Неточные совпадения
«Неужели я нашел разрешение всего, неужели кончены теперь мои страдания?» думал Левин, шагая по пыльной дороге, не замечая ни жару, ни усталости и испытывая
чувство утоления
долгого страдания.
Чувство это было так радостно, что оно казалось ему невероятным. Он задыхался от волнення и, не в силах итти дальше, сошел
с дороги в лес и сел в тени осин на нескошенную траву. Он снял
с потной головы шляпу и лег, облокотившись на руку, на сочную, лопушистую лесную траву.
И точно такое же
чувство стыда и раскаяния он испытывал теперь, перебирая всё свое прошедшее
с нею и вспоминая неловкие слова, которыми он после
долгих колебаний сделал ей предложение.
Наконец (и еще ныне
с самодовольствием поминаю эту минуту)
чувство долга восторжествовало во мне над слабостию человеческою.
Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность, наконец, но это все проистекает из
чувства самоуважения, из
чувства долга, да-с, да-с,
долга.
Чувство это не имело ничего общего ни
с первым поэтическим увлечением, ни еще менее
с тем чувственным влюблением, которое он испытывал потом, ни даже
с тем
чувством сознания исполненного
долга, соединенного
с самолюбованием,
с которым он после суда решил жениться на ней.
С этим
чувством сознания своего
долга он выехал из дома и поехал к Масленникову — просить его разрешить ему посещения в остроге, кроме Масловой, еще и той старушки Меньшовой
с сыном, о которой Маслова просила его. Кроме того, он хотел просить о свидании
с Богодуховской, которая могла быть полезна Масловой.
Погода переменилась. Шел клочьями спорый снег и уже засыпал дорогу, и крышу, и деревья сада, и подъезд, и верх пролетки, и спину лошади. У англичанина был свой экипаж, и Нехлюдов велел кучеру англичанина ехать в острог, сел один в свою пролетку и
с тяжелым
чувством исполнения неприятного
долга поехал за ним в мягкой, трудно катившейся по снегу пролетке.
— Он там толкует, — принялась она опять, — про какие-то гимны, про крест, который он должен понести, про
долг какой-то, я помню, мне много об этом Иван Федорович тогда передавал, и если б вы знали, как он говорил! — вдруг
с неудержимым
чувством воскликнула Катя, — если б вы знали, как он любил этого несчастного в ту минуту, когда мне передавал про него, и как ненавидел его, может быть, в ту же минуту!
Нужно ли рассказывать читателю, как посадили сановника на первом месте между штатским генералом и губернским предводителем, человеком
с свободным и достойным выражением лица, совершенно соответствовавшим его накрахмаленной манишке, необъятному жилету и круглой табакерке
с французским табаком, — как хозяин хлопотал, бегал, суетился, потчевал гостей, мимоходом улыбался спине сановника и, стоя в углу, как школьник, наскоро перехватывал тарелочку супу или кусочек говядины, — как дворецкий подал рыбу в полтора аршина длины и
с букетом во рту, — как слуги, в ливреях, суровые на вид, угрюмо приставали к каждому дворянину то
с малагой, то
с дрей-мадерой и как почти все дворяне, особенно пожилые, словно нехотя покоряясь
чувству долга, выпивали рюмку за рюмкой, — как, наконец, захлопали бутылки шампанского и начали провозглашаться заздравные тосты: все это, вероятно, слишком известно читателю.
— Бесчувственность к Маше — только проступок, а не преступление: Маша не погибла оттого, что терла бы себе слипающиеся глаза лишний час, — напротив, она делала это
с приятным
чувством, что исполняет своей
долг. Но за мастерскую я, действительно, хочу грызть вас.
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на
чувства, не будет
долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее жертвы, если по великодушию она захочет остаться
с ним, но, подобно Богу, скажет ей: хочу милости, а не жертв…
Агроном вполне удовлетворился этим ответом, сел в тарантас и уехал домой
с чувством исполненного
долга.]
Один лишь генерал Епанчин, только сейчас пред этим разобиженный таким бесцеремонным и смешным возвратом ему подарка, конечно, еще более мог теперь обидеться всеми этими необыкновенными эксцентричностями или, например, появлением Рогожина; да и человек, как он, и без того уже слишком снизошел, решившись сесть рядом
с Птицыным и Фердыщенком; но что могла сделать сила страсти, то могло быть, наконец, побеждено
чувством обязанности, ощущением
долга, чина и значения и вообще уважением к себе, так что Рогожин
с компанией, во всяком случае в присутствии его превосходительства, был невозможен.
