Неточные совпадения
На длинном, шатком плотике
С
вальком поповна толстая
Стоит, как стог подщипанный,
Подтыкавши подол.
И вдруг Нехлюдов вспомнил, что точно так же он когда-то давно, когда он был еще молод и невинен, слышал здесь на реке эти звуки
вальков по мокрому белью из-за равномерного шума мельницы, и точно так же весенний ветер шевелил его волосами на мокром лбу и листками на изрезанном ножом подоконнике, и точно так же испуганно пролетела мимо уха муха, и он не то что вспомнил себя восемнадцатилетним мальчиком, каким он был тогда, но почувствовал себя таким же, с той же свежестью, чистотой и исполненным самых великих возможностей будущим и вместе с тем, как это бывает во сне, он знал, что этого уже нет, и ему стало ужасно грустно.
Нехлюдов сел у окна, глядя в сад и слушая. В маленькое створчатое окно, слегка пошевеливая волосами на его потном лбу и записками, лежавшими на изрезанном ножом подоконнике, тянуло свежим весенним воздухом и запахом раскопанной земли. На реке «тра-па-тап, тра-па-тап» — шлепали, перебивая друг друга,
вальки баб, и звуки эти разбегались по блестящему на солнце плесу запруженной реки, и равномерно слышалось падение воды на мельнице, и мимо уха, испуганно и звонко жужжа, пролетела муха.
Роясь в делах, я нашел переписку псковского губернского правления о какой-то помещице Ярыжкиной. Она засекла двух горничных до смерти, попалась под суд за третью и была почти совсем оправдана уголовной палатой, основавшей, между прочим, свое решение на том, что третья горничная не умерла. Женщина эта выдумывала удивительнейшие наказания — била утюгом, сучковатыми палками,
вальком.
В этом положении она била ее по спине и по голове
вальком и, когда выбилась из сил, позвала кучера на смену; по счастию, его не было в людской, барыня вышла, а девушка, полубезумная от боли, окровавленная, в одной рубашке, бросилась на улицу и в частный дом.
В левой руке — повод, а правая откинута назад: надо придерживать неуклюжий огромный
валек на толстых веревочных постромках.
Баба стучит
вальком по мокрому белью…
— Да вот четвертую сотню качаем. Бумага паскудная такая, что мочи нет. Красная и желтая ничего еще, а эта синяя — черт ее знает — вся под
вальком крутится. Или опять и зеленая; вот и глядите, ни черта на ней не выходит.
Затем он спокойно встал, потер ладонями пересиженные колени, собрал все отпечатанные литографии и приготовленные листки, сложил их вместе с губкою и
вальком в большую тряпку и пронес мимо Персиянцева в большую комнату.
За полночь Соловейчик кончил свое ковырянье на литографическом камне, сделал
вальком пару пробных оттисков и ушел из квартиры Арапова.
Персиянцев прокатил
вальком.
Тпру! оторвался
валек, и на мосту, несмотря на беспрерывные оглушительные удары, мы принуждены остановиться.
Тпрру! ворота скрипят,
вальки цепляют за воротища, и мы въезжаем на двор.
Василий, в дороге подающий милостыню, дает наставления Филиппу насчет укрепления
валька и, только когда все уже готово и Филипп, собирая вожжи, лезет на козлы, начинает что-то доставать из бокового кармана.
— Здравствуй! А уж я думал, ты не придешь более, — так встретил меня
Валек, когда я на следующий день опять явился на гору.
Валек зажег лучину, и мы отправились с ним в темный коридор, примыкавший к подземелью.
И мы втроем поднялись из подземелья, но и здесь, наверху, меня не оставляло ощущение какой-то напряженной неловкости.
Валек был грустнее и молчаливее обыкновенного.
— Я
Валек… Я тебя знаю: ты живешь в саду над прудом. У вас большие яблоки.
Через четверть часа я спал уже глубоким сном, и во сне мне виделись действительно черти, весело выскакивавшие из черного люка.
Валек гонял их ивовым прутиком, а Маруся, весело сверкая глазками, смеялась и хлопала в ладоши.
Валек, вообще очень солидный и внушавший мне уважение своими манерами взрослого человека, принимал эти приношения просто и по большей части откладывал куда-нибудь, приберегая для сестры, но Маруся всякий раз всплескивала ручонками, и глаза ее загорались огоньком восторга; бледное лицо девочки вспыхивало румянцем, она смеялась, и этот смех нашей маленькой приятельницы отдавался в наших сердцах, вознаграждая за конфеты, которые мы жертвовали в ее пользу.
Мальчик, по имени
Валек, высокий, тонкий, черноволосый, угрюмо шатался иногда по городу без особенного дела, заложив руки в карманы и кидая по сторонам взгляды, смущавшие сердца калачниц. Девочку видели только один или два раза на руках пана Тыбурция, а затем она куда-то исчезла, и где находилась — никому не было известно.
Я не знал еще, что такое голод, но при последних словах девочки у меня что-то повернулось в груди, и я посмотрел на своих друзей, точно увидал их впервые.
Валек по-прежнему лежал на траве и задумчиво следил за парившим в небе ястребом. Теперь он не казался уже мне таким авторитетным, а при взгляде на Марусю, державшую обеими руками кусок булки, у меня заныло сердце.
