, это прозвище было непонятным, но когда, выстроив «молодых» в две шеренги, младший сержант, вдумчиво глядя поверх голов строя, трижды повторил: «Это кто вошкается там?», все встало на свои места. Говорил Вошка с сильным белорусским деревенским нажимом на буквы «ч» и «р». Монологи были длинными, сочными по мату и абсолютно бессмысленными. Но это Вошке не мешало внушать молодежи азы солдатской науки. По должности он был заместителем командира взвода, а в так называемом «карантине» — старшиной. «Карантин» должен был продлиться 2–3 недели до принятия присяги. За это время новобранцев приучали к строю, к физзарядке, к командам, к Уставу, к умению ходить в туалет по любой надобности за время не более 3-х минут, разумеется, только бегом. А если учесть, что в этой ШМАСе в Паплаке было 1500 солдат и всего 1 летний туалет на 60 «посадочных мест», то можно себе представить ситуацию. Особенно, если вспомнить о том, что распорядок дня был для всех единым, и время на туалет, соответственно, одно и то же у всех учебных рот и батальонов.

С нормативами подъема и одевания за 45 секунд Арик справлялся один из всего взвода. И поэтому, из-за нерасторопности других, ему приходилось эту процедуру проделывать вместе с взводом по 7-10 раз каждое утро в 6 часов. Из первых однообразных двух недель до присяги Арику запомнились только два очень тяжелых дня. В один из них он угодил в наряд по кухне. И в этом не было бы ничего страшного, кроме бессонной картофелечистной ночи. Но еврейское счастье Арика не подвело, и его единственного из 30 человек взвода направили в распоряжение начальника столовой — матерого сверхсрочника. Тот указал Арику на 4 электрических котла, каждый емкостью по 400 литров, и приказал их отмыть до блеска к 4 часам утра, пояснив, что в них накануне варили баранину в супе, а завтра в них же нужно будет варить компот из сухофруктов, и поэтому котлы должны сверкать, «как котовы яйца». И никак иначе.

Дело было вечером в 23 часа, делать было нечего, нужно было драить котлы. Котлы эти были установлены вертикально на кафельном скользком полу и снизу к ним вели 2 ступеньки, скользкие от жира. Котлы были одного с Ариком роста — 170 см от пола, и чтобы в них заглянуть, двух ступенек явно не хватало, не говоря уж о том, чтобы чистить их изнутри…

Для чистки были выданы:

— щетка новая половая;

— черенок к щетке;

— пачка пищевой соды;

— ведро песка;

— тряпки из солдатского белья.

Добавим еще, что была середина мая. Погода для солдат стояла плохая — светило солнце, и тепло было даже ночью. В связи с острой нехваткой летних маек и трусов, всем молодым солдатам было выдано в бане по комплекту зимних кальсон и нательных рубашек белого цвета с тесемочками. Кроме того, в нарушение требований, никому для работы на кухне не были выданы рабочие комплекты х/б, и пришлось работать в новой чистой форме и негнущихся, красящих в черный цвет белые кальсоны кирзовых сапогах. Ну, о том сколько сапоги весили, можно не упоминать… Хорошо еще, что размер ноги Арика совпал с сапогом.

Ну что сказать? К 4 часам утра, согласно приказу, котлы сверкали, как это самое место у кота. Но с Ариком и его обмундированием дело было плохо. Когда Арик, практически в бессознательном состоянии, дошел по стенке до кабины душа, где была только холодная вода (а зачем горячая? ить лето на дворе!), перед ним остро встал вопрос о стирке белья и одежды. В кабинке на полу лежал обмылок хозяйственного дегтярного мыла черного цвета с характерным запахом. Сейчас трудно сказать, как была решена задача по снятию одежды и белья. Холодный душ несколько помог Арику, дав возможность вспомнить, как его зовут. Но как выстирать форму?!

Не иначе, Господь сжалился над Ариком, потому что, в момент его тяжелого и бесплодного размышления над проблемой стирки, из последней душевой кабинки неожиданно вышла повариха ночной смены из вольнонаемных гарнизонных жен личного состава части. Поскольку она тоже не знала, что в душевой кто-то еще есть, она была не совсем одета, точнее, совсем не одета. Видимо, она была закаленным человеком и любила холодный душ. Увидев голого Арика, добросовестно пытавшегося намылить обмылком форму, и быстро поняв, что из этого ничего не получится, она сказала: «Ну, Хабибулин, давай помогу». И сняв с головы мокрое вафельное полотенце, протянула его Арику: «Прикройся».

Арик сполз по стенке и уселся прямо на мокрый холодный пол душевой. Сил не было никаких. Повариха, как была нагишом, отправилась с его х/б в ту кабинку, откуда так неожиданно появилась, и принялась за стирку. Нельзя сказать, что у Арика совсем не было опыта общения с противоположным полом. Но тут усталый организм солдата отказывался реагировать на живую женщину без одежды, такая вот неприятность, граждане!

Минут через 20 повариха вернулась уже в синем халате на голое тело и, еще раз пристально взглянув на растекшегося по кафельному полу воина, произнесла:

«Одевайся, Чингиз-Хаим!». Мокрое зимнее белье и форма не поддавались усилиям. Кое-как натянув противную одежду на себя, Арик поплелся в казарму, где уже ночной наряд дневальных готовился поднимать роту. Никто ни о каком отдыхе для измученного котлами солдатика и не заикался. Пришлось через силу и под шуточки товарищей бежать на зарядку, изображать упражнения, тупо сидеть на занятиях до вечера, постепенно высыхая на ходу. Старшина Вошка поинтересовался, правда, повышенной влажностью курсанта ШМАСы, но детально в этот вопрос не углубился, а то неизвестно еще, чем бы это для Арика закончилось.

Второй тяжелый день выпал на субботу. Накануне обнаружилось, что уходившие из ШМАСы в строевые части солдаты забили в трубу зимней канализации сапог. Естественно, что все пошло наверх, и в помещениях казармы, туалета и умывальной образовался бассейн, наполненный еще с зимы сточными водами. Никто из командования не позаботился об очистке канализационных коллекторов ранней весной, когда они оттаяли. И вот теперь это все поперло наверх. Надо было спасать жилые помещения в трехэтажном здании. Полковая медслужба и военная СЭС (санэпидемстанция) спикировали на учебную часть моментально, и командование ШМАСы имело весьма бледный вид.

На субботу занятия были отменены, и личный состав брошен на прорыв.

Еврейское счастье Арика не покинуло, и он, получив ведро и черпак, раздевшись до кальсон и сапог, в составе канализационного десанта из 4-х курсантов был направлен на вычерпывание мутного вонючего бассейна и поиски злосчастного сапога-пробки на первом этаже здания казармы. Эта пахучая работа по пояс в канализационной жиже продолжалась часов семь, вплоть до темноты. В концеконцов сапог-затычка был найден, бассейн опустошен, помещения вымыты с хлоркой остальными солдатами.

Но перед четырьмя участниками «дерьмового заплыва» встала острая проблема отмывания и уничтожения жуткого запаха. Хорошо, что гарнизонный военторг работал ежедневно до 20 часов и возглавлялся женой командира учебной роты, в которой состоял и Арик. Благодаря этому обстоятельству торговая дама знала о происшествии и позволила выкупить весь имевшийся запас одеколона «Кармен» по 8 копеек за бутылочку. Раздобыв шайку, Арик вылил в нее сразу все 20 бутылочек одеколона, который имел запах не намного лучший, чем канализационный бассейн. Предварительно тщательно вымывшись под ледяным душем, Арик погрузил в шайку оба имевшихся у него носовых платка и, сантиметр за сантиметром, трижды обработал все тело жидкостью. Его товарищи по несчастью сделали то же самое, и казарма наполнилась душным запахом «Кармен». Никто из 250 человек учебной роты не смеялся. Никто не хотел бы оказаться на месте этой четверки ассенизаторов поневоле.

1 июня 1972 года.

В этот день была Присяга. При температуре воздуха +24 градуса на плацу была выстроена вся школа по-ротно и по-батальонно. 4 часа под палящим солнцем, без перерыва, без перекура, без еды и воды молодые солдаты принимали присягу на верность СССР. Имели место обмороки. Впервые надетая парадная форма душила и резала под мышками. Автомат Калашникова тянул к земле. Сапоги нельзя было оторвать от бетонного плаца. Пот заливал все тело под формой и зимним бельем. Но нужно было «стойко переносить все тяготы службы». Вот ведь, более 30-ти лет прошло с тех пор, а слова присяги еще держатся в голове!

В столовой все получили в честь праздника сладкую булочку, которая несколько скрасила традиционно унылый обед, состоявший из постных щей, серого картофельного пюре на воде и столовой ложки консервов «Бычки в томате». К булочке еще был компот из червивых сухофруктов. Кутить, так кутить! Желудок солдат прогрессивно сжимался с каждым днем.

Наутро, на ежедневном построении батальона, на так называемом «разводе», на плацу появился незнакомый капитан в черной форме морской пехоты. Вместе с командиром батальона он встал перед строем. Подполковник-командир спросил громко: «Кто тут у нас до армии занимался в ДОСААФ?»

Несколько человек откликнулись, и выяснилось, что они окончили курсы радистов, локаторщиков, кинологов, шоферов. Подполковник вновь спросил: «А еще кто?»

Строй молчал. Арик состоял в рижском ДОСААФ в клубе подводного плавания «Амфибия», что находился на улице Вальню, 6 в Старой Риге рядом с Пороховой башней. Туда он пришел из секции спортивного плавания, которым занимался с 7 лет в бассейне завода «ВЭФ» и в Доме спорта по улице Кришьяня Барона, 100. Подводное плавание ему нравилось гораздо больше спортивного, и ему он отдал более 10 лет, до 27-летнего возраста тренировался. Параллельно он играл в большой теннис на кортах «Динамо» в Петровском парке. И в подводном плавании, и в теннисе у него были неплохие спортивные разряды. Но сейчас, на плацу ШМАСы, Арик не видел необходимости отзываться на призыв командира, тем более что в личном деле призывника лежали корочки первых разрядов по теннису и аквалангу. Забыли, так забыли. Напрасно он так думал. Капитан-морпех передал подполковнику бумажку.

