Совесть

Совесть — психический (когнитивный) процесс, вызывающий эмоции и рациональные ассоциации, основанные на моральной философии или системе ценностей личности. Зачастую совесть является причиной появления чувства вины или «угрызений совести», раскаяния, когда человек совершает поступок, противоречащий его моральным ценностям. Моральные ценности индивида и их несоответствие семейным, социальным, культурным и историческим представлениям о морали служат предметом изучения в психологии. Степень, в которой совесть определяет суждение о моральной стороне действия перед его совершением, и вопрос о том, основаны ли (или должны быть основаны) такие моральные суждения на разуме, породили споры в философии. Они представлены в сопоставлении теорий современных западных философов с теориями философов периода романтизма и других идейных направлений, появившихся с конца эпохи Возрождения.

В религиозных представлениях совесть обычно рассматривается в связи с моралью, присущей всем людям, исходящей от благотворной Вселенной и/или божественной сущности. Различные особенности той или иной религии, связанные с ритуалами, мифологией, доктринами, правом и так далее, не обязательно согласуются с эмпирическими, эмоциональными, духовными или созерцательными соображениями о происхождении и функционировании совести. Общепринятые светские или научные взгляды рассматривают способность к совести как, вероятно, генетически детерминированную, а её формирование у субъекта как воздействие на него окружающей культуры.

Обычно используемой метафорой для совести служит определение «внутренний голос», восходящее к философии Сократа, для которой характерно использование термина «даймоний» (внутренний голос, который в решающий момент, предостерегает человека от совершения поступка, угрожающего его благополучию).

Совесть является понятием в национальном и международном праве (например, свобода совести). Она послужила темой для многих выдающихся произведений искусств, включая литературу, музыку и кинематограф.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Прежде всего, очевидно, что из бытия никоим образом нельзя обосновать долженствования. Каким образом из того, что данное событие фактически наступит, может следовать, чтобы я должен был стремиться к нему как должному? Почему из ряда своих прошлых поступков, имеющих совершенно равное значение с точки зрения общего для них господства закона причинности, одни я квалифицирую как нравственные, согласные с законом долженствования, другие как безнравственные, с ним не согласные, причем за них мучит меня совесть, хотя я не могу их изменить и уничтожить? Все изощрения позитивистов представить мораль как факт естественного развития (и тем подорвать ее святость, приравняв ее всем другим естественным потребностям, как-то: голода, полового размножения и т. д.) касаются только отдельных форм, особенных выражений нравственности, но они предполагают сам факт существования нравственности, без чего были бы невозможны и сами эти исследования. (Так атеисты, с чем большим пылом доказывают небытие Бога, тем нагляднее обнаруживают, какую роль в их сознании играет эта проблема и насколько в нем присутствует Бог, хотя бы как предмет отрицания.) Долженствование – сверхопытного происхождения, а так как долженствованием проникнута наша жизнь, то можно сказать, что и жизнь людей состоит из постоянного сочетания опытного и сверхопытного, материального и духовного начала75*.

Коллектив авторов, Манифесты русского идеализма, 2009

Обратимся ко взглядам на поступок современных философов, опуская другие периоды развития философской мысли (Средневековье, Возрождение, эпоха Просвещения), так как для нас важно было соотнести представление о нравственных категориях и поступке философов с момента зарождения и до современного этапа развития философии как науки. Заметим только, что русская этическая мысль неразрывно связана с национальным характером, нравом, этосом русского народа. Так, Н. О. Лосский писал: «Русский человек обладает особенно чутким различением добра и зла; он зорко подмечает несовершенство всех наших поступков, нравов и учреждений, никогда не удовлетворяясь ими и не переставая искать совершенного добра» [199, с. 241]. В работе В. Д. Кавелина «Задачи этики» (1885 г.) говорится об условиях, при которых действия зарождаются в душе, о законах душевной деятельности и способах, с помощью которых душевная деятельность может стать нормальной [231, с. 806]. По мысли С.Н. Булгакова, этическая проблема является особенно значимой для русского духа, ибо в ней выражается отличительная черта русского национального характера – «болезнь совести». Суть этой болезни – «в страшном разладе», «огромной пропасти», существующей между идеалом и российской действительностью, между требованиями разума и условиями жизни [231, с. 832].

З. И. Курцева, Речевой поступок: риторический и методический аспекты, 2017

Гегель определял просвещение как желание действовать посредством рассудка. Он служит объективной религии (теологии), но не способен превратить теоретические принципы в практические. Он разыскивает оправдание для всякой страсти, является слугой себялюбия. «Просвещение, – писал Гегель, – делает человека умнее, но не делает его лучше».[3] Гегель хотел сделать религию субъективной. Субъективная религия – это дело сердца, которое является источником моральных чувств, и прежде всего совести. Однако, когда речь заходит о требовании стряхнуть с себя жизненные заботы, презреть богатство, оно объявляется общим местом, литанией, которую нельзя принимать всерьез: «Собственность и ее судьба стали для нас слишком важными, чтобы рефлексия такого рода могла быть для нас приемлемой, отказ от них мыслимым».[4]