Прошло еще несколько дней. Члены «дурного общества» перестали являться в город, и я напрасно шатался, скучая, по улицам, ожидая их появления, чтобы бежать на гору. Один только «профессор» прошел раза два своею сонною походкой, но ни Туркевича, ни Тыбурция не было видно. Я совсем соскучился, так как не видеть Валека и Марусю стало уже для меня большим лишением. Но вот, когда я однажды шел с опущенною головою по пыльной улице,
Валек вдруг положил мне на плечо руку.
«Профессор» стоял у изголовья и безучастно качал головой. Штык-юнкер стучал в углу топором, готовя, с помощью нескольких темных личностей, гробик из старых досок, сорванных с крыши часовни. Лавровский, трезвый и с выражением полного сознания, убирал Марусю собранными им самим осенними цветами.
Валек спал в углу, вздрагивая сквозь сон всем телом, и по временам нервно всхлипывал.
Валек серьезно смотрел на меня и на девочку, и раз, когда я заставил ее бегать со мной взапуски, он сказал...
— Ты уж уходишь? — спросил
Валек.
Взяв мою руку,
Валек повел меня по какому-то узкому сырому коридору, и, круто повернув вправо, мы вдруг вошли в просторное подземелье.
Пока я рассматривал гробницу, удивляясь странному назначению окна, на гору вбежал запыхавшийся и усталый
Валек. В руках у него была большая еврейская булка, за пазухой что-то оттопырилось, по лицу стекали капли пота.
Все это заставило меня глубоко задуматься.
Валек указал мне моего отца с такой стороны, с какой мне никогда не приходило в голову взглянуть на него: слова Валека задели в моем сердце струну сыновней гордости; мне было приятно слушать похвалы моему отцу, да еще от имени Тыбурция, который «все знает»; но вместе с тем дрогнула в моем сердце и нота щемящей любви, смешанной с горьким сознанием: никогда этот человек не любил и не полюбит меня так, как Тыбурций любит своих детей.
Валек усмехнулся с обычным грустным видом и ничего не ответил.
— Серый камень высосал из нее жизнь, — пояснил опять
Валек, по-прежнему смотря на небо. — Так говорит Тыбурций… Тыбурций хорошо знает.
— Пойдем, Маруся, наверх, — позвал
Валек сестру.
Мы с Марусей, крепко прижавшись друг к другу, смотрели на эту сцену из дальнего угла; но
Валек совершенно свободно шнырял между большими, поддерживая то руку, то ногу, то голову Лавровского.
— Одно другому не мешает, и Вася тоже может быть судьей, — не теперь, так после… Это уж, брат, так ведется исстари. Вот видишь ли: я — Тыбурций, а он —
Валек. Я нищий, и он — нищий. Я, если уж говорить откровенно, краду, и он будет красть. А твой отец меня судит, — ну, и ты когда-нибудь будешь судить… вот его!
А моя маленькая приятельница почти никогда не бегала и смеялась очень редко; когда же смеялась, то смех ее звучал, как самый маленький серебряный колокольчик, которого на десять шагов уже не слышно. Платье ее было грязно и старо, в косе не было лент, но волосы у нее были гораздо больше и роскошнее, чем у Сони, и
Валек, к моему удивлению, очень искусно умел заплетать их, что и исполнял каждое утро.
— Нищие! — угрюмо отрезал
Валек.
Затем мне пришлось отступиться, и
Валек один умелыми руками принялся за стряпню.
Сначала мне очень не хотелось спускаться в подземелье, но потом, подумав, что ведь
Валек и Маруся живут там постоянно, я победил неприятное ощущение и пошел туда вместе с ними.
— Что ж, — сказал в раздумье
Валек, — приходи, пожалуй, только в такое время, когда наши будут в городе.
Валек робко посмотрел на меня.
— Эй, послушай-ка, — крикнул мне
Валек, когда я отошел несколько шагов. — А ты болтать не будешь о том, что был у нас?
Она и
Валек ели с жадностью, которая ясно показывала, что мясное блюдо было для них невиданною роскошью...
— Скучно здесь… — с грустью произнес
Валек.
Я отдал ей яблоки, а
Валек, разломив булку, часть подал ей, а другую снес «профессору». Несчастный ученый равнодушно взял это приношение и начал жевать, не отрываясь от своего занятия. Я переминался и ежился, чувствуя себя как будто связанным под гнетущими взглядами серого камня.
Валек спустился туда, приглашая меня за собой, и через несколько секунд мы оба очутились в темноте, под зеленью.
— Неправда, неправда, — возразил
Валек, — ты не понимаешь. Тыбурций лучше знает. Он говорит, что судья — самый лучший человек в городе и что городу давно бы уже надо провалиться, если бы не твой отец, да еще поп, которого недавно посадили в монастырь, да еврейский раввин. Вот из-за них троих…
Штык-юнкер и темные личности отправились куда-то искать счастья. Тыбурций и
Валек совершенно неожиданно исчезли, и никто не мог сказать, куда они направились теперь, как никто не знал, откуда они пришли в наш город.
Я пошел тихо и часто оглядывался, ожидая, что
Валек меня догонит; однако я успел взойти на гору и подошел к часовне, а его все не было. Я остановился в недоумении: передо мной было только кладбище, пустынное и тихое, без малейших признаков обитаемости, только воробьи чирикали на свободе, да густые кусты черемухи, жимолости и сирени, прижимаясь к южной стене часовни, о чем-то тихо шептались густо разросшеюся темной листвой.