Тот снова обратился к строю: «Рядовой Арон Губенко!» Арик вынужден был отозваться по Уставу: «Я!»

— Выйти из строя!

— Есть.

Арик шлепнул правой рукой по правому плечу стоявшего в передней шеренге парня. Тот сделал шаг вперед и вправо, а Арик вышел строевым шагом на 2 метра и повернулся кругом на 180 градусов лицом к строю.

— Рядовой Губенко, ко мне! — раздалась следующая команда. Арик повернулся налево и, не доходя до офицеров метра 4, остановился по стойке «смирно» и доложил с отданием чести: «Товарищ подполковник, рядовой Губенко по вашему приказанию прибыл».

Командир батальона довольно взглянул на капитана — мол, как мы молодежь учим! Но сказал:

— Вольно, Губенко. Почему ты не отозвался на вопрос о ДОСААФ? Арик, на всякий случай, промолчал.

— Вот что, Губенко, тебя от нас забирают. Будешь служить тут недалеко, по-соседству. Характеристика у тебя за «карантин» положительная. Поступаешь в распоряжение капитана. Вопросы есть?

— Никак нет, — ответил Арик.

— Ну и хорошо. Можете идти за вещами и документами.

Капитан и Арик одновременно откозыряли и пошли в сторону казармы получать вещмешок, шинель, парадную форму у старшины роты в каптерке. Потом пришлось идти в строевую часть штаба школы за документами. У ворот ШМАСы их ждали еще два парня из других учебных рот и лейтенант в фоме ВМФ. Впятером они уселись в ГАЗ-69, и лейтенант повел машину через всю Лиепаю в какой-то гарнизон на самом берегу Балтийского моря.

3 июня 1972 года.

Новая воинская часть № 62365 была кадрированой. Это означало, что личного состава там не больше батальона, а офицеров меньше обычного. Кроме того, в таких частях любого рода войск были собраны узкие специалисты какой-либо военной профессии. Еще эти подразделения отличал низкий «потолок» званий офицеров. Гарнизон был небольшим, северо-восточной стороной ограждения он выходил в сосновый лес, а западной — к морю. Южная сторона в/ч являла собой ВПП (взлетно-посадочную полосу) для легких самолетов и вертолетов с комплексом аэродромных коммуникаций и складом парашютных принадлежностей. Западная морская оконечность представляла собой череду пирсов, причалов, стоянок малых катеров, шлюпок, моторных лодок. Над песчаной полосой берега в дюнах виднелось одноэтажное белое здание кислородной станции с помещением для барокамеры. В центре территории части размещались обычные для таких мест здания клуба, штаба, казармы, столовой, банно-прачечного узла, телефонной станции, КПП (контрольнопропускного пункта), медчасти, складов вооружения и боеприпасов, учебный центр с бассейном-бочкой и военно-спортивной площадкой с модулями для тренировок различных функций солдатского организма.

Самое необычное было в том, что форма одежды для офицеров была разная: от военно-морской и сухопутной до формы ВДВ (воздушно-десантных войск) и морской пехоты. Солдаты все были одеты в обычную х/б форму цвета хаки, но с тельняшками в качестве нижнего белья.

По прибытии в эту часть Арика и его попутчиков, оказавшихся выпускниками парашютных курсов при ДОСААФ, отвели в штаб, где «оприходовали» и проинструктировали о соблюдении воинской тайны. Замполит части, подполковник по фамилии Летучий, мудро посмотрел на новичков и сообщил им, что, находясь в увольнении или переписываясь с родными и друзьями, нельзя называть даже количество коек и пар трусов, имеющихся в части. Закончив инструктаж, он спросил: «Есть вопросы?» У Арика был вопрос о трусах и их количестве в связи с режимом секретности. Снисходительно и мудро посмотрев на глупого солдата, Летучий ответил: «Как же ты не понимаешь? Одни трусы — это одна боевая единица!» Тогда Арик, упорствуя в своей наивности, спросил: «Товарищ подполковник, а одна боевая единица не может иметь две пары трусов? В стирке, например, когда одни на теле?» Тогда замполит ответил: «Все у тебя? Не умничай, как там тебя! Встать! Смирно! Вольно! Разойдись!»

После инструктажа замполита всех отправили на медосмотр, а затем разместили в казарме на 100 человек, где заняты были лишь 65 коек.

Расквартированных новичков бегом сопроводили в столовую, где обед был намного лучше, чем в ШМАСе. Послеобеденное время было посвящено душеспасительным беседам с «особистом», с начальником штаба, с командиром роты и со старшиной, а также, параллельно, переодеванию формы. Старшину звали Лазьков Василий Федорович. Он имел 5 классов образования, был участником ВОВ (Великой Отечественной войны) и носил погоны старшины, хотя был аттестован на старо-новое звание прапорщика. Короче говоря, он был классическим «сундуком». Правда, старшина почти никогда не матерился, что выгодно отличало его от других военных. Самым ругательным словом в его устах было «сынуля». И если он его произносил, то адресату три наряда вне очереди были обеспечены. У старшины было два увлечения. Первое — уносить домой со службы все, что представляло собой какую-либо ценность для личного хозяйства. Второе — еженедельная подкраска пола в казарме в ночь на субботу.

Операция разделялась на пять этапов:

— скобление пола шпателями и стеклом для удаления грязи;

— затирка пола наждачной бумагой;

— варка покрытия из сурика, мастики и скипидара;

— нанесения варева на пол;

— шлифовка-полировка поверхности пола до блеска, то есть до уже известной всем кондиции «котовых яиц».

Занятия в части проводились днем и ночью. Помимо специальных дисциплин, нужно было ходить в наряды по кухне, в караул, на уборку территории, по штабу, на разгрузку вагонов с углем для котельной части, на работу по уходу за зелеными насаждениями, по покраске фасадов зданий и так далее.

Примерно через неделю после прибытия, когда, параллельно с общефизической подготовкой, начались занятия по подводному плаванию, по стрельбе из любого оружия, по саперному делу, по подготовке к прыжкам с парашютом, Арик начал понимать, что попал он в диверсионное подразделение, которое в войсках США и НАТО называлось и называется и сейчас «морскими котиками». В Советской армии такого названия не было, но эта совершенно новая военная профессия (на тот период времени) называлась «парашютист-подводник» и была отнесена к ДКБФ (дважды Краснознаменному Балтийскому флоту).

Балтийское море холодное. Поэтому обучение проводилось в редких тогда еще гидрокостюмах «Калипсо» из так называемой «мокрой» резины. Боец должен был уметь прыгать с парашютом в полном подводном снаряжении с аквалангом за спиной и «полезным» грузом, состоящим из малых подводных мин, ножа, компаса. В 10-4 метрах над поверхностью воды нужно было отстрелить парашют и, погрузившись под воду, уйти на задание по минированию подводной части пирсов, причалов, корпусов судов противника. Нужно было уметь ориентироваться под водой по компасу, уметь разрезать подводные сети-ловушки, уклоняться от плавающих мин, избегать звонковой сигнализации, устанавливать сигнальные буйки и многое другое. Но самое печальное — необходимо было не думать о том, что в реальных боевых условия с задания ты практически можешь не возвратиться. Что ты — смертник. В условиях же мирной боевой учебы выполнившего задание боевого пловца принимал на борт катер, стоявший на якоре в полумиле от берега. До катера надо было еще доплыть под водой, ориентируясь только по компасу. Вообще всплывать по дороге туда и обратно запрещалось.

Времени на выполнение задач было не более 45 минут, то есть ровно столько, на сколько хватало запаса воздуха в баллонах акваланга. Тут Арику очень пригодились навыки, полученные в клубе «Амфибия». Все, что было связано с аквалангом, проблемы не представляло.

Зато подготовка и прыжки с парашютом давались с напряжением сил.

Свой первый прыжок Арик не забыл до сих пор.

Самолет АН-2 брал на борт только 10 человек. Поэтому в «прыжковые» дни их было задействовано 2–3, и они взлетали и садились каждые 40 минут с новой группой солдат и инструкторов.

Все было просто и страшно в первый раз. Самолетик набрал высоту 800 метров. Инструктор — здоровенный лейтенант ВДВ — открыл единственную боковую дверь. По обе стороны двери встали два сержанта, а сам лейтенант прошел в хвост группы и встал последним. Все, вплоть до пилотов, были с парашютами. Арик стоял в колонне в затылок третьим от начала. Он не заметил, как выпрыгнули два первых парня. Когда он оказался у раскрытой двери, сержанты взяли его за плечи и один спросил: «Ну, как настроение?» Арик собрался ответить, но уже летел вниз с ускорением, приданным ему опытными воинами. Автоматически рука выдернула кольцо, и Арик закачался на стропах. Внизу расстилалась крупномасштабная карта местности. Над головой — разноцветный купол. Ощущение первого полета нельзя передать словами. В голове только одна мысль: не промахнуться мимо поля, на которое надо было приземлиться. День был погожим, и с приземлением проблем не возникло. Всего за службу Арик выполнил 11 прыжков.

Каждый вечер в казарме шли разговоры об учебе и тренировках. Поскольку такая воинская часть была первой и экспериментальной в СА, то в нее собрали ребят из многих регионов огромного СССР. Славную организацию ДОСААФ тут представляли выпускники курсов по стрельбе, по аквалангу, по парашюту, по самбо, по радио. И поскольку каждый относительно владел только одной из специальностей, все остальные дисциплины приходилось постигать в классах, в бассейне, на татами, в воздухе, в море, в тире, в лесу, в дюнах, в спортгородке, в зале и на аэродроме. Это было интересно, ново, но очень нелегко. Кормили неплохо, а перед занятиями в открытой морской воде и в воздухе даже выдавали шоколад. Арик тогда не мог и предположить, что эта служба сыграет с ним шутку через 10 лет.

