Неточные совпадения
— Пришел я из Песочного…
Молюсь за Дему бедного,
За все страдное русское
Крестьянство я
молюсь!
Еще
молюсь (не образу
Теперь Савелий кланялся),
Чтоб
сердце гневной матери
Смягчил Господь… Прости...
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где шла речь об обеде, о политике, о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где
сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая
молился Богу.
Сердце мое облилось кровью; пополз я по густой траве вдоль по оврагу, — смотрю: лес кончился, несколько казаков выезжает из него на поляну, и вот выскакивает прямо к ним мой Карагёз: все кинулись за ним с криком; долго, долго они за ним гонялись, особенно один раза два чуть-чуть не накинул ему на шею аркана; я задрожал, опустил глаза и начал
молиться.
— Напрасно, друг, не
молишься; хорошо оно,
сердцу весело, и пред сном, и восстав от сна, и пробудясь в ночи.
— Человек чистый и ума высокого, — внушительно произнес старик, — и не безбожник он. В ём ума гущина, а
сердце неспокойное. Таковых людей очень много теперь пошло из господского и из ученого звания. И вот что еще скажу: сам казнит себя человек. А ты их обходи и им не досаждай, а перед ночным сном их поминай на молитве, ибо таковые Бога ищут. Ты
молишься ли перед сном-то?
Годы спустя, когда я встречался с нею, сильно билось
сердце, и я вспоминал, как я двенадцати лет от роду
молился ее красоте.
Мы встречали Новый год дома, уединенно; только А. Л. Витберг был у нас. Недоставало маленького Александра в кружке нашем, малютка покоился безмятежным сном, для него еще не существует ни прошедшего, ни будущего. Спи, мой ангел, беззаботно, я
молюсь о тебе — и о тебе, дитя мое, еще не родившееся, но которого я уже люблю всей любовью матери, твое движение, твой трепет так много говорят моему
сердцу. Да будет твое пришествие в мир радостно и благословенно!»
— Нет, она его не любит, то есть она очень чиста
сердцем и не знает сама, что это значит: любить. Мадам фон-Калитин ей говорит, что он хороший молодой человек, а она слушается мадам фон-Калитин, потому что она еще совсем дитя, хотя ей и девятнадцать лет:
молится утром,
молится вечером, и это очень похвально; но она его не любит. Она может любить одно прекрасное, а он не прекрасен, то есть душа его не прекрасна.
«Что для них может заменить утешения церкви?» — подумал Лаврецкий и сам попытался
молиться; но
сердце его отяжелело, ожесточилось, и мысли были далеко.
Видно, отцу сказали об этом: он приходил к нам и сказал, что если я желаю, чтоб мать поскорее выздоровела, то не должен плакать и проситься к ней, а только
молиться богу и просить, чтоб он ее помиловал, что мать хоть не видит, но материнское
сердце знает, что я плачу, и что ей от этого хуже.
«Не лучше ли бы было, — думал Павел с горечью в
сердце, глядя, как все они с усердием
молились, — чем возлагать надежды на неведомое существо, они выдумали бы себе какой-нибудь труд поумней или выбили бы себе другое социальное положение!»
Вспомнив, что еще не
молилась, она встала перед образами и, постояв несколько секунд, снова села — в
сердце было пусто.
Горько сделалось родителю; своими глазами сколько раз я видал, как он целые дни
молился и плакал. Наконец он решился сам идти в Москву. Только бог не допустил его до этого; отъехал он не больше как верст сто и заболел. Вам, ваше благородие, оно, может, неправдой покажется, что вот простой мужик в такое большое дело все свое, можно сказать,
сердце положил. Однако это так.
Всплеснула я руками, бросилась на колени и точно уж
молилась: всю, кажется, душу мою, все
сердце выплакала.
В предсмертный печальный час я
молюсь только тебе. Жизнь могла бы быть прекрасной и для меня. Не ропщи, бедное
сердце, не ропщи. В душе я призываю смерть, но в
сердце полон хвалы тебе: «Да святится имя Твое».
— Радуюсь, что нельзя же всю жизнь богу
молиться и умничать, надобно же пожить когда-нибудь и для
сердца.