— От нас, от нас, поверьте мне (он схватил ее за обе руки; Лиза побледнела и почти
с испугом, но внимательно глядела на него), лишь бы мы не портили сами своей жизни. Для иных людей брак по любви может быть несчастьем; но не для вас,
с вашим спокойным нравом,
с вашей ясной душой! Умоляю вас, не выходите замуж без любви, по
чувству долга, отреченья, что ли… Это то же безверие, тот же расчет, — и еще худший. Поверьте мне — я имею право это говорить: я дорого заплатил за это право. И если ваш бог…
Чувство совершенного
долга, торжества,
чувство гордости наполняло его душу; да и разлука
с женой не очень пугала его; его бы скорее смутила необходимость постоянно жить
с женою.
Вся проникнутая
чувством долга, боязнью оскорбить кого бы то ни было,
с сердцем добрым и кротким, она любила всех и никого в особенности; она любила одного бога восторженно, робко, нежно.
Те, оставшись вдвоем, заметно конфузились один другого: письмами они уже сказали о взаимных
чувствах, но как было начать об этом разговор на словах? Вихров, очень еще слабый и больной, только
с любовью и нежностью смотрел на Мари, а та сидела перед ним, потупя глаза в землю, — и видно было, что если бы она всю жизнь просидела тут, то сама первая никогда бы не начала говорить о том. Катишь, решившая в своих мыслях, что довольно уже
долгое время медлила, ввела, наконец, ребенка.
Итак, Ихменевы переехали в Петербург. Не стану описывать мою встречу
с Наташей после такой
долгой разлуки. Во все эти четыре года я не забывал ее никогда. Конечно, я сам не понимал вполне того
чувства,
с которым вспоминал о ней; но когда мы вновь свиделись, я скоро догадался, что она суждена мне судьбою.
Отец опять тяжело вздохнул. Я уже не смотрел на него, только слышал этот вздох, — тяжелый, прерывистый,
долгий… Справился ли он сам
с овладевшим им исступлением, или это
чувство не получило исхода благодаря последующему неожиданному обстоятельству, я и до сих пор не знаю. Знаю только, что в эту критическую минуту раздался вдруг за открытым окном резкий голос Тыбурция...
Тут он вспомнил про 12 р., которые был должен Михайлову, вспомнил еще про один
долг в Петербурге, который давно надо было заплатить; цыганский мотив, который он пел вечером, пришел ему в голову; женщина, которую он любил, явилась ему в воображении, в чепце
с лиловыми лентами; человек, которым он был оскорблен 5 лет тому назад, и которому не отплатил за оскорбленье, вспомнился ему, хотя вместе, нераздельно
с этими и тысячами других воспоминаний,
чувство настоящего — ожидания смерти и ужаса — ни на мгновение не покидало его.
Вспомнив то, что было на 5 бастионе, он
с чрезвычайно отрадным
чувством самодовольства подумал, что он хорошо исполнил свой
долг, что в первый раз за всю свою службу он поступил так хорошо, как только можно было, и ни в чем не может упрекнуть себя.
— Дядюшка твердит, что я должен быть благодарен Наденьке, — продолжал он, — за что? чем ознаменована эта любовь? всё пошлости, всё общие места. Было ли какое-нибудь явление, которое бы выходило из обыкновенного круга ежедневных дрязгов? Видно ли было в этой любви сколько-нибудь героизма и самоотвержения? Нет, она все почти делала
с ведома матери! отступила ли для меня хоть раз от условий света, от
долга? — никогда! И это любовь!!! Девушка — и не умела влить поэзии в это
чувство!
С трудом, очень медленно и невесело осваивается Александров
с укладом новой училищной жизни, и это
чувство стеснительной неловкости
долгое время разделяют
с ним все первокурсники, именуемые на юнкерском языке «фараонами», в отличие от юнкеров старшего курса, которые, хотя и преждевременно, но гордо зовут себя «господами обер-офицерами».
Ею уже давно командовал капитан Ходнев, неизвестно когда, чем и почему прозванный Варварой, — смуглый, черноволосый, осанистый офицер, никогда не смеявшийся, даже не улыбнувшийся ни разу; машина из стали, заведенная однажды на всю жизнь, человек без
чувств,
с одним только
долгом.
— Вы ужасно расчетливы; вы всё хотите так сделать, чтоб я еще оставалась в
долгу. Когда вы воротились из-за границы, вы смотрели предо мною свысока и не давали мне выговорить слова, а когда я сама поехала и заговорила
с вами потом о впечатлении после Мадонны, вы не дослушали и высокомерно стали улыбаться в свой галстук, точно я уж не могла иметь таких же точно
чувств, как и вы.