Время шло быстро: лето-зима-лето. Демобилизовался Арик 10 мая 1973 года в звании старшего сержанта. После оформления документов в военкомате и нового паспорта в милиции, Арик получил от матери подарок — путевку на автобусную экскурсию в Калининград на 3 дня. Поездка была интересной — через Палангу, Ниду в Литве. С массой достопримечательностей по пути. Арик помнит эту экскурсию до сих пор.

1 июля 1973 года.

После армии Арик почти не отдыхал. Остаток июня ушел на оформление заново прописки в свою же квартиру и прочие бюрократические формальности. Квартиру нужно было отмыть, подремонтировать по мелочи, постирать занавески и портьеры, покрасить полы. Арик пару раз съездил на еврейское кладбище Шмерли, где были похоронены бабушка и дедушка, а также бабушкины многочисленные братья и сестры. Нужно было обзвонить и встретиться с приятелями. Надо было забрать у родителей свою любимую собаку по кличке Габи породы доберман-пинчер и вдоволь погулять с ней по лесу на станции Бабите по дороге в Юрмалу.

На это ушли три недели.

Возвращение на работу в колхоз было будничным и традиционным. Арик приехал к 9 утра в новую контору, чтобы наверняка застать председателя после ежеутренних планерок и разнарядок в гараже. Председатель протянул руку и сказал:

— Ну, с возвращением тебя на работу, Сашка. Садись. Знаешь, мы еще больше укрупнились, планы выполняем и штатное расписание уже другое. Пойдешь старшим зоотехником на звероферму. Там все заваливается, между нами говоря. Надо вытаскивать производство. Бригадиры не справляются. Заведующий фермой пьет, паразит, и, я думаю, ворует. Ему до пенсии два года осталось. Поэтому трогать его не будем, а всю работу буду спрашивать с тебя лично. Да, кстати, через год подашь заявление в партию. Без этого, брат, нельзя. А в армии ты не вступил случайно? Нет? Тогда возьмешь комитет комсомола колхоза тоже. Гунта снова в декрете и работать с молодежью некому. А ты вытянешь весь воз, я знаю. Ну, Сашка, иди к диспетчеру гаража, возьми любую машину и езжай на ферму в «Дакас». Звероферма у нас расширилась, стадо песца самое большое в Латвии. Есть две новые бригады. Хозяйничай. Разбирайся неделю, а в следующий понедельник давай ко мне и расскажешь об истинном положении дел. Заместителю своему новому Дмитрию Бурому, ты еще его не знаешь, я что-то не очень доверяю как куратору зверофермы. Но он блатной, и я вынужден его терпеть пока что.

Да, слушай, у нас и главного зоотехника сейчас нет. Аусма ушла на пенсию, и я пока никого не брал. Вот поработаешь с полгода, посмотрим и подумаем о твоем росте. Пока Вилнис Аужкапс назначен исполняющим обязанности. Но главным специалистом он не будет — беспартийный. А главный зоотехник — это уже номенклатура райкома партии, сам знаешь. Ну, что еще? Ты сколько получал до призыва? — Арик ответил. — А, ну теперь будешь получать 150 в месяц. Да, проверь в бухгалтерии сейчас же, я что-то там подписывал тебе в прошлом году, помню. Должна быть премия. Ты не получал, ты уже в армии был. Да, Сашка, возьми у коменданта ключи от своей хибары на мельнице и можешь снова заселяться. Там без тебя никто не жил. Возьми какую-нибудь девку с фермы для уборки. Скажи, что я велел тебе помочь. В конце месяца закроешь ей какой-нибудь наряд на небольшую сумму. И расплатишься еще с ней сам и чем хочешь, сам понимаешь, не маленький. Только лучше незамужнюю позови. Сам соображай.

Ты в каком звании демобилизовался? — Арик ответил и показал военный билет.

— Ну, молодец, старший сержант. С завтрашнего дня ты — старший зоотехник. Вперед, комсомол, я на тебя надеюсь! Чуть что — звони только мне лично. Участок очень важный — пушнина. Это, знаешь, какие деньги для колхоза? На молоке и яйцах столько не заработать. Будь здоров. Я на тебя надеюсь, Сашка.

Арик спустился на первый этаж в бухгалтерию. Весь ее женский персонал приветливо с ним поздоровался, а главбух, пожилая и полная Майга Гайлите, сказала:

— Иди к Мирдзе в кассу и получи свою премию за прошлый год. Она на депоненте. Я скажу кассирше. — Эй, Мирдза, открой свою будку!

Кассир колхоза открыла изнутри дверь в кассу и встала на пороге.

— Выплати солдату деньги с депонента, я потом подпишу расходный ордер.

Солдату деньги нужны всегда. И не запирайся, выплати отсюда.

Арик подождал, пока кассир нашла его бумажку, и получил свои деньги.

Поблагодарил всех и пошел в гараж, находившийся через узкую дорожку напротив заднего входа в здание конторы. На машинном дворе он встретил главного инженера колхоза Виктора Захарова, почти не говорившего по-русски. Тот приобнял Арика и спросил:

— Неужели уже год прошел? Гляди, как время бежит! Сашка, с тебя причитается! Давай за горючим и ко мне в кабинет. Я позову ребят и вздрогнем.

Арик взял автомашину ГАЗ-51. На ней, с трудом вспоминая как нужно ехать, добрался до гастронома «Латпотребсоюза» в центре Балдоне. Полученной премии как раз хватило на пять бутылок водки и закуску. Нагрузившись, Арик возвратился в гараж, где на втором этаже над автобоксами находился кабинет главного инженера. Туда уже подтянулись главный агроном Роберт Каулис, главный строитель Имант Вимба, начальник консервного цеха Янис Гулбис, диспетчер гаража Зайга Мурниеце вместе с мужем-трактористом Петерисом.

Последним пришел освобожденный парторг колхоза Ольгерт Огриньш. Пяти бутылок водки и разговоров об армии (все ведь служили) хватило на два часа. Закуска закончилась раньше, и все вместе после выпивки отправились в колхозную столовую обедать. В этот день Арик уже не поехал ни на звероферму, ни на мельницу в служебную квартиру, а вернулся автобусом в Ригу в весьма развинченном состоянии.

3 июля 1973 года.

Латвийский поляк Вацлав Язепович Щуко не любил советскую власть пассивно.

И было за что. До 1940 года его семья владела тремя магазинами, отелем, торговым рядом на Центральном рынке и пятью домами в Риге. После войны Советы вернулись, и лучше не стало. Женатые дети Вацлава продолжали жить в одной квартире в бывшем своем доме на улице Валмиерас в Задвиньи, а сам он с женой и престарелой матерью проживал в новом колхозном доме на центральной усадьбе колхоза «Балдоне». Никогда, ни с кем, нигде Щуко не разговаривал на тему своих потерь от действий советской власти. Ему было 63 года, и он заведовал зверофермой уже 7 лет. Сам же он эту ферму и организовывал в колхозе «с нуля». Щуко был высоким, сутуловатым, неплохо одетым джентльменом с характерным красноватым носом, что выдавало в нем любителя «зеленого змия». Говорил он тихо, вежливо, приветливо. Смотрел на собеседника умными проницательными глазами. Арику он понравился, несмотря на характеристику председателя.

Щуко провел Арика по всей ферме, познакомил с каждым работником отдельно и уже в общем с ним кабинете рассказал о проблемах звероводства в колхозе и о состоянии отрасли в республике в целом. Арик вежливо слушал, хотя многое ему было известно, потому что дипломную работу в Латвийской сельхозакадемии он писал именно по звероводству, а шестимесячную преддипломную практику проходил на хорошей звероферме научно-опытного хозяйства «Кримулда». Арик любил звероводство больше, чем другие отрасли животноводства.

Вацлав Щуко выпивал ежедневно и только коньяк. За рабочий день он приканчивал одну бутылку и никогда больше, принимая «лекарство» небольшими порциями. Это не мешало ему ни работать, ни водить машину. Служебным автотранспортом он никогда не пользовался. В то время он был обладателем самой современной первой модели «Жигулей». Радиус передвижения на машине не превышал 20 км от колхоза. В Ригу, например, Щуко никогда сам не ездил — боялся активного движения и инспекторов ГАИ. Арику колхоз выделил «Москвич-412» пикап с закрытым кузовом, называемый в народе «каблучком» или «пирожком». Также за зверофермой был закреплен грузовик ГАЗ-52Б. На обе машины полагались водители, которых руководство фермы могло вызывать по необходимости.

Работа на звероферме Арику нравилась. Во-первых, он занимался любимым делом. Во-вторых, все производство находилось на одной пусть и большой, но ограниченной территории, и не нужно было как угорелому носиться по всем фермам колхоза. В-третьих, достаточно было начинать работу в 7 часов утра и заканчивать ее не позднее 18 часов, кроме сезона забоя и переработки пушно-мехового сырья, когда нужно было работать круглосуточно 3 месяца подряд раз в году. Но за это давались отгулы потом. В-четвертых, можно было чередоваться с ветеринарным фельдшером и заведующим в дежурствах по выходным дням, что очень облегчало и разнообразило жизнь.

Короче говоря, работы стало меньше, а зарплата больше, что не могло не радовать.

В первый же день Щуко открыто намекнул Арику, что в новый коллектив нужно «прописаться». Съездив вечером в Ригу, Арик одолжил у друга Гришки немного денег до получки и выставил угощение с положенным количеством алкоголя: два ящика водки и коньяк для шефа. Все 47 работников фермы с заведующим во главе расположились в здании забойного пункта, использовавшегося только в период съемки и обработки меха. Там было 14 помещений для различных технологических операций и сортировки пушнины. Вот в сортировочном зале и накрыли столы. Работницы, жившие на окрестных хуторах, принесли овощей, картофеля, мяса. Всего всем хватило. Как выяснилось, в забойном пункте имелись старые, но добротные диваны, маленький холодильник, разномастные стулья, скамьи, большие сортировочные столы, газовая плита с баллоном газа, большой шкаф с комплектами чистого постельного белья, полотенцами, салфетками, столовыми принадлежностями и посудой, старая, но работающая радиола «Селга» с комплектом пластинок, несколько ящиков пищевых консервов, крупы, горох, фасоль, запас мыла, стирального порошка, стиральная машина для спецодежды, канцелярские принадлежности, писчая бумага, бланки бухгалтерской отчетности, электролампы, свечи, примус, керогаз. Все, чтобы бесперебойно работать три месяца.