Б. В. Марков, Политическая антропология. Учебник для вузов, 2017

Своеобразную трактовку альтруистического поведения представил в своей волюнтаристической философской доктрине Артур Шопенгауэр. В качестве «первофеномена нравственной жизни он рассматривал два взаимосвязанных принципа: аскетическую позицию человека по отношению к собственной личности и альтруистическую установку по отношению к другим людям. В его истолковании фундаментальное основание во взаимодействии людей должна составлять бескорыстная справедливость и подлинное человеколюбие. Он утверждал, что заложенное в самой человеческой природе сострадание составляет «истинный источник человеколюбия, caritas, agape, т. е. той добродетели, принцип которой: «Помогай всем насколько можешь», составляет основу всех человеческих поступков, если «они должны иметь моральную ценность, т. е. быть чистыми от всяких эгоистических мотивов и именно поэтому пробуждать в нас самих то внутреннее удовлетворение, которое называют доброй, удовлетворенной, одобряющей совестью». Это высокородное нравственное чувство, писал он, проявляется ежедневно, всюду, где по непосредственному побуждению, не долго думая, человек помогает и спешит на выручку другому. Иной раз очевиднейшей опасности подвергает свою жизнь за того, кого он видит впервые, не принимая при этом в расчет ничего иного большую нужду и опасность другого. Характернейшая особенность человеколюбия, по его утверждению, заключается в том, что добрый человек своими помыслами и поступками убеждает: «Другие для него не «не-я», а «тоже я».

Е. М. Бабосов, Человекомерность социальных систем, 2015

Но часто и эта форма воздействия имеет огромное значение, ведь отрицательная оценка обществом его личности вызывает у человека чувство стыда и угрызения совести. Зачастую это не позволяет человеку самореализоваться, занять определенную должность, создает дискомфорт во взаимоотношениях с людьми. Справедливо утверждение Н. Ф. Кузнецовой о том, что подлинно нравственными считаются только те поступки, которые стали внутренним убеждением человека, а не те, которые совершаются из страха перед общественным мнением. С. Новгородцев писал: «Успех действия права в жизни вообще обусловлен тем, насколько оно проникло в сознание членов общества и встречает в них нравственное сочувствие и поддержку. Без этой поддержки право превращается в мертвую букву, лишенную жизненного значения или в тяжкое бремя, сносимое против воли».[94]

Сергей Тасаков, Нравственные основы норм уголовного права о преступлениях против личности, 2008

• схоластика (рациональное обоснование и систематизация христианского вероучения с использованием идей античной философии). Космоцентризм древнегреческой философии вытеснен теоцентризмом, исходная идея которого заключается в следующем: все изменяемое сотворено Богом из «ничего» и стремится в конце концов к ничтожному. Природное и социальное бытие – результат божественного предопределения. Следствие этого тезиса – идея мировой гармонии и целесообразности всех процессов. Человек понимается как персона, неделимая личность, обладающая разумом, свободой воли и совестью. Носителем человеческой личности является душа, созданная Богом. Порча души ведет к порче личности. Несовершенство поведения человека, обладающего свободой воли, – причина зла, которое необходимо для гармонии мира. Большинству философов этого периода было присуще догматическое мышление, основанное на доскональном знании формальной логики, которая становится незыблемым каноном. Методы этого мышления – суммарный обзор, комментарии, цитирование. В центре философских диспутов был вопрос о соотношении веры и знания. Известна концепция чистой веры Тертуллиана (160–220), суть которой выражена в афоризме: «Верю, ибо абсурдно». Напротив, Фома Аквинский (1225–1274) считал, что вера в Бога должна опираться на систему рациональных доказательств:

В. П. Огородников, Философия: Шпаргалка, 2011

Я постараюсь также убедить читателей в том, что свобода совести мусульман проистекает из религии Аллаха и что главным источником ее является Священный Коран. Сегодня, по-видимому, настала пора, когда это стало возможно. Ибо процессы демократизации нашего общества, его обновления, расширяющейся гласности заставляют ставить по-новому многие вопросы, в том числе и связанные с отношением людей к религии. Эта небольшая, но жизненно важная область и прежде привлекала мое внимание. На это меня натолкнули и реальные обстоятельства, наглядно свидетельствующие о губительных последствиях тотального и насильственного насаждения «научного» атеизма, отчужденности от религиозных постулатов, нравственных критериев, отхода от божественных истин и пренебрежения ими. При всем этом следует заметить, что ныне более ощутимыми стали процессы возрождения духовных ценностей. В таких условиях понимание генезиса свободы совести обретает особую важность. Иначе она превращается в оторванную от своего источника и потому утратившую свою суть формальную фразу.

А. А. Мамедзаде, Свобода совести. Истоки, становление, правовая охрана, 2013

Именно в вертикальной свободе, имплицитной или эксплицитной, следует усматривать основания формируемых ценностных суждений. Такие суждения переживаются как истинные или ложные постольку, поскольку они вызывают чувство чистой или нечистой совести. Но своего надлежащего контекста, ясности и тонкости они достигают только через историческое развитие человека и личное присвоение социального, культурного и религиозного наследия, осуществляемое индивидом. Именно благодаря трансцендентальной идее ценности и ее выражению в чистой или нечистой совести человек способен морально развиваться. Но законченное моральное суждение всегда есть плод вполне развитого самотрансцендирующего субъекта, или, по словам Аристотеля, добродетельного человека[23].

