Абсурд – дело тонкое

Сборник, 2023

Что такое абсурд? Нелепость, необычность ситуации, то чего мы не можем понять и принять… Для древних людей абсурд был воплощением ложности рассуждений, в отличии от истины. Абсурд может быть обыденным, смешным, злым, страшным и совершенно непонятным. В этом сборнике авторы попытались представить своё видение и понимание абсурдности ситуации. Их рассказы выворачивают наизнанку самые простые и привычные нам вещи. Если, читая их вы хоть раз улыбнётесь или, ещё лучше, воскликните: «Абсурд! Так не бывает!», то можно считать, что мы достигли своей цели. Приятного чтения.

Евгения Блинчик

Стрелку мне…

— Стрелку мне, стрелку! — я кричу прямо в лобовое стекло, — только зелёную!

— Прямо четыреста метров, — заявляет мне динамик. Дорога тут же поворачивает налево.

— Поверните направо, поверните направо — и дорога моментально выпрямляется.

Мимо лобового стекла пролетают голуби и соколы. У соколов в лапах гармошки, у голубей арфы. Оглушительная волна нежно-бравурного марша обрушивается на машину. Машина подпрыгивает, но руля ещё слушается. Мимо проносятся поля, по краям которых неспешно прогуливаются степные орлы в жилетках с золотыми часами и накрахмаленными салфетками на груди. Мыши-полёвки, музыкально припискивая, периодически выскакивают перед орлами, совершают несколько рок-н-рольных па с обязательным подъёмом-переворотом через клювы орлов и тут же, рыбкой, ныряют обратно в свои земляные норки. Промахнувшиеся мгновенно самоподжариваются, обливаются брусничным соусом и совершенно добровольно отдаются в лапы орлам. Орлы благосклонно принимают. Всё это я вижу, стремительно проносясь мимо, краем глаза.

— Не косись, а то реальное косоглазие случится — нудно поучает меня машина, — смотри прямо и в зеркала; и педальку, педальку-то прижми, а то я скорость теряю…

Тычу ногой вниз и понимаю, что жму на какие-то шестерёнки; педалей не нахожу — ни газа, ни тормоза. Осталась только педаль сцепления, но она вертится под ногой как юла и хихикает.

— Ай! — неожиданно орёт машина, — что это?

Дорогу нам преграждает, наклонив голову и свирепо глядя нам в фары, старая опытная и агрессивная овца-защитница. За её спиной через дорогу быстро перебегают молодые овечки и ягнята в золотых шкурах.

— Ни что, а кто! — ору я в ответ, — объезжай!

— Я не могу — со слезами в голосе воет машина, — там же ямы! Я же не трактор! У меня же колёсики и лапки!

Опускаю глаза вниз и вижу через пол, как все четыре колеса обрастают кошачьими лапками. Лапки мелькают с бешеной скоростью. А, будь, что будет! И я тяну руль машины на себя. Машина взлетает вверх с истошным кряканьем, теряя перья и чешую, сопровождаемая удивлёнными возгласами божьих коровок и кузнечиков.

— Эй, вы куда?! — изумлённо кричит вслед овца-защитница, — что за дела? А поговорить?

— Прости, подруга, некогда! — повиснув на проводах электропередач, машина чувствует себя в безопасности, — как-нибудь, при случае!

И, дав газу, в искрах воздушного электричества, планирует вертикально вниз, на гигантский дуб, увешанный золотыми цепями и с алмазным пирсингом в центральной части ствола, прямо там, где криво вырезано кухонным ножом: «Няня была тут». Мы не успели долететь, как с цепей посыпался дождь из котов в очках виртуальной реальности, с электрогитарами в лапах и пышно взбитыми двадцатипроцентными сливками на усах.

— Вот порвите мне партитуру, — свирепо воет кот с новомодным маникюром-заточкой на передних лапах и микронаушником в ухе, — распущу на лапшу из китайского ресторана!

— За печенью лучше следи, — мимоходом бросает машина, приноравливаясь к кривизне ствола, — диета у тебя не способствует, столько жиров жрать!

И начинает активно драть кору всеми кошачьими лапками на своих четырёх колёсах.

— А что?! — огрызается она на изумлённую русалку, из чьей зубастой пасти, от раскачивания дуба, выпала чья-то нога в рваном лапте, — если лапки есть, то им тоже надо размяться!