Каждый специалист этой непростой отрасли знает, что от продуктивной работы в сезон обработки, сортировки и реализации конечного продукта в очень большой степени зависит валовый финансовый показатель выполнения годового плана сельских хозяйств, где есть звероводство.

15 января 1974 года.

Через три месяца после начала работы на звероферме Арик подал документы в заочную аспирантуру Научно-исследовательского института животноводства и ветеринарии, находившегося в Сигулде Рижского района. Конкурс в заочную аспирантуру был не очень большим и, собрав все необходимые письма, характеристики и рекомендации, Арик успешно выдержал экзамены по философии марксизма-ленинизма, немецкому языку и специальности — кормлению сельхозживотных, а также прошел собеседование. Экзамены проходили в декабре 1973 года, а зачисление состоялось в январе 1974 года. Вопрос с диссертационной темой и назначением научного руководителя долго не решался, что совершенно не мешало повседневной работе в колхозе. Получив из отдела аспирантуры института учебный план и программу подготовки экзаменов кандидатского минимума, Арик изучил их и спокойно отложил в сторону, быстро смекнув, что 4-х лет учебы ему вполне хватит на все экзамены. Главное, безусловно, было получить тему диссертации и узнать, кто будет назначен научным руководителем.

Первый в биографии специалиста период забоя и переработки пушнины прошел у Арика неплохо. Ему удалось, несколько раз крепко поругавшись на заседании правления колхоза со смежниками, четко организовать технологический процесс, ремонт и подготовку помещений забойного пункта, завоз сырья, материалов и инструментов, сортировку, упаковку и транспортировку готовой продукции.

15 января Арик во главе колонны из трех автомобилей выехал в Ленинград на меховую фабрику «Рот Фронт» для продажи колхозной пушнины государству, а 20 января, уже находясь там на месте, присоединился к объединенной делегации «Латзверопрома», приехавшей на ежегодный крупный международный пушной аукцион, который всегда проходил на Московском проспекте, 101, во «Дворце пушнины».

Выпито на фабрике «Рот Фронт» было очень много и все за счет поставщиков сырья. Эксперты-приемщики трудились круглосуточно как на сортировке пушнины, так и за столом. Благодаря хорошей работе в колхозе по переработке, качество меха было высоким, и Арику удалось получить самые высокие цены за историю работы зверофермы. Часть коллекции была неплохо продана и на международном пушном аукционе. Возвратившись в колхоз 25 января «со щитом», Арик узнал, что на заседании правления колхоза 1 февраля будет обсуждаться его кандидатура на должность главного зоотехника хозяйства с формулировкой «как хорошо зарекомендовавший себя специалист».

Правление прошло гладко: Арика назначили с обязательством не прекращать постоянного контроля за работой зверофермы без назначения туда нового зоотехника. На общем собрании колхоза по итогам работы в 1973 году Арика утвердили в новой должности и заодно приняли в члены колхоза.

До собрания Арик членом колхоза не был, а работал как приглашенный специалист, как служащий.

Членство в колхозе давало ряд жизненных преимуществ, а именно:

— всю растениеводческую, животноводческую, лесную, консервную продукцию, строительные материалы, транспорт, горючее, тару можно было выписывать в бухгалтерии колхоза по себестоимости (без торговой наценки) и не платить деньгами сразу — стоимость услуг вычиталась из получки;

— всегда можно было взять беспроцентную ссуду на приобретение ценных и дорогих вещей: мебели, холодильника, автомашины, газовой плиты, кооперативной квартиры, шубных изделий, на протезирование и так далее;

— также и прием в КПСС, например, был облегчен, поскольку член колхоза (колхозник) проходил по рабочей статистической сетке, и не было таких сложностей и очереди, как для специалистов, работавших в сельском хозяйстве;

— постоянно предлагались дешевые профсоюзные путевки на лечение и отдых в здравницы ВЦСПС (Всесоюзного центрального совета профсоюзов СССР);

— и, наконец, значительно короче были очереди на покупку личного автомобиля, получение колхозного нового жилья, мебели, хрусталя, книг, ковров, холодильников и других потребительских товаров в магазинах системы «Латпотребсоюза».

Кроме основной производственной работы, Арик активно занимался и общественной деятельностью в качестве секретаря комитета комсомола колхоза. Поскольку колхоз был большим и объединял массу людей, то и основные общественные организации имели должности освобожденных руководителей — секретаря партийного комитета (парткома), председателя местного комитета профсоюзов (месткома), секретаря комитета комсомола (комсорга).

Эти деятели, по действовавшим тогда правилам, получали зарплату из доходов хозяйства и на уровне главных специалистов. Например, председатель правления колхоза получал оклад 360 рублей в месяц, его заместители — по 300 рублей, главные специалисты (зоотехник, инженер, агроном, строитель, энергетик) — по 260 рублей. Но секретарю парткома была положена еще и персональная надбавка в 50 рублей, так что он имел 310 рублей в месяц. И абсолютно все члены колхоза, при условии выполнения государственного годового плана, ежегодно в конце февраля получали еще так называемую «тринадцатую» зарплату и годовую премию в размере пяти месячных окладов за предыдущий успешный год. Таким образом, в перерасчете на месяц, зарплата Арика составляла 300 рублей, что в СССР было очень хорошо. Комсомолом Арик занимался бесплатно, «на общественных началах», как говорили тогда. Советская карьера Арика выстраивалась успешно.

Декабрь 1974 года.

Весь 1974 год Арик крутился как белка в колесе. Вновь рабочий день начинался в четыре часа утра и заканчивался не раньше семи вечера. Наряду с прямыми функциональными обязанностями главного зоотехника колхоза по кормлению, разведению, содержанию животных, птицы, зверей, рыбы, добавились ежедневные заседания, совещания то в райкоме партии, то в райисполкоме, то в райкоме комсомола, то в райкоме профсоюзов работников сельского хозяйства, то в правлении колхоза, то в комитете комсомола хозяйства. Производственный план надо было выполнять, хоть умри!

Как правило, в понедельник в райкоме КПСС «драли» всех по вопросу выполнения планов по молоку, мясу, яйцам. Во вторник в райисполкоме «склоняли» за якобы плохую заготовку, хранение и расходование кормов для животных и птицы. В среду в райкоме профсоюзов мучили за недостаточное внимание к социальным запросам колхозников и к организации социалистического соревнования в трудовых коллективах животноводов. Райком комсомола по четвергам постоянно имел претензии к недостаточному росту рядов комсомольцев и «охват» их передовым опытом чего-либо.

Самое противное состояло в том, что начиная с вечера каждой пятницы и по воскресенье включительно эти все районные и республиканские партийно-профсоюзно-комсомольские деятели регулярно приезжали в финские бани колхоза (сауны), которых было на территории хозяйства целых три. Администрация колхоза вынуждена была, проклиная все на свете, ублажать гостей-начальничков алкоголем, шашлыками, пивом, паром и доярками-свинарками-птичницами, а также личным присутствием на этих оргиях. Все это делалось за счет колхоза, и бухгалтерия каждый месяц пребывала в истерике от необходимости как-то списывать телятину, свинину, говядину, пиво, водку, цыплят-бройлеров, овощи, дрова, зарплату персоналу столовой, а также «премии» девушкам. Руководители отраслей хозяйства во главе с председателем правления мучились на общественных началах.

Весь этот банно-гастрономически-сексуальный сервис вовсе не мешал районным чиновникам вновь еженедельно критиковать, подгонять, наказывать, назначать и снимать колхозное руководство. Так жила вся страна, и это никого ни к чему не обязывало. Кроме того, что Арику нужно было практически ежедневно носиться из колхоза в Ригу и обратно, нужно было еще и с животными, и с документами, и с людьми работать! Выматывающая и бесперспективная постоянная борьба с пьянством, прогулами на этой почве никаких ощутимых результатов не давала. Пили те же колхозники, которые на фермах работали и жили рядом. Где было взять других? Цитируя Сталина, председатель колхоза говаривал: «Не жалуйтесь, других колхозников у меня для вас нет! Воспитывайте на местах». Немалой причиной для глубоких переживаний являлась и хроническая нехватка кормов для животных, прудовой рыбы, птицы и зверей. Особенно трудно было с комбикормом.

Государственный гигантизм в животноводстве и птицеводстве ничего хорошего ни стране, ни хозяйствам не дал. Построенные огромные свинои птицекомплексы, молочно-товарные фермы обанкротили всю эту реформу. Производство комбикормов в СССР катастрофически отставало от роста поголовья скота и птицы. А кормить надо было по два раза в день без выходных и праздников. Фондов на корма не хватало. Приходилось изворачиваться.

Служба снабжения колхоза буксовала. Приходилось все доставать самому. Арик провел через правление колхоза специальное постановление, по которому создавался так называемый «пушной фонд снабжения». Ежегодно комиссией из 5 человек в составе народного контроля, бухгалтерии, администрации, депутата сельсовета уценивались до цены брака 300 шкурок песца, 150 шкурок норки, 100 шкурок серебристо-черной лисицы, 500 шкурок нутрии и 200 шкурок енотовидной собаки — всех видов зверей, разводимых на звероферме. На самом деле, эти шкурки были отличного качества, но их предлагали в «нужные» организации «нужным» людям по цене брака, то есть за символическую цену, только чтобы «нужные люди» поспособствовали в получении комбикормов для коров, свиней, лошадей, прудовой рыбы, кур, субпродуктов для зверей, минеральных удобрений, запасных частей к тракторам, сельхозмашинам и автотранспорту, кирпича, цемента, пиломатериалов, гвоздей, арматуры для строительства и ремонта, сахара для консервного цеха, семян зерновых и овощных культур и так далее, и тому подобное.

Каждый главный специалист, объяснив председателю, куда и кому он повезет эту завуалированную взятку, получал «добро» и потом со шкурками наперевес доставал, добывал, выколачивал все необходимое для своей производственной отрасли. И не надо думать, что истоптанные дороги за снабжением ограничивались только Латвией. Вовсе нет. Пути лежали в Москву и столицы других «братских» республик.