Бернард Лонерган, Метод в теологии, 1971

Это последнее утверждение Самарина требует некоторой оговорки. Идея постоянного воздействия Бога на каждого человека, как и на каждое существо вообще, действительно вытекает из факта объективного бытия Божия, но очевидно, что этим признанием нисколько не определяется характер или направление самого воздействия. Мы можем только констатировать его наличность, но смысл его для нас непостижим. Между тем выражения, которыми пользуется Самарин, могут подать повод к недоразумению. Он формулирует свою мысль так: «… Всемогущее существо… не только каждого человека доводит до сознания его нравственного призвания и личного долга, но вместе с тем и внешние, от субъекта совершенно не зависящие события и обстоятельства его жизни располагает таким образом, что они находятся и пребывают в определенном, для человеческой совести легко познаваемом отношении к этому призванию». Эти слова, подчеркнутые самим Самариным, как будто наводят на мысль, что при известных обстоятельствах или на известном уровне человек может сознательно определить тот путь, который предначертан ему в божественном Промысле.

М. О. Гершензон, Избранное. Исторические записки, 2016

Двойное убеждение в том, что мы обладаем свободной волей и что разум является Богоданным вожатым в жизни, поддерживало довод в пользу терпимости, развитый кембриджскими платониками. Вичкот провозглашал: «Любой человек имеет столько же прав следовать своему собственному пониманию в суждении об истине, сколько он имеет прав пользоваться собственными глазами, чтобы видеть свою дорогу. Следовательно, нет ничего оскорбительного для другого в том, что каждый человек использует свое собственное право»[88]. Широкая открытость иным взглядам дала кембриджским платоникам прозвище «латитудинариев»[89], которое первоначально использовалось в уничижительном смысле, но с помощью него впоследствии стали обозначать конструктивную философию и политику терпимости[90]. Терпимость, развиваемая кембриджскими платониками, не была абсолютной. Мор, например, к сожалению, не находил атеизм терпимым, но тем не менее их довод в пользу терпимости был гигантским шагом к свободе, принимая во внимание общественные реалии беспокойного XVII в. Их существенный вклад в дело терпимости частично может быть засвидетельствован критикой, которой они подвергались. В «Некоторых соображениях по поводу апологии д-ром Генри Мором его “Тайны и Благочестия”» Джозеф Бомонт критикует Мора за проповедь «свободы совести».

Чарльз Талиаферро, Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней, 2005

Вместе с тем консервативная интеллектуальная традиция в России была далека от отрицания закона, формального права как ценности. Скорее напротив, консерваторов можно назвать «законниками», не в формальном, а во внутреннем, содержательном плане. Закон как внешнее предписание власти, обеспеченное принуждением является необходимым, но не решающим средством регуляции человеческого поведения. Первенство охранителями отдавалось религиозным и нравственным началам, соблюдаемым человеком по зову совести, а не под угрозой наказания или общественного осуждения. Закону же отдается адекватное для русской духовной культуры место – средства охранения человека и общества от зла и приготовления человека через государственно-правовую дисциплину к свободному, нравственному поведению. Нравственно зрелый человек преодолевает в себе закон и утверждает жизнь по правде, совести уже без опоры на закон. Закон, положительное право не лишены духовно-нравственного характера и предназначения по ряду причин.

А. А. Васильев, Охранительная концепция права в России, 2013

Действительно, обязательная сила нравственного закона основана на свободном сознании долга. «Это сознание не ограничивается умственной сферой; оно охватывает все существо человека, который имеет и чувства, побуждающие его действовать на пользу ближних. Основное нравственное чувство есть любовь. Нравственный закон есть закон любви, а любовь не вынуждается: она составляет явление свободной души человека»[70]. Чичерин был близок Канту, который рассматривал право и нравственность как два разных типа этики: «этику справедливости» и «этику добродетели». Различие между правом и нравственностью определялось Чичериным как качественная разница между законом «правды» (юридической справедливости) и законом любви. Закон правды требует воздавать каждому свое, тогда как закон любви предписывает человеку жертвовать собой во имя ближнего. В отличие от закона правды закон любви не может быть принудительным: «…и осознание и чувство соединяются в нравственном акте, которым человек, по внутреннему побуждению, решает, что добро и что зло. Это внутреннее решение есть голос совести, которая, как явление разумносвободной личности, свободна по самому своему существу. На нее не может простираться никакое человеческое действие»[71].

Коллектив авторов, Философия свободы, 2011

Католические патеры, а особенно иезуиты, всегда занимались этой борьбой гораздо больше и, конечно, понимали ее отчетливее, чем великие идеалисты, у которых, по крайней мере, в лучшие периоды их жизни, было так много светлого языческого духа древней Греции. Прогрессивная сила диалектического идеализма заключалась в том, что он рассматривал явления в процессе их развития, их возникновения и их уничтожения. Достаточно твердо усвоить себе точку зрения развития, чтоб лишиться всякой возможности быть искренним консерватором. А пока человеческий род находится в восходящей части кривой линии своего исторического движения, – всякий, усвоивший себе точку зрения развития, непременно будет прогрессистом, если не пожелает входить в сделки со своею совестью и не утратит в сущности совершенно элементарной способности делать правильные умозаключения из им же самим принятых посылок. Но для того, чтобы уметь твердо стоять на указанной точке зрения, вовсе нет надобности быть идеалистом. Новейший диалектический материализм держится за нее по меньшей мере так же прочно, как и идеализм первой половины XIX века.