— Великий государь наш, — сказал он, — часто жалеет и плачет о своих злодеях и часто
молится за их души. А что он созвал нас на молитву ночью, тому дивиться нечего. Сам Василий Великий во втором послании к Григорию Назианзину говорит: что другим утро, то трудящимся в благочестии полунощь. Среди ночной тишины, когда ни очи, ни уши не допускают в
сердце вредительного, пристойно уму человеческому пребывать с богом!
Чудно и болезненно отозвались в груди Елены слова пьяного мельника. Самые сокровенные мысли ее казались ему известны; он как будто читал в ее
сердце; лучина, воткнутая в стену, озаряла его сморщенное лицо ярким светом; серые глаза его были отуманены хмелем, но, казалось, проникали Елену насквозь. Ей опять сделалось страшно, она стала громко
молиться.
Более из привычки и принятого правила, чем от потребности
сердца, он, возвращаясь в Слободу, остановился на несколько дней
молиться в Троицкой лавре.
— Не отвергай меня, отец мой! — продолжал Максим, — выслушай меня! Долго боролся я сам с собою, долго
молился пред святыми иконами. Искал я в своем
сердце любви к царю — и не обрел ее!
— Человеки! — сказал он им громко и внятно, дабы все на площади могли его слышать, — вы дружбой вашею и хлебом-солью с изменщиками моими заслужили себе равную с ними казнь; но я, в умилении
сердца, скорбя о погублении душ ваших, милую вас и дарую вам живот, дабы вы покаянием искупили вины ваши и
молились за меня, недостойного!
Разбредемся все по своим местам,
помолимся, ан сердце-то у нас и пройдет.
«Сегодня я
молился и просил Боженьку, чтоб он оставил мне мою Анниньку. И Боженька мне сказал: возьми Анниньку за полненькую тальицу и прижми ее к своему
сердцу».
Ясно отсюда, что нам надлежит желать и
молиться, дабы
сердце Царево не было ни в каких руках человеческих, а в руках Божиих.
Анна подумала, что она хорошо сделала, не сказав Розе всего о брате… У нее как-то странно сжалось
сердце… И еще долго она лежала молча, и ей казались странными и этот глухо гудящий город, и люди, и то, что она лежит на одной постели с еврейкой, и то, что она
молилась в еврейской комнате, и что эта еврейка кажется ей совсем не такой, какой представлялась бы там, на родине…
— Усердно
помолимся господу нашему Иисусу Христу и угодникам его Кузьме-Дамиану, а также Андрию Первозванному, да просветят силою благостной своей
сердце отрока и приуготовят его к восприятию мудрости словесной!
— Гм! Посмотрим; проэкзаменуем и Коровкина. Но довольно, — заключил Фома, подымаясь с кресла. — Я не могу еще вас совершенно простить, полковник: обида была кровавая; но я
помолюсь, и, может быть, Бог ниспошлет мир оскорбленному
сердцу. Мы поговорим еще завтра об этом, а теперь позвольте уж мне уйти. Я устал и ослаб…
— Будьте же нежнее, внимательнее, любовнее к другим, забудьте себя для других, тогда вспомнят и о вас. Живи и жить давай другим — вот мое правило! Терпи, трудись,
молись и надейся — вот истины, которые бы я желал внушить разом всему человечеству! Подражайте же им, и тогда я первый раскрою вам мое
сердце, буду плакать на груди вашей… если понадобится… А то я, да я, да милость моя! Да ведь надоест же наконец, ваша милость, с позволения сказать.
Она не ошиблась в том, что он имел от природы хороший ум, предоброе
сердце и строгие правила честности и служебного бескорыстия, но зато во всем другом нашла она такую ограниченность понятий, такую мелочность интересов, такое отсутствие самолюбия и самостоятельности, что неробкая душа ее и твердость в исполнении дела, на которое она уже решилась, — не один раз сильно колебались; не один раз приходила она в отчаяние, снимала с руки обручальное кольцо, клала его перед образом Смоленския божия матери и долго
молилась, обливаясь жаркими слезами, прося просветить ее слабый ум.
Я
молилась о них и о себе, просила бога, чтоб он очистил мою душу от гордости, смирил бы меня, ниспослал бы любовь, но любовь не снизошла в мое
сердце».