Время не шло, а летело. В этом же 1974 году Арик смог сдать первый экзамен кандидатского минимума по марксистско-ленинской философии для заочной аспирантуры и получить скучнейшую тему диссертации. Научного руководителя все не назначали. Для того чтобы легче было заниматься наукой, а также, чтобы улучшить снабжение комбикормами, Арик предложил правлению колхоза организовать на территории колхоза лабораторию Рижского филиала Всесоюзного НИИ комбикормовой промышленности и получил поддержку.

Дело в том, что на науку о комбикормах государство выделяло отдельные независимые фонды. Благодаря такому научно-производственному симбиозу колхоз получил возможность частично использовать эти фонды для себя, а Арик стал, по совместительству, младшим научным сотрудником и мог заниматься своей диссертацией, не отрываясь от работы. Более того, за несколько последующих лет, в результате этой связки, два человека из лаборатории и три специалиста колхоза смогли подготовить и защитить кандидатские диссертации, ранее не собираясь этого делать. Об этой полезной инициативе Арика не забыли, и очень много потом было выпито на совместных заседаниях правления колхоза и ученого совета этого НИИ. Ирония была в том, что Арик в жизни продолжал оставаться максималистом и идеалистом. Он не хотел работать над скучной, нудной и никому не нужной диссертационной темой, поэтому, получив в своей аспирантуре официальное письмо о том, что в Латвии для него нет научного руководителя по специальности «кормление пушных зверей», он твердо решил в 1975 году перевестись в аспирантуру в Москву. Что и сделал не без труда, через Минсельхоз РСФСР попав в заочную аспирантуру Института пушного звероводства и кролиководства.

Государственный план 1974 года по производству продуктов животноводства, рыбоводства, звероводства и птицеводства был в колхозе успешно выполнен. Арик получил почетную грамоту ЦК комсомола Латвии, значок «Отличник ВЛКСМ» и бесплатную путевку в пешую экскурсию по Крыму. Ну, конечно, премию тоже.

16 августа 1975 года.

В колхозе было много профессиональных праздников, а точнее — коллективных пьянок. Помимо советских праздников, праздновались и лютеранские церковные даты, и латышские народные праздники, а также дни профессий: День механизатора, растениевода, животновода, птицевода, строителя, экономиста, День работников сельского хозяйства и другие.

Всегда присутствовали одни и те же люди, потому что, если муж был трактористом, то жена его работала дояркой, птичницей, в полевой бригаде и наоборот. Столы накрывали в клубе или на большой опушке колхозного леса. Коллектив столовой трудился дня три до события. Пили и ели просто, много и хорошо. На это денег не жалели никогда. Передовикам производства дарили подарки, деньги, молодняк животных и птицы для личного подсобного хозяйства. Колхозники были довольны, правление тоже. Колхозное начальство всегда сидело за отдельным столом, но вблизи от народа. Этим подчеркивалась дистанция и разница в социальном положении. Как человека холостого Арика усаживали у края стола.

Однажды, 24 июня, когда латыши празднуют «Лиго» или «Янов день», в разгар пьянки парторг колхоза Огриньш, сидевший рядом с Ариком, будучи изрядно навеселе, громко сказал:

— Сашка, в партию тебе пора вступать ради карьеры. А, впрочем, можешь и не вступать, если не хочешь. Когда придут назад наши, то все равно всех жидов и коммунистов расстреляют. Может, и меня тоже. Это если немцы придут. А вот, если только наши, то, может быть, и обойдется со мной лично. А с жидами все равно — расстреляют вас всех. Но ты знай, Сашка, ты — парень что надо! Хороший парень ты. Уважаешь нас, язык знаешь, за столом с нами сидишь, работаешь как латыш — много и тяжело. Так что тебя к стенке последним поставим, ты не волнуйся!

«Руководящий» стол напрягся и затих. Председатель подошел к партийному вождю и сказал:

— Что у трезвого на уме, у пьяного на языке? Идиот! Вон отсюда! Завтра со мной в райком поедешь! Сашка, извини!

Гулянье продолжалось. Парторг отделался строгим выговором «с занесением». А Арик помнит этот случай по сей день.

В начале августа Арика приняли кандидатом в члены КПСС.

Артур Петрович Рудикс был убежденным, идейным коммунистом. Работая в должности 2-го секретаря ЦК Компартии Латвии по идеологии, он много полезного сделал для республики. В свой день рождения на 9 часов утра Арик был вызван к Рудиксу в ЦК. Новое здание Центрального Комитета Компартии Латвии находилось на углу улиц Дзирнаву и Рупниецибас и стояло тыльной стороной к парку Стрелниеку. Недоумевающего Арика провели в кабинет. Артур Петрович разговаривал по телефону по-русски. Он поздоровался с Ариком кивком головы и указал рукой на кресло перед своим столом. Арик сел и огляделся. Кабинет был просторным и светлым. Много цветов на окнах. На стенах — портреты членов Политбюро ЦК КПСС, Ленина и Брежнева. Закончив разговор, секретарь ЦК нажал кнопку вызова. Велел принести кофе на двоих.

Пока заказ выполнялся, Рудикс молча разглядывал Арика — тот был в костюме с галстуком и значком «отличника ВЛКСМ» на лацкане. Помощница внесла черный кофе с лимоном по-рижски. К кофе был сахар-рафинад и печенье «пипаркукас». Рудикс по-русски спросил:

— «Бальзаму» хочешь? Нет? Ну, тогда начнем разговор. Я знаю, тебя только что приняли в кандидаты партии. Это хорошо и вовремя. У нас в республике в руководстве сельским хозяйством необходимо создать интернационал. Таково веление времени. Уже работают белорусы, литовцы, украинцы, есть грузин, есть армянин. Разумеется, более 80 % латыши. Но вот евреев в руководстве сельскохозяйственными предприятиями нет совсем. Только в колхозе «Адажи» работает главный зоотехник Литвак Михаил. Но он уже одной ногой на пенсии и беспартийный. Так вот, Губенко, ты будешь не только первым евреем — председателем колхоза, но еще и самым молодым председателем в республике. Статистика — это штука очень важная. Я не просто так тебя вызвал. Все справки и мнения о тебе собраны и изучены. Ты подходишь по всем статьям. Дела примешь в сентябре. Ты, я слышал, парень совестливый, так вот, не волнуйся. Ваш председатель Волдемар Бункшис уходит на повышение — секретарем Рижского районного комитета партии. Он не в обиде, а совсем наоборот. Что скажешь, Арон?

Арик промямлил, что это, дескать, неожиданно и ответственно и вообще неизвестно, что общее собрание колхозников решит, ведь могут и не выбрать.

Рудикс рассмеялся и сказал:

— Привыкай мыслить по-государственному. Ты, конечно, прав, председателя должны выбирать колхозники. Но мы тебя порекомендуем, и выберут.

Он помедлил и произнес:

— Да и Огриньш ваш перед тобой и партией очень виноват. Будь уверен — выберут! Все, можешь идти. Я на тебя надеюсь. С проблемами — в райком. А с чем-то серьезным — прямо ко мне. В приемной тебе дадут телефон. Буду помогать. До свиданья, Губенко, и успехов! Да, и жениться тебе пора. Ну, давай, трудись.

Он протянул Арику руку и проводил до дверей кабинета.

Арик так разволновался, что не сразу нашел выход из здания. Поехал домой, оттуда позвонил председателю. Бункшис разрешил не приезжать в этот день в колхоз. Арик взял собаку, поехал в Приедайне и часа 4 гулял с ней по лесу. Приходил в себя. Собирался с мыслями. Потом возвратился и вечером поехал к родителям на Юглу, чтобы отметить свой день рождения. Он попытался рассказать об утреннем визите, но мама пришла с работы усталой, была занята на кухне и отмахнулась, не поверив. Отец думал о чем-то своем и вообще никак не отреагировал. Сестра пришла часам к восьми. Ей уже было 17 лет, и она жила своими интересами, что вполне понятно и естественно. Поужинав с родными, Арик засобирался домой, так ни с кем и не поделившись большой новостью. В их семье не принято было навязываться со своими проблемами к остальным, пока тебя не спросили.

1976–1978 годы.

Работы у председателя правления колхоза было чрезвычайно много. Времени в сутках не хватало. Но производственные планы по отраслям и в целом по хозяйству со скрипом выполнялись. Хозяйство хвалили как в районных, так и в республиканских руководящих инстанциях. Случались командировки по 5–6 раз в году в разные города огромной страны. Колхоз получал медали ВДНХ (Выставки достижений народного хозяйства). На отдых времени не было совсем. Арика избрали депутатом сельского и районного Советов народных депутатов по должности, а не за заслуги.

Осенью 1976 года Арик женился. История романа практически отсутствовала. Причинно-следственная связь была очень простой: она забеременела — он женился. Все произошло от хронического цейтнота времени. Девушка жила в Риге в соседнем доме, и территориальная близость сыграла определяющую роль в этот период времени и жизни. Арик женился и, в качестве приданого, приобрел сына жены от ее первого брака. Мальчику было восемь лет.

Семья Арика была в шоке, поскольку жена была на два года старше его, не имела высшего образования, происходила из латышско-эстонско-белорусской семьи и имела ребенка. С точки зрения родителей Арика, хуже выбора быть не могло. Ближайший друг Гриша был такого же мнения. Он, кстати, после свадьбы заметно ограничил дружеские контакты с Ариком. На следующий год он уехал на постоянное место жительства в Израиль, и связь прервалась надолго. Не будем забывать, что это были годы жесточайшего тотального контроля государства за «сомнительным» еврейским населением страны. Родители Арика не только не пришли на свадьбу, но толком даже не поздравили молодоженов. В ЗАГС и ресторан была делегирована младшая сестра Арика, пришел и Гриша. Со стороны невесты присутствовала ее старшая сестра. Родители ее тоже не пришли. Семейная жизнь выглядела грустно уже с первого дня. Время бежало. В начале лета 1978 года у Арика родилась дочь Эстер (Ася). Арик назвал ее в честь своей покойной бабушки с маминой стороны.