Г. В. Плеханов, А. Л. Волынский, 1897

В книге «По ту сторону добра и зла» Ницше утверждает, что «независимость – это удел очень немногих, это преимущественное право сильных…». Он убежден, что «в наш слишком народный, или лучше сказать, простонародный век “воспитание” и “образование” по самой сущности своей должны быть искусством обманывать – обманывать относительно ее происхождения чернь, унаследовавшую от предков свои телесные и душевные свойства». В этой связи стало возможным рассматривать культуру со знаком «минус», как опыт ложный, подавляющий и закрепляющий человека. Да и «преодоление морали, в известном смысле даже самопреодоление морали – пусть это будет названием той долгой тайной работы, которая представлена самой тонкой, самой честной и вместе с тем злобной современной совести как живому пробному камню души»[36].

В. А. Сапрыкин, Ценности социализма. Суровая диалектика формационно-цивилизационной смены и преемственности системы общественных ценностей, 2014

3. Также сказываются внутренние человеческие факторы, которые в различных народах и культурах называются по-разному: «здравый смысл», «чистый нрав», «сознательная совесть», «душа» и тому подобное. Все эти внутренние факторы-качества побуждают нас к осознанию необходимости отойти от сугубо естественного существования и начать вести более возвышенную жизнь – с тем, чтобы все наши скрытые таланты и внутренние качества были проявлены и задействованы во имя высшего единства человечества.

М. Т. Джа'фари, Благоразумная жизнь, 2014

Было бы ошибкой толковать (из-за упоминания «демона») этот, можно сказать, завет ученого молодежи, идущей в науку, в фаталистическом духе (вера в мойру (рок), покорность судьбе и т. п.). У Вебера отмечается скрытая ассоциация к Сократу, который, характеризуя внутренние духовные импульсы человека (и себя прежде всего), говорил о даймонах, называемых в переводах также и демонами. Это не «злой дух» позднейших религий, а скорее божественный дар, нечто вроде харизмы в творчестве, включающий задатки, архетипы, здравый смысл, интеллект, а также нравственные категории – совесть, справедливость, чувство меры и др. Вебер имеет в виду призвание, своевременно обнаруженное в себе, точнее, убеждение в своем призвании, которое действительно определяет жизненный путь, «влечет и мучает», как говорил Сократ.

С. А. Шавель, Общественная миссия социологии, 2010

Люди мучительно искали опору для целостного восприятия жизни, искали идеал, задавали вопросы о вере в него, требовали ответа на свой вопрос о необходимости веры (веры как целостного, ценностного отношения ко всем проявлениям своей жизни). Поразительно быстро от просьбы объяснить, что происходит с ними самими или с их детьми, люди переходили к проблемам неосуществимой (по их мнению) трансцендентности. Вместо, казалось бы, бытийно важных вопросов об их жизненной успешности содержанием профессиональной деятельности становилось обсуждение вопросов совести, чести, достоинства, любви, свободы, ответственности – того, что давало людям пусть минимально (по мере моих возможностей) пережить собственную трансцендентальную способность.

Г. С. Абрамова, Психология развития и возрастная психология, 2022

7. Садизм (от имени маркиза де Сада (1740–1814), со скандальным откровением описавшим это всегда существовавшее явление) – отношение к жизни, основанное на получении удовольствия от унижения в самых разных видах другого человека, от грубого физического до изысканного. Садизм – это преднамеренное устранение последней черты, нормы в поведении человека, а именно, его природы. Унижение другого, здесь нет ничего от борьбы с «ложью» гуманизма, есть унижение самой природы человека, врожденных, естественных чувств, на которых строится его жизнь: стыд, совесть, личное достоинство, привязанности (любовь, дружба и т.д.). Освобождение злой, противоестественной составляющей существа человека может заключаться в стремлении показать все стороны жизни человека, в бунте против лицемерия морали, основывающейся на понятии человека как «доброго существа», где «зло» – это лишь признак недостаточного проявления «добра», и принцип «чем больше добра, тем меньше зла» является определяющим. Однако, в любом случае, садизм – это отрицательное явление, в котором физическое насилие над человеком тесно переплетается с моральным его уничтожением: моральное унижение равноценно его физическому уничтожению. Ложь, возведенная на талантливого человека, ведет к его физическому подавлению и, самое страшное, самоподавлению.

С. Д. Лобанов, О природе философии, -1

Обычно чем выше духовная культура человека, тем ближе его облик к его внутренней сути. В идеале человек с высокой духовной культурой «показывает» окружающим кем он по сути является. Такому человеку не нужно намеренно демонстрировать позы открытости, заучивать «правильные» жесты и взгляды, так как для него естественны благожелательное отношение к людям, честность, доброта и отзывчивость. Соответствие знания моральных норм и нравственного поведения, эстетичных внешнего вида и поведения свидетельствует о высоком духовном развитии человека, для которого знания этих принципов и норм, желание следовать им превратились во внутреннее убеждение. Этот человек поступает правильно не потому, что знает, как надо поступить «правильно», а потому, что не может поступить иначе; ориентируется не столько на необходимость соблюдать внешние правила, сколько на свою совесть – чувство нравственной ответственности за свое поведение перед окружающими, а также на чувство искренности к ним.