Крапчик очень хорошо понимал, что все это совершилось под давлением сенатора и делалось тем прямо в пику ему; потом у Крапчика
с дочерью
с каждым днем все более и более возрастали неприятности: Катрин
с тех пор, как уехал из губернского города Ченцов, и уехал даже неизвестно куда, сделалась совершеннейшей тигрицей; главным образом она, конечно, подозревала, что Ченцов последовал за Рыжовыми, но иногда ей подумывалось и то, что не от
долга ли карточного Крапчику он уехал, а потому можно судить, какие
чувства к родителю рождались при этой мысли в весьма некроткой душе Катрин.
Быстрая езда по ровной, крепкой дороге имела на петербургскую даму то приятное освежающее действие, в котором человек нуждается, проведя
долгое время в шуме и говоре, при необходимости принимать во всем этом свою долю участия. Мордоконаки не смеялась над тем, что она видела. Она просто отбыла свой визит в низменные сферы и уходила от них
с тем самым
чувством,
с каким она уходила
с крестин своей экономки, упросившей ее когда-то быть восприемницей своего ребенка.
— Это, конечно, очень мило
с вашей стороны, — говорил несколько смущенный Хрипач, — и делает честь вашим добрым
чувствам, но вы напрасно принимаете так близко к сердцу тот простой факт, что я счел
долгом уведомить родственников мальчика относительно дошедших до меня слухов.
Мать причитала над ней, как над мертвою, а отец обходился
с ней презрительно холодно: близость разлуки втайне мучила и его, но он считал своим
долгом,
долгом оскорбленного отца, скрывать свои
чувства, свою слабость.
Он рассмеялся и отвечал мне, что я ошибался, что сердце его не пострадало, но что он немедленно бы уехал, если бы что-нибудь подобное
с ним случилось, так как он не желает — это были его собственные слова — для удовлетворения личного
чувства изменить своему делу и своему
долгу.
И вот я, преданнейший из либералов, я, который всю жизнь мечтал: как было бы славно, если б крестьянин вносил выкупные платежи полностью, и притом не по принуждению, а
с сладким сознанием выполненного
долга, — я должен не оглядываясь бежать «от прекрасных здешних мест», бежать без прогонов,
с опасною кличкой человека, не выказавшего достаточной теплоты
чувств?
Испытав всю безграничность, всё увлечение, всё могущество материнской любви,
с которою, конечно, никакое другое
чувство равняться не может, Софья Николавна сама смотрела на свое настоящее положение
с уважением; она приняла за святой
долг сохранением душевного спокойствия сохранить здоровье носимого ею младенца и упрочить тем его существование, — существование, в котором заключались все ее надежды, вся будущность, вся жизнь.
Человек лет тридцати, прилично и просто одетый, вошел, учтиво кланяясь хозяину. Он был строен, худощав, и в лице его как-то странно соединялись добродушный взгляд
с насмешливыми губами, выражение порядочного человека
с выражением баловня, следы
долгих и скорбных дум
с следами страстей, которые, кажется, не обуздывались. Председатель, не теряя
чувства своей доблести, приподнялся
с кресел и показывал, стоя на одном месте, вид, будто он идет навстречу.
— Что тут сказать! — возразил Лежнев, — воскликнуть по-восточному: «Аллах! Аллах!» — и положить в рот палец от изумления — вот все, что можно сделать. Он уезжает… Ну! дорога скатертью. Но вот что любопытно: ведь и это письмо он почел за
долг написать, и являлся он к тебе по
чувству долга… У этих господ на каждом шагу
долг, и все
долг — да
долги, — прибавил Лежнев,
с усмешкой указывая на post-scriptum.
Ибрагим предвидел уже минуту ее охлаждения; доселе он не ведал ревности, но
с ужасом ее предчувствовал; он воображал, что страдания разлуки должны быть менее мучительны, и уже намеревался разорвать несчастную связь, оставить Париж и отправиться в Россию, куда давно призывали его и Петр и темное
чувство собственного
долга.
Как живо вспоминаются мне эти
долгие, тихие сеансы! Картина подходила к концу, и тяжелое, неопределенное
чувство закрадывалось постепенно в мою грудь. Я чувствовал, что, когда Надежда Николаевна перестанет быть нужна мне как натурщица, мы расстанемся. Я вспомнил наш разговор
с Гельфрейхом в день его переезда; часто, когда я вглядывался в ее бледное, мрачное лицо, в ушах моих звенели слова: «Ах, Андрей, Андрей, вытащи ее!»