В одну из пятниц апреля 1978 года в колхоз пожаловала крупная партийноправительственная делегация во главе с членом Политбюро ЦК КПСС, министром сельского хозяйства СССР Полянским Дмитрием Степановичем. С ним приехала большая свита московских и латвийских республиканских партийных и хозяйственных деятелей. Были Рудикс от ЦК КП Латвии и первый секретарь райкома Рижского района Тумов-Бекис. Все три сауны трудились с полной нагрузкой до конца субботы. Колхоз месяц готовился к приему этой делегации. Аврал был гигантский. Арик выбился из сил, но показал «товар лицом». И как выяснилось позднее, навредил себе тем самым изрядно. Утомленный длительной подробной экскурсией по хозяйству, обедом-банкетом, разморенный жаром лучшей сауны, член Политбюро — министр, сидя на пивном бочонке в холле бани, обратившись к Арику, устало сказал:

— Хватит тебе — молодому, энергичному, грамотному специалисту работать в тепличных латвийских условиях. Надо поднимать российскую глубинку и ее сельское хозяйство.

И, обращаясь к своему помощнику, произнес:

— Запиши его данные.

Никто из республиканского и районного хозяйства не произнес ни слова.

Арик, естественно, тоже промолчал, а про себя подумал:

— Протрезвеет — забудет.

Делегацию выпроводили через сутки после ее приезда. Жизнь вошла в обычную суматошную колею. Бухгалтерия сообщила о крупной «дыре» в бюджете колхоза, возникшей из-за показательного приема. Через два дня позвонила секретарь Рудикса и сказала: ей велели передать Арику, что тот с задачей по показу хозяйства и приему делегации справился успешно. Это была высокая оценка по чиновничьим меркам того времени.

Производство поглощало с головой. Учебный процесс в заочной аспирантуре почти остановился из-за резко отрицательного мнения супруги Арика на этот счет. Тем не менее, бывая в Москве в командировках, Арик обязательно заезжал в институт, посещал научную библиотеку, научного руководителя, ученого секретаря и максимально, насколько позволяла ситуация, пытался что-то делать по теме диссертации и сдаче кандидатского минимума.

Дочери исполнился год. Жена не работала. Взаимоотношения в «молодой» семье становились не самыми радужными. Родители Арика не жаловали его визитами к внучке и никогда не приглашали к себе его семью. Так за первый год жизни ребенка мама Арика нанесла им три коротких визита, и не для помощи, а для того, чтобы ее принимали как следует, с чаем. Отец Арика побывал под нажимом матери за год один раз. Арик запомнил это на всю жизнь.

Гром грянул в июле 1978 года. Арика вызвали в райком партии и ознакомили с правительственной телеграммой за подписью Полянского, в которой сообщалось, что Арик обязан в трехмесячный срок сдать дела и уехать на работу в Камчатскую область России на должность главного зоотехника зверосовхоза «Елизовский» с перспективой выдвижения. Для Арика это было значительное карьерное понижение, и вообще это ломало весь его жизненный уклад.

Когда Арик заявил секретарю райкома о своем нежелании ехать, Тумов-Бекис ответил:

— Все уже согласовано, Арон. Зря не упирайся. Если мне не веришь, обратись к Артуру Петровичу в ЦК. Ты лучше подумай, кого оставить за себя. Утвердим того, кого назовешь ты. Позвони мне, когда соберешься ехать. Что семья? Как дети? Да не психуй ты так! Страна одна. Конечно, я не хочу тебя отпускать. Как ты — редко кто так работает хорошо. Но мы — члены партии, а эта телеграмма — приказ. Пойми правильно. Квартиру в Риге забронируем по закону. И знаешь, надолго там не застревай. Отработай три года, как положено на Севере, и возвращайся. Разыщи меня, где бы я ни работал. Найду для тебя достойное дело. Будь здоров. Позвони оттуда и расскажи, как устроился на новом месте.

Звонок Арика к Рудиксу ничего не изменил. Тот сказал, что раз партийная дисциплина требует, надо просто подчиниться и выполнять. Потом повторил слова секретаря райкома, что в республике всегда Арику найдут достойное применение. С тяжелым сердцем Арик сообщил жене и родителям новость.

Родители восприняли ее без энтузиазма, но сразу поинтересовались, что будет с квартирой и как Арик собирается ею распорядиться на время своего отсутствия.

А вот дома был грандиозный, затяжной и совершенно безобразный скандал. По накалу страстей он перекрыл собой все предыдущие, не раз случавшиеся уже на первом году совместной жизни. Ехать жена отказалась и потребовала развода.

До конца августа Арик закончил дела в колхозе, представил начальству главного ветеринарного врача Густава Риекстиньша как своего преемника и съездил в Москву за приказом о назначении и переводе. В аспирантуре даже обрадовались тому, что их аспирант будет теперь работать в специализированном звероводческом хозяйстве и сможет закончить диссертацию в срок. Оформление пропуска в пограничную зону, каковой являлась Камчатская область, заняло неделю в ОВИР МВД республики. 6 сентября 1978 года Арик один вылетел на Камчатский полуостров из аэропорта «Домодедово» Москвы. Начиналась новая жизнь.

7 сентября 1978 года.

По дороге самолет произвел две посадки — в Новосибирске и Магадане. Весь перелет составил около 15 часов. В самолете было полно детей, и пассажирская загрузка борта была максимальной. Сильно пахло потом, перегаром, туалетом. Основную массу пассажиров составляли военнослужащие, рыбаки и родители с детьми, возвращающиеся к началу учебного года из длинных северных отпусков. Кормили синюшными небритыми курами, старыми яйцами с желтками фиолетового цвета, черствым хлебом, засохшим сыром и плохо пахнувшим кофе из пакетика — обычный советский сервис. Кстати говоря, позднее после одного из таких перелетов с Камчатки в центр страны Арик три дня лежал с пищевым отравлением. Но альтернативы «Аэрофлоту» с его ненавязчивым сервисом не было никакой, приходилось терпеть, мучиться, голодать или брать с собой домашнюю провизию, что опытные пассажиры и делали.

В аэропорт «Елизово» Арик прилетел в 15.30 следующего дня. Разница во времени с Москвой составила 9 часов. Рано садившееся солнце красиво освещало величественные вулканы «Авача» и «Коряка». Желтые, зеленые, красные листья низкорослого леса производили чудесное впечатление. Воздух был чистым, прозрачным и уже довольно прохладным. На земле поблескивали лужицы после недавнего дождя. По небу плыли кучевые облака. Дул средний ветер. Настроение Арика от этой картины улучшилось. Он с детства очень любил природу, особенно лес и воду.

Встречал Арика тогдашний директор совхоза Вилен Ильич Кублацкий. Это был 56-летний невысокий кривоногий человек с острыми скулами и глубоко посаженными глазами. Как потом выяснилось, Кублацкий был по национальности наполовину бурятом, отцом шестерых не очень благополучных детей, выпускником ВПШ (Высшей партийной школы — было такое странное идеологическое образование) и горьким запойным хроническим алкоголиком.

Арику выделили двухкомнатную малогабаритную квартиру, хотя по составу семьи ему была положена как минимум трехкомнатная. В доме жили, в основном, специалисты совхоза. Квартира пустовала после предыдущего главного зоотехника — женщины, проработавшей два года и уехавшей назад в Москву. Квартира требовала ремонта, и Арик сделал его сам за неделю после работы, выписав и оплатив материалы и краску через бухгалтерию из строительного цеха хозяйства.

Тот беспорядок, грязь и примитивное состояние производства, которые Арик увидел в совхозе, трудно описать. Достаточно упомянуть, что совхозу в 1978 году исполнилось 19 лет, но ни разу с его территории не вывозился навоз. Поэтому и запах стоял в округе ужасающий. Навоз был собран в терриконы, которые возвышались над зданиями хозяйства. Производственные постройки для содержания зверей — шеды — утопали в жидкой глине, свежем навозе, грязи. Работницы фермы в замызганной спецодежде — ватниках времен Второй мировой войны — с большим напряжением толкали животом, грудью и руками тяжеленные металлические тележки с кормом. Каждая такая тележка с грузом весила около 70 кг, а кормили зверей два раза в день! Дырявые резиновые шланги для поения протекали, и грязные ржавые поилки наполнялись частично. Половина технологического оборудования в кормокухне не работала из-за отсутствия запчастей, а службы снабжения и главного инженера их и не искали. Кормили зверей на 90 % рыбой, хотя рацион должен был состоять из 22 компонентов.

По объему, корма норкам тоже не хватало. Из 32 тонн ежедневного количества фактически выдавалось корма не более 25 тонн. Звери часто голодали. Ветеринарная служба совхоза во главе с главным ветврачом Олефиренко не помогала, а только мешала текущей работе. Годовые производственные планы все 19 лет не выполнялись. И ничего! Все спали спокойно! Совхоз числился в «планово-убыточных», была такая замечательная формулировка в социалистическом сельском хозяйстве. А директор все пил…

Арик с головой погрузился в работу без выходных и часто без обеда.

Его рабочий день начинался в 5 часов утра и заканчивался после 22 часов.

В совхозе работало около 600 человек, из которых 280 — непосредственно в подчинении Арика на звероферме. Ферма была большой. Количество поголовья зверей насчитывало до 124000 норок. От директора толку не было абсолютно никакого, а вот вреда — пожалуйста. Всегда с похмелья, совершенно не зная специфики производства, он постоянно влезал во все проблемы и пытался «руководить». Кроме раздражения, злости и ощущения полной безнадежности от этой бестолковой работы, у Арика не было больше никаких эмоций. Он начал требовать всего, что положено для постановки производственного цикла на современном уровне. Начались ежедневные нервные и затяжные конфликты со службами главного инженера, снабжения, ветеринарами, бухгалтерией, экономистами, со строителями и, наконец, с профкомом, защищавшим прогульщиков, пьяниц, нарушителей дисциплины.