Н. Г. Шредер, Профессиональная этика и этикет, 2009

Этот неосознаваемый, но реально ощутимый план души то и дело вторгается в сознание, ориентированное на ценности своеволия и своекорыстия, в виде мучительных обличений совести, внезапных ощущений пустоты и тоски, которые воспринимаются как «беспричинные». Человек, воспитанный в атмосфере потребительства и потому не имеющий ни культурной почвы, ни душевного или духовного инструмента для того, чтобы распознать истинные причины своего состояния, пытается заглушить его, исходя из тех представлений, которые были навязаны ему средой. Такими средствами «освобождения» может быть всё тот же привычный ассортимент новой цивилизации: алкоголь, наркотики, секс, экзотические культы и т. д. Образуется порочный круг зависимости человека, лишённого нравственного центра и опирающегося на извращённые аксиологические основания: в ситуации, когда грех натурализуется и объявляется нормой, человек начинает в себе вести борьбу с «добром», которого не может осознать или которого стыдится, ибо оно противоречит общепринятым установкам и обязывает к разрыву с ними.

О. А. Николаева, Православие и свобода, 2002

Главная проблема, занимающая обоих основоположников психологии человеческого бытия, – поиска и нахождения каждым человеком смысла жизни. По Франклу, «нахождение смысла – это вопрос не познания, а призвания. Не человек ставит вопрос о смысле своей жизни – жизнь ставит этот вопрос перед ним, и человеку приходится ежедневно и ежечасно отвечать на него – не словами, а действиями. Смысл не субъективен, человек не изобретает его, а находит в мире, в объективной действительности, именно поэтому он выступает для человека как императив, требующий своей реализации» (Франкл, 1990, с. 114). Для Рубинштейна смысл жизни представляет собой такое ценностно-эмоциональное образование личности, которое проявляется не только в принятии одних ценностей и отрицании других, но и в саморазвитии, самореализации личностных качеств субъекта, ищущего и находящего высший, «запредельный» смысл своего бытия. Франкл называет его сверхсмыслом, а Рубинштейн полагает, что «смысл человеческой жизни – быть источником света и тепла для других людей. Быть сознанием Вселенной и совестью человечества. Быть центром превращения стихийных сил в силы сознательные. Быть преобразователем жизни, выкорчевывать из нее всякую скверну и непрерывно совершенствовать жизнь» (Рубинштейн, 1997, с. 113).

В. В. Знаков, Психология понимания мира человека, 2016

К ведению философии могут быть отнесены слова ап. Павла о естественном богосознании язычников, ибо философия есть «языческое», естественное, имманентное богосознание и самосознание: «Когда язычники, не имеющие себе закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон. Они показывают, что дело закона у них написано в сердцах; о чем свидетельствуют совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» (Рим. 2:14-5). Философия знаменует искание Бога человеком, предоставленным его собственным силам, его имманентной божественности. Ибо Бог «от одной крови произвел весь род человеческий… дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли; хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем, и движемся, и существуем» (Деян. Ап. 17:26- 7). В царственной свободе, предоставленной человеку, полноте его богосыновства ему предоставлено самое бытие Бога делать проблемой, философски искать Его, а следовательно, предоставлена и полная возможность не находить и даже отвергать Его, т. е. вместе с философским благочестием заложена возможность и философского нечестия.

С. Н. Булгаков, Свет невечерний. Созерцания и умозрения, 1917

Чем человек свободнее, тем более он одинок и чужд миру. В разряженном воздухе вершин дело постоянного самоутверждения, самовымысла, полагания себя возвышается над страхом и отчаянием – но дает ли оно право на произвол, и если Бога нет, то все ли позволено? Для Сартра, несомненно знакомого со страшным вопросом Достоевского, достаточным доводом для того, чтобы не совершать злодеяний, является абсолютность свободы, ибо она родственна ценностям, даже если таковые случайны и искусственны. Т. е. событие одной стороной соприкасается с жизнью других. Когда человек полагает себя, он со-полагает вместе и других. Быть свободным и оставаться честным и искренним – значит утверждаться нравственно, иметь чистую совесть. Преступник, напротив, нарушает целостность своего бытия и своего выбора – его совесть нечиста.

Павел Евдокимов, Этапы духовной жизни. От отцов-пустынников до наших дней, 1995

Мораль Толстого как философическое учение имеет два источника: во-первых, живое чувство жалостливого сострадания, именуемое у него «любовью» и «совестью», и, во-вторых, доктринерский рассудок, именуемый у него «разумом». Эти две силы выступают у него обособленно и самодовлеюще, не вступая ни в какие высшие, исправляющие и углубляющие сочетания и отнюдь не сливаясь друг с другом: сострадание поставляет его учению непосредственный материал; рассудок формально теоретизирует и развивает этот материал в миросозерцающую доктрину. Всякий иной материал отметается как мнимый и фальшивый, откуда бы он ни проистекал; всякое отступление от рассудочной дедуктивной последовательности отметается как недобросовестная уловка или софизм. Все миросозерцание его может быть сведено к тезису: «надо любить (жалеть); к этому приучать себя; для этого воздерживаться и трудиться; в этом находить блаженство; все остальное отвергнуть». И все его учение есть рассудочное развитие этого тезиса.