У меня внутри салона болтанка, из-под кошачьих лапок, прямо через временно-пространственный дуршлаг, на передние сиденья летит качественная дубовая стружка; на землю, прямо котам на головы, валятся творчески исполненные табуретки с двумя ножками и отсутствием сидений. Через пелену отходов деревообрабатывающей промышленности всматриваюсь в убегающие зеркала и вижу, что кольцо котов-гитаристов сжимается, у некоторых в лапах разделочные ножи для голубого тунца и сковороды с кипящим маслом; многие смачно облизываются; и у всех взбитые сливки на усах превращаются в сливочный соус. И у каждого по фингалу вокруг левого глаза. На какой-то момент мне кажется, что настроение у котов не очень хорошее.

— Хватит развлекаться! — я поддаю коленом по колокольчику, растущему из педали сцепления, — газу! И стрелку мне!

«Далась тебе эта стрелка, — всплывает надпись на лобовом стекле, — да ещё зелёная. Делать больше нечего?».

— Ездить без неё не могу, — я лихорадочно жму на шестерёнки и пытаюсь отмахнуться от колокольчика, — мне направление надо, голос же постоянно врёт! Он тупой, у него же прямое с кривым — одно и тоже!

«Точно надо?», — лобовое стекло фактурно складывается в ухмылку, — «последний раз спрашиваю; потом не отвертишься, без шансов».

В этот момент, машине удаётся отодрать лапки от полупропиленного когтями дуба, и, уронив вниз последнюю, творчески исполненную табуретку на двух ножках, мы, сбивая в полёте жёлуди и листья, рвём вперёд. От удара жёлуди лопаются, из них с писком и чириканьем разбрызгиваются сказки, тут же запечатлеваясь на планирующих листьях. Вся эта пелена, подхваченная потоком воздуха, стелется за машиной, но застревает в цепях и котах. Коты, побросав ножи для тунца, ловят листья на сковороды и отжарив во фритюре, торопливо едят. После чего, с разлившимся по мордам вдохновением, разбегаются по цепям и начинают драть гитары когтями. Ударная волна музыки поддаёт нам под задний бампер.

— Газу! — ору я, — стрелку мне! Стрелку! Дорогу мне! Дорогу!

На лобовом стекле всплывает зелёная стрелка, направленная прямо на меня.

— Главная дорога — это дорога к себе! — ржёт в голос лобовое стекло, — счастливого пути, иди прямо и никуда не сворачивай!

Достаю из сумочки гаечный ключ, чтобы подкорректировать улыбчивость стекла, но тут динамик произносит:

— Внимание! Приводнение в бассейн для искусственных форм жизни! — и склочно добавляет, — и для умных: будешь сдавать назад, помни, что это не вперёд!

Плюхаемся в фиолетовую воду, мимо окна брассом проплывают сучковатое бревно с ручками, две заводных лягушки и подпоясанный ломом топор. Топор явно лидирует.

— Я утомилась, — сообщает мне машина, — поехали домой. Лапки надо сушить.

Проплываем мимо стройных улиток в праздничных кимоно, замешивающих совковыми лопатами бетон на рисовом поле. За их спинами возвышаются густо побеленные шалаши с ярко подведёнными глазами. Шалаши внимательно смотрят на машину и прищуриваются.

— Дай-ка, мне ещё газу, — начинает нервничать машина, — чего они пялятся? На мне узоров нет и цветы на мне не растут! Газу мне!

— Газу дам, — мрачно отвечаю я, — но дороги нет, стрелка ничего, кроме меня не показывает!

— Ничего, — воодушевлённо отвечает машина, — дорогу найдём, я её аккумулятором почую!

Лопаты продолжают флегматично перемешивать бетон, в который от рёва мотора ссыпаются улитки и рис. Кимоно вспархивают вверх, рассаживаются на электропроводах и начинают распевать хокку.

— Осторожно! — машина в истерике, — ты же на стену прёшь! Тормози!

Педали тормоза нет, как и шестерёнки, пробиваю ногой дно, пытаюсь тормозить пяткой, и в этом момент стрелка срывается с лобового стекла и бьёт меня прямо в сердце.

…стоим с машиной под домом, прислушиваемся к напевам котов-электрогитаристов. С машинной крыши свисает спелая лесная земляника. Лапки сушатся на бельевых верёвках. В лобовом стекле торчит гаечный ключ. В моей груди — зелёная стрелка-направление.

— Вот скажи, — спрашивает машина, — ты зачем мне а бак четыре бутылки пепси-колы на чеченских минеральных водах залила?

— Так ты пить хотела, — отвечаю я.

И мы с машиной ласково обнимаемся.

Наступила ночь.