Арик сразу стал плохим для всех, потому что требовал в работе качества, дисциплины, снабжения большим перечнем положенных в производстве вещей, ответственности ветеринаров за профилактику заболеваний, за своевременные прививки, болея за честность в показе цифр в бухгалтерских документах, за ремонт шедов, машин, оборудования по переработке кормов и так далее, и тому подобное.

Конечно, 19 лет люди работали ни шатко ни валко, а тут приехал какой-то жид, какой-то «хрен с бугра», как говорили об Арике, да стал «качать права»! Мыслимое ли дело! А работать в России не привыкли. Пьянствовать, тащить с работы все что под руку попадется, прогуливать без всяких последствий — это пожалуйста, а вот добросовестно трудиться — уж, извините, много чести будет!

Через три месяца после начала работы Арика на новом месте его жена, наконец, согласилась на переезд с детьми. Арик взял 10 дней отпуска за свой счет и вылетел в Ригу за семьей и багажом.

Июнь 1979 года.

План 1978 года с трудом удалось выполнить, но никто Арику спасибо не сказал.

Производственная обстановка в совхозе накалялась. Арик не шел на компромиссы в вопросах профилактики здоровья зверей, обеспечения всеми необходимыми кормами, ремонта помещений, машин и оборудования кормокухни, трудовой дисциплины. Внутри зоотехнической службы тоже было непросто.

Пожилые тетки-зоотехники, проработавшие в совхозе по многу лет, не хотели учиться и воспринимать новое. Во всем поддерживали директора и его прихлебателей, бегали жаловаться на Арика в местный комитет профсоюза. Противоборствующих лагерей не было. Просто по одну сторону оказался один Арик, по другую — все остальные специалисты.

Однажды, во время ручной разгрузки автомашин с рыбой, когда абсолютно все мужчины администрации принимали участие в ночной долгой, грязной, бесплатной тяжелой работе по переносу блоков с мороженым минтаем в морозильную камеру прифермского холодильника (вес брикета 33 кг), Арик попытался поговорить с директором во время перекура о сложившейся нездоровой ситуации. Они присели на холодные мокрые блоки с рыбой. Арик предложил директору ряд мер для улучшения обстановки. Тот затянулся несколько раз подряд, достал из кармана рабочей куртки плоскую фляжку со спиртом, молча отхлебнул из нее, не поморщившись, и тихо сказал:

— Михалыч, уезжал бы ты отсюда. Не сработались мы с тобой. Уж больно много ты требуешь от людей и от меня. Я не говорю, что ты неправ. Я уже сообщил в трест о том, что ты знающий специалист, но человек склочный, и нам тяжело работать вместе. Скоро из «Сахалинзверопрома» приедет комиссия и будет разбираться. А ты ищи работу: позвони в трест, они тоже помогут.

Арик этого не ожидал. Он полагал, что можно договориться и работать в одном ключе на благо общих производственных задач. И потом, куда идти-то? На полуострове только один зверосовхоз. Недавно приехали сюда, и снова семью срывать? Квартира служебная, детсад тоже. Все это придется оставить. Денег пока не заработал он никаких. Были одни только расходы на переезд и обустройство на новом месте. Северных 10 % надбавок набралось только две. Цены на Камчатке тогда были на 30–35 % выше чем в Москве абсолютно на все. Жена не работала. Двое маленьких детей. Его одной зарплаты катастрофически не хватало до каждой получки. Приходилось засаживать 5 соток совхозной земли картошкой и капустой, выращивать в крохотных пленочных тепличках лук, укроп, огурцы (помидоры под пленкой не вызревали). В построенных своими руками сараюшках надо было держать свиней на мясо и колбасу, кур, уток. Арик выкопал и отделал деревом погреб для картошки, овощей и домашних заготовок. На долгую зиму покупали и закладывали мешками морковь, свеклу. Сами собирали и запасали грибы, рябину на вино, бруснику, жимолость на варенье и повидло. Дома ставили по 10 коробок болгарских помидоров, вьетнамских консервированных ананасовых компотов, китайскую тушенку. Возле тепличек посажены были кусты крыжовника, черной и красной смородины и они тоже давали скудный урожай «витаминов» для девятимесячной камчатской зимы. Покупали и ставили в сарай бочонок соленой красной рыбы. Так жили все.

Зимой приходилось ходить к сараям на лыжах и, переехав свой засыпанный снегом забор поверху, откапывать дверь. После чего надо было кормить и чистить животных. К слову сказать, до приезда в поселок семьи Арика никто там не ставил пленочных теплиц, не выращивал овощей закрытого грунта и не сажал плодовые кусты. Жена Арика учила этому соседей. И что теперь?

Все бросать? Выбор был невелик. Договор с совхозом был «срочный», то есть минимум на три года. Расторгнуть его можно было только по согласию обеих сторон, или же он прерывался по экстраординарным причинам, которых не предвиделось. Арик рассказал дома о возникшей ситуации, но от жены не дождался ни сочувствия, ни каких-то проявлений солидарности. Она устроила очередной скандал с обвинениями в том, что он увез ее из Риги в «тьмутаракань», а теперь еще и сработаться не может. Вывод был один: Арик во всем виноват сам. Что было делать?

Арик решил держаться до окончания договора изо всех сил и окончательно замкнулся в себе, оставшись со своими проблемами один на один. Он продолжал работать по 10–12 часов в день без выходных и праздников. Продолжал настаивать на своих требованиях улучшения производственных технологических процессов.

Надо сказать, что уже год, с тех пор как он натолкнулся на стену неприятия директором его предложений, он регулярно подавал ему докладные записки через секретаря, оставляя себе копию с входящим номером и датой регистрации на ней. Для секретаря, пожилой и малограмотной Веры Афанасьевны Коваль, такая форма была внове, и она молча регистрировала рапорты Арика и ставила на копии штампик.

Беда пришла 7 июля. Утром на звероферме обнаружили около тысячи павших щенков норки. На следующие дни еще и еще. И так до 11 тысяч падежа! Областная ветеринарная станция установила причину эпидемии — «чума плотоядных», страшный бич зверохозяйств. Финансовый ущерб был колоссальным. О выполнении годового плана можно было не мечтать. Камчатская региональная ветслужба выдала официальный акт о результатах своего расследования причин происшествия. В акте были указаны практически все те же недостатки, о которых больше года твердил Арик. Он взял для себя копию акта с печатью.

После такой катастрофы прилетела большая комиссия треста «Сахалинзверопром», которому был подчинен совхоз. В ней были представлены руководители всех отраслевых служб: зоотехнической, ветеринарной, инженерной, планово-экономической, бухгалтерской, энергетической, кадровой, снабжения и так далее.

Началась фронтальная проверка хозяйства, длившаяся 10 дней. На 11-й день всю совхозную администрацию собрали в кабинете директора «для разбора полетов». Было душно и тесно. Привычный много и добросовестно работать, Арик никогда не занимался склоками, интригами и не дружил с кем-нибудь против кого-нибудь. Он всегда считал, что сплетнями и интригами занимаются только те, кому нечего делать на работе, или те, кто не хочет работать. Поэтому он наивно полагал, что вот сейчас комиссия установит, наконец-то, истину.

После прочтения вслух акта проверки деятельности совхоза и чрезвычайного происшествия — эпидемии, председатель комиссии генеральный директор треста Владимир Михайлович Калмыков начал по одному поднимать и опрашивать совхозных специалистов. Арик напряженно ждал своей очереди, но его не вызвали. Из выступления директора хозяйства Арик услышал, что во всех бедах виноват только он один, поскольку «не обеспечил, не добился, не учел, не отреагировал, не смог, не реализовал» и еще множество разных «не». Из чего следовало, что Арика нужно было от должности отстранить, уволить, вынести строгий выговор с занесением в учетную карточку по партийной линии и сообщить обо всем в Москву, в главк Минсельхоза. Ни больше, ни меньше.

После такого вывода в кабинете воцарилось общее молчание. Арик был обижен, оскорблен, растерян и обескуражен, однако почувствовал, что это еще только «нокдаун» и, чтобы не получить «нокаут», нужно было собраться и нанести свой сокрушающий удар. Но тут гендиректор Калмыков сказал:

— Ну, Губенко, что можешь сказать в свое оправдание? Все уже выступили, только ты молчишь почему-то, а ведь ты — главный виновник всего происшедшего. Я думаю, что выговорами и увольнением ты не отделаешься. Мы подадим на тебя документы в прокуратуру за нанесение крупного материального ущерба. Вот они с судом вместе и определят истинную степень твоей вины в деньгах и в годах заключения.

Арику стало плохо. Он взмок, руки задрожали, спазм гортани не давал говорить. Напрягшись, он встал и сдавленно сказал:

— Почему никто не упомянул об акте проверки областного ветеринарного управления и о 36-ти моих докладных, которые я подавал директору о грубых нарушениях в работе служб совхоза? О разгильдяйстве и невыполнении сидящими тут своих функциональных должностных обязанностей? О беспробудном пьянстве директора? О прогулах и воровстве? О голодании зверей из-за постоянной нехватки кормов? О преступной халатности главного ветеринарного врача и его службы, которая и привела к появлению инфекции и массовому падежу?

Члены комиссии стали переглядываться между собой, а руководитель ветеринарной службы треста Дмитрий Морозов что-то зашептал на ухо Калмыкову. Тот повернулся к директору и спросил:

— Вилен Ильич, о чем идет речь? О чем он говорит? Что за 36 докладных? Мы за 10 дней не видели никаких докладных. Акт областной ветслужбы был, а докладных не было!

Директор совхоза, сидя, сказал:

— Он все врет! Никаких докладных я не видел и не получал. Морозов обратился к Арику:

— Слушай, Арон, ты как отдавал свои писульки? Лично в руки Кублацкому? Арик ответил:

— Нет, только через секретаря и с регистрацией входящего номера.

Начальник управления кадров треста Сыромятова Нина Ивановна резко спросила:

— А секретарша здесь?

Из угла поднялась взлохмаченная и трясущаяся Вера Афанасьевна:

— Тут я, Нина Ивановна. Сыромятова приказала:

— Рассказывайте всю правду, Афанасьевна!