И. А. Ильин, О сопротивлении злу силой, 1925

Поскольку всякое обобщение не лишено недостатков, то здесь нужно отметить относительность утверждения о полном совпадении и гармонии взглядов, позиций и суждений европейцев об иных культурах. Как показала и продолжает показывать история европейского сознания и его школ, направления оценки собственной европейской культуры и других культур были противоречивы и антагонистичны, доходя порой до грани полного разрыва между собой. Однако этот противоречивый процесс пока окончательно не завершился в пользу культурного плюрализма. В девятнадцатом веке возник вопрос о том, обязан ли «Запад» «Востоку» своей греческой философской культурой. Впоследствии он был решен в пользу «европейского Запада». Такой ответ глубок по содержанию и точен с точки зрения своих составляющих и в плане его реальной значимости. Но вместо того, чтобы укреплять основы культурного плюрализма, Европа увлеклась тяжелыми фантазиями насчет своей «всемирности». Эта трагическая жертва разума и совести не лишена связи с элементами европейского политического сознания, с укоренившимся в этом сознании духом макиавеллизма, что способствовало вознесению понятий силы, превосходства и гегемонии в разряд политического абсолюта и практических достоинств.

М. М. Аль-Джанаби, Философия современной мусульманской реформации, 2014

Под влиянием спровоцированной психоанализом (и разоблаченной Боссом) тенденции персонифицировать интрапсихические инстанции наметилась склонность всюду чуять какие-то уловки и финты и бросаться их дезавуировать. Этот furor analysandi[7], как выразился на 5-м Международном конгрессе по психотерапии (Вена, 1961) Рамон Сарро, неистовство, пренебрегающее и смыслом, и ценностями, подрывает психотерапию у самых корней. Американцы называют это явление редукционизмом. Я бы определил редукционизм как псевдонаучный подход, сводящий свойственные именно человеку феномены к более низкому уровню или же выводящий эти человеческие явления из «недочеловеческих» причин. Редукционизм – это субгуманизм. Любовь – это всего лишь не достигшие цели импульсы, совесть – всего лишь «сверх-Я» (подлинный современный психоанализ уже не постулирует тождество совести и «сверх-Я», но признал и утвердил различие между ними). Одним словом, такие сугубо человеческие явления, как совесть и любовь, редукционизм сводит к эпифеноменам. Тогда и дух – всего лишь высшая нервная деятельность (и это – намек на известный труд знаменитого исследователя. Такая вот эпифеменология духа).

В. Э. Франкл, Доктор и душа: Логотерапия и экзистенциальный анализ, -1

Уяснение, что потеря духовности тождественна безнравственности и бесчувственности жизни, утрате в отношениях между людьми добра и красоты снимает налет консервативного сентиментализма с оценки складывающейся ситуации. Ведь многие как бы готовы жить без духа и без культуры, считая их архаикой – «в цивилизации», но не отдают отчета, что это жизнь без совести и любви. К ней они «не готовы». Стремящиеся к окончательной победе цивилизации – экономики, науки и техники забывают, что в таком обществе нельзя апеллировать к чести, долгу, совести, благородству, другим лучшим качествам личности, а когда это делают /не выразив в долларах как моральный ущерб/, то в силу инерции, предрассудков и что жить бездуховно, значит жить утилитарно, безыдейно. Суть катящихся по миру либеральных революций состоит в отказе от духовности и культуры, их полной замене финансово-экономическими отношениями, на плечах которых восседает, вкатывается социотехнический тоталитаризм. Собственно это и есть глобализм, «конец истории», принимать который они тоже пока не хотели бы.

В. А. Кутырёв, Человеческое и иное: борьба миров, 2014

Человек – уникальное и неповторимое существо, соединяющее в одном лице принадлежность двум мирам. С одной стороны, тело, с его органами чувств, принадлежит материальному миру. С другой стороны – личность, интеллект, эмоции, интуиция, вера, совесть – составляют другую, духовную природу, которая принадлежит духовному, невидимому миру. Соединение двух начал порождает необычайно интересное явление – жизнь. Жизнь, как бытие, то есть существование в мире, и жизнь, как действие, проявление воли и желаний в окружающую действительность. Два начала в человеке – материальное и духовное, составляют единое целое. Они не противоречат и не конфликтуют друг с другом, не угнетают и не подавляются взаимно, а составляют гармоническое существо. Духовное и материальное начала обладают разными законами развития, по-разному себя проявляют, различно реагируют на раздражители, но это нераздельное целое. Не существует отдельного человеческого тела, находящегося автономно, которое не оживлено сознанием. Даже лишенные разума, воли, страха, зрения, слуха, люди не живут без сознания. Сознание – это простое ощущение собственного «Я», простейшая форма бытия личности. Этим наделены решительно все люди, без исключения. Лишаясь сознания, человек впадает в летаргическое состояние, среднее между жизнью и смертью. Даже в случае потери сознания, жизнь не покидает человека. Его существование, жизнедеятельность тела и внутренних органов поддерживается некой силой. Эта сила в специальной литературе именуется словом «душа», что дословно значит «жизнь». Слова «дух», «душа» – древние религиозные термины, однако, они достаточно точно определяют понятия, которые в них заложены. Они присутствуют во всех религиозных системах и культах, поэтому, целесообразно будет воспользоваться существующими названиями, чем вводить новые, малопонятные термины.

И. В. Мельников, Жизнь Иисуса Христа, 2012

Роль Сократа в таких беседах (диалогах), по его собственному мнению, сродни «искусству повивальной бабки» – он помогает родиться истине, не предлагая и не навязывая собеседникам конкретного знания, но учит их самоанализу. Для этого он использует метод «майевтики» – задает наводящие и уточняющие вопросы в ходе поиска истины. Кроме того, философ в своих диалогах использует известный принцип иронии. Ирония Сократа отнюдь не воспринимается как насмешка над собеседником, здесь речь идет об «интеллектуальной» иронии, которая нацелена на то, чтобы исподволь порождать у своих собеседников сомнение в истинности традиционных представлений, стремясь привести их к такому знанию, в достоверности которого они убедились бы самостоятельно. По мнению философа, истинное знание ведет человека к моральному поведению, которое, в свою очередь, направляет человека к счастью. Быть счастливым, согласно Сократу, значит жить в мире с самим собой, обладать чистой совесть и самоуважением.