Сорин(опираясь на трость). Мне, брат, в деревне как-то не того, и, понятная вещь, никогда я тут не привыкну. Вчера лег в десять и сегодня утром проснулся в девять
с таким
чувством, как будто от
долгого спанья у меня мозг прилип к черепу и все такое. (Смеется.)А после обеда нечаянно опять уснул, и теперь я весь разбит, испытываю кошмар, в конце концов…
— Бог
с вами! — отвечала она, — если б я была меньше счастлива, я бы, кажется, заплакала от вашего неверия, от ваших упреков. Впрочем, вы меня навели на мысль и задали мне
долгую думу; но я подумаю после, а теперь признаюсь вам, что правду вы говорите. Да! я как-то сама не своя; я как-то вся в ожидании и чувствую все как-то слишком легко. Да полноте, оставим про
чувства!..
Масленица бесспорно владеет таинственной силой пробуждать в душе человека
чувство долга к употреблению блинов, услаждению себя увеселениями и зрелищами всякого рода; но,
с другой стороны, известно также из опыта, что
чувство долга может иногда пасовать и слабнуть от причин, несравненно менее достойных, чем перемена погоды.
В
чувствах к жене он как-то раздвоился: свой призрак, видимый некогда в ней, он любил по-прежнему; но Юлию живую,
с ее привычками, словами и действиями, он презирал и ненавидел, даже жить
с ней остался потому только, что считал это своим
долгом и обязанностию.
Первое время материнское
чувство с такою силой охватило меня и такой неожиданный восторг произвело во мне, что я думала, новая жизнь начнется для меня; но через два месяца, когда я снова стала выезжать,
чувство это, уменьшаясь и уменьшаясь, перешло в привычку и холодное исполнение
долга.
— Восемь лет жизни
с таким человеком, как покойный муж, мне кажется, дают право на отдых. Другая на моём месте — женщина
с менее развитым
чувством долга и порядочности — давно бы порвала эту тяжёлую цепь, а я несла её, хотя изнемогала под её тяжестью. А смерть детей… ах, Ипполит, если бы ты знал, что я переживала, теряя их!
Не один раз прочитав его со вниманием и всегда
с наслаждением, мы считаем за
долг сказать свое мнение откровенно и беспристрастно, подкрепляя по возможности доказательствами похвалы свои и осуждения, разумеется кроме тех случаев, где и то и другое будет основано на
чувстве чисто эстетическом — вкусе: он у всякого свой.
— Я вам ничего не отвечала вчера, — сказала она, остановясь на пороге, — да и что было отвечать? Наша жизнь не от нас зависит; но у нас у всех есть один якорь,
с которого, если сам не захочешь, никогда не сорвешься:
чувство долга.
Певец чистой, идеальной женской любви, г. Тургенев так глубоко заглядывает в юную, девственную душу, так полно охватывает ее и
с таким вдохновенным трепетом,
с таким жаром любви рисует ее лучшие мгновения, что нам в его рассказе так и чуется — и колебание девственной груди, и тихий вздох, и увлаженный взгляд, слышится каждое биение взволнованного сердца, и наше собственное сердце млеет и замирает от томного
чувства, и благодатные слезы не раз подступают к глазам, и из груди рвется что-то такое, — как будто мы свиделись
с старым другом после
долгой разлуки или возвращаемся
с чужбины к родимым местам.
В прошлом странный брак во вкусе Достоевского, длинные письма и копии, писанные плохим, неразборчивым почерком, но
с большим
чувством, бесконечные недоразумения, объяснения, разочарования, потом
долги, вторая закладная, жалованье жене, ежемесячные займы — и всё это никому не в пользу, ни себе, ни людям.
Все
с тем же
чувством кроткой покорности и смутного сознания, что нужно выполнить какой-то
долг, Меркулов весь пост не пил водки, не бранился и питался только черным хлебом и водой.
Но должно привести и самые ваши
чувства к ней в более полное соответствие
с долгом справедливости.
Мы оба встали
с мест и на него смотрим, а он, раскрасневшись от внутренних
чувств или еще вина подбавивши, и держит в одной руке дворницкий топор на
долгом топорище, а в другой поколотую в щепы дощечку, на которой была моя плохая вывесочка
с обозначением моего бедного рукомесла и фамилии: «Старье чинит и выворачивает Лапутин».
Событие в
Долгом лесу вывело моряка из его зависимого состояния и подвигло к собственной инициативе, по которой он условился
с отцом так, чтобы: есть или нет в лесу убитый — о том им обоим благородно и чинно ничего не знать, и кто такой там есть — этого не разыскивать, а для освежения
чувства в людях, которые, очевидно, очень набожны, но только не знают, что им делать, — пригласить из трех сел трех священников… и сделать это как бы… при опасно больном консилиум…