Та посмотрела на Кублацкого и очень тихо выдавила:

— Да, действительно, главный зоотехник часто приносил докладные записки по работе и лично по специалистам, а я эти бумаги отдавала директору.

Главный инженер треста Пономарев удивленно спросил:

— А где же они, Вилен Ильич? Ты нам их не показал. Или кто-то из коллег видел?

Члены комиссии дружно отказались. Тогда главный кадровик сказала:

— Ну-ка, Афанасьевна, принесите их сюда сейчас же! Где они? В сейфе, небось, прячете от чужих глаз подальше?

Секретарша в ужасе посмотрела на директора совхоза. Тот глядел в пол и никак не реагировал. Тогда секретарь сказала:

— Спросите, пожалуйста, об этом у самого директора. Но Сыромятова уперлась:

— Я вас спрашиваю, Вера Афанасьевна!

— Ну что я скажу? Директор отдал их мне и приказал сжечь все докладные зоотехника в первый же день вашего приезда. Ну, я и сожгла!

Возникла пауза. Нина Ивановна тихо спросила:

— Вера, а журнал регистрации входящей почты цел?

— Конечно, Нина Ивановна, там же вся почта за год, а не только внутренняя.

— Вот и хорошо, принесите сюда, — выдохнула Сыромятова.

Молчавший до сих пор заместитель генерального директора «Сахалинзверопрома» Петр Матвеевич Сытин сказал:

— Это ничего нам не даст, это будут номера и даты, да, может быть, тема докладной, а содержание мы не прочитаем.

Арик все еще стоял и чувствовал себя отвратительно. Напряжение не спадало, колени мелко дрожали, по спине стекал пот, лоб был холодным и липким, ладони мокрые.

Появилась секретарь и отдала Сыромятовой журнал. Та быстро пролистала его и сказала:

— Действительно, регистрация докладных есть и в большом количестве, но тем не зафиксировано, только номер, дата и от кого, то есть от Губенко.

— Что будем делать?

— Что-что, — произнес Калмыков. — Пусть директор нам расскажет, что в них было. Ильич, ты как, сможешь вспомнить хотя бы часть?

Кублацкий поднял голову, и в его глазах видна была только тоска по стакану.

Неожиданно он заявил:

— Не помню ничего. Может, читал, может, нет.

— А, так докладные все-таки были у тебя в руках, — то ли спросил, то ли констатировал Морозов.

— Да, задачка! — протянул главный бухгалтер треста Винокуров. Члены комиссии посмотрели на Арика, и Калмыков миролюбиво спросил, ударяя на первый слог:

— Ты-то сам помнишь, чего там корябал, пИсатель?

Арик молча пробрался между стульями и отдал Калмыкову картонную папку с тесемочками, на которой было написано: «Докладные. Копии. 1978-79 гг.».

— Так чего ты молчал? — заорал гендиректор.

— А вы не спрашивали, — ответил Арик.

Сыромятова что-то сказала Калмыкову. Тот в ответ кивнул. Нина Ивановна встала и сообщила:

— Для всех, кроме членов комиссии, объявляется перерыв на 2 часа.

Губенко, останься, будешь пояснять. Директору тоже остаться. Мы должны изучить копии. Давайте так, — сказала она членам комиссии. — Я перебираю докладные и раздаю их вам по службам. Смотрим, читаем, думаем, спрашиваем Губенко и Кублацкого. А через два часа подведем черту. Вы чего стоите тут все? Я же сказала, ровно на два часа все свободны, потом возвращайтесь.

Далее последовали два часа перекрестного допроса. Арик лаконично отвечал, а директор отмалчивался. На исходе первого часа Кублацкий, молча, встал, подошел к своему письменному столу, открыл левую дверцу, достал оттуда начатую бутылку водки, отхлебнул глоток прямо из горла и, молча же, возвратился на место. Члены комиссии выразительно переглянулись, а начальник службы снабжения и замдиректора треста Сытин с восхищением выдохнул:

— Ну, ты даешь, Ильич! При нас?

Остальные промолчали. За 20 минут до окончания перерыва Калмыков сказал:

— Ну-ка, вы оба, сходите в туалет. Мы тут без вас…

Директор и Арик вышли. Арик без сил уселся на грязный подоконник в коридоре конторы. Другие члены администрации слонялись вокруг здания, курили, прогнозировали.

Через полчаса всех позвали назад в директорский кабинет. Когда все с шумом расселись, Калмыков встал и заключил:

— Картина, товарищи, скверная! Все подтвердилось. Директор скрыл факты и сигналы, полученные от главного зоотехника. Кроме того, уничтожив документы, он пытался помешать нашей работе, исказить фактическое положение дел.

Мы сейчас еще не можем сделать окончательные выводы и поэтому поступим так. Тут остаются руководители отраслевых служб треста еще на три дня. Мы с Ниной Ивановной и товарищем Сытиным улетаем сегодня вечером. Все специалисты совхоза, о которых шла речь в докладных, должны будут подробно письменно дать объяснения комиссии по фактам, приведенным в бумагах. То есть инженер — инженеру, ветеринар — ветеринару, и так далее, и так далее. Мы у себя изучим эти материалы, а окончательные выводы сделаем позднее. Всем все понятно? Вопросы? Нет? Тогда все свободны. Губенко, останься. Ильич, давай обедать и проводи нас в аэропорт.

Когда все присутствующие ушли, Сыромятова спросила:

— Как у тебя настроение, Арон? Тут мы тебя обидели. Ты работать-то собираешься или побежишь искать лучшей доли? Россия большая!

Арик ответил, что Кублацкий предложил ему уезжать из совхоза, искать другую работу.

— Ты забудь, что Кублацкий говорил, — резко сказал Калмыков. — Он уже себя показал. Тебя самого спрашивают, что думаешь делать?

С тяжелым вздохом Арик ответил:

— Работать здесь, что же еще…

— Работай как работал, — сказал Винокуров. — Только больше ничего никому не пиши. Да и некому уже здесь писать.

Арик посмотрел на главбуха треста и спросил:

— А что, директор уже не работает?

— Нет, он с сегодняшнего дня в отпуске за 3 года. У него как раз пять с половиной месяцев накопилось. Через месячишко все узнаешь, а пока трудись как прежде, никого не слушай. Трудно тут вам всем. Завальное хозяйство. Мы знаем. Будем думать и решать, как быть с вашим совхозом. Ну, пока, давай руку.

Арик вытер ладонь о рабочие штаны и попрощался с членами комиссии.

Рабочее время закончилось, и в этот день он возвратился домой раньше обычного. Жены и детей дома не было. Они собирали грибы в лесу на ужин, и овчарка Лайма, любимица семьи, носилась с ними. Дома была одна болонка Кроха. Было еще светло. Арик принял душ и не заметил, как уснул в детской комнате.

Сентябрь 1978 года — 1979 год.

Ежегодный забой зверей для получения ценного меха проводился во всех зверохозяйствах СССР в период с 1 ноября по 28 декабря. Но усиленная подготовка к этому важному и сложному мероприятию, как правило, начиналась в сентябре-октябре.

1 сентября школьники и студенты начали очередной учебный год, а Арик получил по телетайпу приказ о назначении на должность исполняющего обязанности (и.о.) директора совхоза.

Для представления Арика в новой должности прилетел главный ветврач треста «Сахалинзверопром» Морозов. Он же съездил с Ариком в горком КПСС города Елизово и в горисполком, а также провел общее собрание работников совхоза. Кроме того, по просьбе Арика, Морозов решил вопрос о переводе главного ветврача совхоза Олефиренко на аналогичную должность в новый Командорский зверозавод, принадлежавший объединению «Камчатрыбпром» и разместившийся на острове Беринга, одном из двух островов Командорского архипелага. Таким образом, в совхозе на одного злостного сплетника и бездельника стало меньше.

Производство захлебывалось в бесконечных проблемах разных служб. Теперь, отвечая уже за весь совхоз, Арик должен был работать еще больше, еще напряженнее. И он работал. 1978 год закончили без выполнения плана из-за летнего падежа зверей, но зато с высоким зачетом по качеству пушнины, сданной государству на Омском пушно-меховом холодильнике. Исполняя обязанности директора совхоза, Арик получил реальную возможность параллельно реализовать свою программу повышения профессиональной квалификации. В начале 1979 года, он, с разрешения треста, съездил в Москву на ВДНХ (Выставка достижений народного хозяйства) и побывал в своей аспирантуре, где договорился о продолжении научно-исследовательской работы по теме диссертации. Кроме того, он поступил на двухлетние заочные курсы повышения квалификации руководящего состава по экономике сельского хозяйства при Минсельхозе РФ в Орликовом переулке, 3, в Москве.

За 1979 год Арику удалось провести почти весь цикл необходимых научных исследований по диссертации и сдать 2 экзамена кандидатского минимума. Учеба на заочных курсах была почти формальностью и тоже продвигалась успешно. Что касается основного производства, то, забегая вперед, надо сказать, что план 1979 года по производству пушнины был успешно выполнен, и в тресте Арика уже собирались полностью утвердить в должности директора совхоза, избавив от приставки «и.о.», как вдруг произошло событие, снова полностью изменившее его жизнь на многие годы вперед.

Однажды, в июне 1979 года, когда на ферме велась работа по отсадке молодняка норки, на кормокухне заканчивалась большая реконструкция оборудования, на совхозной земле начались посевные работы (на Камчатке все полевые работы проводятся на месяц-полтора позднее, чем в средней полосе), делалось очень многое другое по хозяйству и Арику было очень некогда, его разыскал на звероферме сторож проходной и по местному телефону сообщил, что его ожидает группа каких-то военных. Арик в этот день никаких встреч не планировал и удивился, но попросил сторожа вызвать своего нового секретаря и проводить приезжих в контору с просьбой немного подождать. Через 20 минут он, как был, в грязных, издававших неприятный запах резиновых сапогах до колена и в рабочей одежде, прошел к себе в кабинет, где его ожидали 7 человек в армейской форме. Секретарь догадалась напоить их чаем с печеньем, и они не очень заждались Арика.

Конец ознакомительного фрагмента.