Коллектив авторов, Философия, -1

Учение Д. о двух независимых друг от друга субстанциях – протяженной и мыслящей – позволяет назвать его дуалистом. Однако причиной и взаимосвязью этих двух конечных субстанций выступает субстанция бесконечная – Бог. Наличие двух независимых субстанций в концепции Д. выполняет важную функцию: оно призвано обосновать автономность познающего субъекта от природы и одновременно обосновать неразрывность «Я» и Бога. Бог – основная поддержка человеку в деле покорения природы. Природа лишена субъективности, в ней действуют механические законы. Законы механики универсальны: нет существенного различия между «естественным», живыми искусственным. Природа может быть подчинена власти человека – «господина природы» без всяких угрызений совести. Нравственные аргументы в отношении природы-протяженности неуместны: животные не чувствуют боли.

Г. Г. Кириленко, Краткий философский словарь, 2010

В дорациональную эпоху, когда «границы, отделяющие этот мир от миров иных, не были еще столь резки» (Бердяев, 87), именно эти качества заполняли сознание человека и определяли его жизненные запросы, характер поведения. Тогда люди имели возможность воспринимать исходящее из духовных сфер; свободная, не затуманенная шаблонами логического мышления интуиция давала непосредственную созерцательно-чувственную связь с природой и высшими сферами мироздания; господствующие во внутреннем мире любовь, совесть, сердечность обеспечивали непрерывное благополучие всей системы отношений. Только позже, усвоив стереотипы рационально выведенных представлений о жизни и застряв в «интеллектуальном формализме», они утратили представление о ключевой роли душевных качеств и полностью погрузились в разумность.

В. П. Петров, Разум – на службе у Бога или дьявола? Почему мы веками строим рай, а получаем ад? Психологическое исследование, 2016

Свойство свободы предполагает, что душа может добровольно склоняться либо к добру, либо ко злу. Но Бог в само существо души человеческой вложил иго нравственных обязанностей. В человеческую душу вложена духовная внутренняя сила, которая помогает человеку победить в себе все низменные и греховные устремления. Человеку присуще нравственное веление идеи блага – долг, который имеет оправдание в совести и разуме. Это этическая категория, обозначающая нравственные и юридические обязанности человека перед семьей, перед ближними, перед обществом в целом, государством, Церковью. Но сказанным нравственные и юридические обязанности не ограничиваются, ибо кроме обязанностей, относящихся только к себе подобным в разных отношениях и планах, есть у человека обязанности и перед тем, что выше его, и перед тем, что ниже его, то есть перед Богом и всем сотворенным миром, хозяином которого человек призван быть.

Н. С. Посадский, Душа человека, 2017

Но хотя оно не абсолютное и перерешимое, оно предельно ответственное. Вера проявляется в голосе совести. Но, внимая ему, уясняя его для себя и переводя его на язык действий, человек также неизбежно искажает его, переводит неполно, неадекватно, как он неизбежно неполно, неадекватно переводит на язык рассудка интеллектуальную интуицию своей веры. А это значит, что как неадекватность теологической формулы может быть неадекватностью «перевода» верной интуиции – истинной веры, но может и означать, что веры – нет, так и неизбежная «неточность» этического доведения может быть следствием неточного уяснения и выполнения, требований верной нравственной интуиции, верной совести, а может быть и знаком, что совести-то и нет. Доводя эту мысль до конца, можно сказать, что каждый проступок может быть знаком того, что совершивший его не «спасен», обречен на гибель.

Д. Е. Фурман, Избранное, 2011

Мы, таким образом, снова пришли к тому же, о чем уже говорили в связи с Кьеркегором и Ницше. Ни совесть, ни вина, ни решимость не приводят к открытию новых исторических возможностей существования. История целиком завершена в повседневности. Закон повседневности известен – это закон вещных отношений, в круг которых неотвратимо вступают и люди в модусе их повседневного существования. Решимость есть лишь решимость повторения, аутентичного воспроизведения той же на деле повседневной действительности, но лишь с возрожденным чувством историчности, представляющим собой экзистенциальный вариант воспоминаний Абсолютного Духа о своей Истории, как это было у Гегеля. Решимость противопоставляет благодушным воспоминаниям о прошлом готовность сполна взять на себя исторически известную возможность существования.

Борис Гройс, Ранние тексты. 1976–1990, 2017

Широкое развитие получило религиозно-идеалистическое направление (В.С. Соловьев, С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, С.Л. Франк и др.). Рациональному знанию и иррациональной воле западной философии русская духовность противопоставила «несвоевременные мысли» и «архаичные» понятия любви, стыда, совести, соборности, нравственных оснований жизни. Философы писали о «всемирной любви» (Леонтьев), о жажде «безусловной справедливости» (Соловьев), «абсолютной правды» (Бердяев), «абсолютного добра» (Лосский).

В. Н. Калмыков, Философия, 2017

«Сознательно или бессознательно, благодаря собственным усилиям или из традиции – человек всегда необходимо имеет такого рода идею и такое чувство. Выбор у него только в том, иметь ли ему хорошую и разумную или плохую и противную разуму идею абсолютного. Но иметь сферу абсолютного бытия перед своим мыслящим сознанием – это принадлежит к сущности человека и образует вместе с самосознанием, сознанием мира, языком и совестью одну неразрывную структуру»13.

В. И. Красиков, Озарение трансценденцией, 2014

Интерпретатор выступает в роли помощника автора в том случае, если его мировоззренческие позиции совпадают с авторскими. Однако есть примеры противоположного. Гносеоцентрист Д.И. Писарев не только не видел духовных смыслов литературного творчества А.С. Пушкина, но и вовсе устранял их, да и самого A. С. Пушкина устранял из литературы за недостаточную идеологичность. Гносеоцентрист Н.А. Добролюбов не увидел в пьесе А.Н. Островского «Гроза» духовный смысл трагедии совести и проблемы своеволия, подменив духовную проблематику пьесы на революционную, увидев в запутавшейся в греховных страстях Катерине революционную бунтарку. В данных случаях подходы к духовному смыслу текста осуществляются с позиций автономной тенденциозной критики, без учёта теономии автора и православного контекста духовно целостной русской культуры. Важно истолковывать духовную проблематику художественного текста с позиций тех духовных смыслов, которые заложены в него писателем, и устанавливать их корреляции с кодами и смыслами самого исследования. Например, религиозный Н.В. Гоголь понимается через теономию исследователем B. А. Воропаевым, который знает религиозную символику или код, помогающий раскодировке духовной проблематики гоголевских произведений [Воропаев, 1990, с. 262–272; Воропаев, 1998]. В.Г. Белинский же, применивший гносеоцентрический подход с революционно-демократическими принципами к анализу духовных смыслов литературного творчества Н.В. Гоголя, оказался в нетворческой позиции [Белинский, 1947]. Культурологическое исследование А.П. Давыдова о религиозных смыслах в культурном мире Гоголя уводит в духовный смысл протестантизма, потому что раскол в русской культуре исследователь видит в расколе духа: между православным, исконным, и протестантским, который «шёл» с Запада [Давыдов, 2008]. Гоголь, по мысли

Л. В. Камедина, Духовные смыслы русской словесной культуры, 2014

Вопросу о зле посвящены главным образом и «Три разговора». Здесь читаем: «Зло действительно существует, и оно выражается не в одном отсутствии добра, а в положительном сопротивлении и перевесе низших качеств над высшими во всех областях бытия. Есть зло индивидуальное – оно выражается в том, что низшая сторона человека, скотские и зверские страсти, противится лучшим стремлениям души и осиливает их в огромном большинстве людей. Есть зло общественное… есть, наконец, зло физическое» (547). В борьбе со злом индивидуальным, кроме совести и ума, потребно «вдохновение добра, или прямое и положительное действие самого доброго начала на нас и в нас. При таком содействии свыше и ум и совесть становятся надежными помощниками самого добра, и нравственность вместо всегда сомнительного „хорошего поведения“ становится, несомненно, жизнью в самом добре… чтобы завершиться живым единством воскресшего былого с осуществляемым будущим в том вечном настоящем Царстве Божием, которое хотя будет и на земле, но лишь на новой земле, любовно обрученной с новым небом»[21].

С. Н. Булгаков, Человекобог и человекозверь, 1912

Философия Сократа – это этический антропологизм: в центре его внимания человек в поисках жизненных ценностей – дружбы, справедливости, совести, храбрости, мудрости. Он противостоял софистам и словом и поступками. В отличие от софистов никогда не брал денег за свои беседы. Для софистов все моральные нормы оказывались относительными, зависимыми от субъективных оценок человека. Словесными приемами софист мог отстаивать любой тезис, граница между добром и злом, истиной и ложью стирались, все зависело от софистической эквилибристики.

И. Б. Романенко, Педагогическая антропология в зеркале философии, 2017

Человек достигает ноологического измерения, когда рефлексирует о себе или, если приходится, отвергает себя, когда он превращает себя в объект размышления или возражает сам себе, когда обнаруживает сознание себя или совесть. Совесть предполагает наличие уникальной человеческой способности подниматься над собой, оценивать и судить свои поступки по моральным и этическим понятиям.

В. Э. Франкл, Воля к смыслу, 1988

I. Что касается первого вопроса, то здесь можно указать два рода теорий, дающих на него определенный ответ: первая группа – императивные теории, выдвигающие на первый план сверхличный принудительный характер этических норм; вторые – теории, исходящие из целевых стремлений морального индивидуума. Императивные теории бывают: 1) богословские, в них законодателем нормы является Бог. В позитивных богословских учениях он предписывает нормы, извне путем откровения, в интуитивных – изнутри, путем врожденной человеку «совести», «гласа Божия» и т. п.; 2) рационалистические: принудительность норм вытекает из законов моего разума, общих с разумом других людей – индивидуалистическая концепция (Кларке, Волластон); она вытекает из природы мирового разума – универсалистическая тенденция (Гегель); 3) историко-общественные – принудительность норм есть продукт исторического развития, социальных условий воспитания (Гоббс, Игеринг, Лаас); 4) автономная принудительность норм связана с себе довлеющей природой умопостигаемого «Я», которое противостоит эмпирическому и в актах «свободной причинности» реализует нравственный закон.

Коллектив авторов, Новые идеи в философии. Сборник номер 16, 2014