А пуще того,
помолимся о нем, попросим господа: авось уймет он его
сердце!..
— Возьми это к себе: перед этим складнем отец твой
молился за час до смерти,
молись и ты — молитва очищает
сердце.
— После, мой друг! после. Дай мне привыкнуть к мысли, что это был бред, сумасшествие, что я видела его во сне. Ты узнаешь все, все, мой друг! Но если его образ никогда не изгладится из моей памяти, если он, как неумолимая судьба, станет между мной и моим мужем?.. о! тогда
молись вместе со мною,
молись, чтоб я скорей переселилась туда, где
сердце умеет только любить и где любовь не может быть преступлением!
Были и еще минуты радостного покоя, тихой уверенности, что жизнь пройдет хорошо и никакие ужасы не коснутся любимого
сердца: это когда Саша и сестренка Линочка ссорились из-за переводных картинок или вопроса, большой дождь был или маленький, и бывают ли дожди больше этого. Слыша за перегородкой их взволнованные голоса, мать тихо улыбалась и
молилась как будто не вполне в соответствии с моментом: «Господи, сделай, чтобы всегда было так!»
— Голубчик, Полуехт Степаныч, поедем в монастырь,
помолимся угоднику Прокопию. Не гожее это дело грешить нам с тобой на старости лет… Я на тебя
сердца не имею, хотя и обидел ты меня напрасно.
—
Молитесь лучше, чтобы вашей матери прощен был тяжкий грех, что вам она не вбила вон туда, в тот лоб и в
сердце хоть пару добрых правил, что не внушила вам, что женщина не игрушка; и вот за то теперь, когда вам тридцать лет, — вам девушка читает наставления! А вы еще ее благодарите, что вас она, как мальчика, бранит и учит! и вы не смеете в лицо глядеть ей, и самому себе теперь вы гадки и противны.
Ее материнское
сердце сжалось, но вскоре мысль, что он не вытерпит мучений до конца и выскажет ее тайну, овладела всем ее существом… она и
молилась, и плакала, и бегала по избе, в нерешимости, что ей делать, даже было мгновенье, когда она почти покушалась на предательство… но вот сперва утихли крики; потом удары… потом брань… и наконец она увидала из окна, как казаки выходили один за одним за ворота, и на улице, собравшись в кружок, стали советоваться между собою.
У нее в
сердце уж не было мщения: — теперь, теперь вполне постигла она весь ужас обещанья своего; хотела
молиться… ни одна молитва не предстала ей ангелом утешителем: каждая сделалась укоризною, звуком напрасного раскаянья… «какой красавец сын моего злодея», — думала Ольга; и эта простая мысль всю ночь являлась ей с разных сторон, под разными видами: она не могла прогнать других, только покрыла их полусветлой пеленою, — но пропасть, одетая утренним туманом, хотя не так черна, зато кажется вдвое обширнее бедному путнику.
Молиться!.. у меня в
сердце были одни проклятия! — часто вечером, когда розовые лучи заходящего солнца играли на главах церкви и медных колоколах, я выходил из святых врат, и с холма, где стояла развалившаяся часовня, любовался на тюрьму свою; — она издали была прекрасна.
Святым захочет ли
молиться —
А
сердце молится ему...
Чуть ли не вообразила она, что Сусанна из любви ко мне решилась на самоубийство, и, облекшись в самые темные одежды, с сокрушенным
сердцем и слезами, на коленях
молилась об успокоении души новопреставленной, поставила рублевую свечу образу Утоления Печали…
Молюсь я за вас, матушка, а
сердце вот так и замирает, так и замирает, дрожу, вся дрожу.
Марфа Андревна, наказав так несообразно взрослого сына, изнемогла и духом и плотью. Целую ночь, сменявшую этот тягостный день, она не могла уснуть ни на минуту: она все ходила, плакала,
молилась богу и жаловалась ему на свое
сердце, на свой характер; потом падала ниц и благодарила его за дарование ей такого покорного, такого доброго сына!
Слезы мешали глядеть на иконы, давило под
сердцем; он
молился и просил у бога, чтобы несчастья, неминуемые, которые готовы уже разразиться над ним не сегодня-завтра, обошли бы его как-нибудь, как грозовые тучи в засуху обходят деревню, не дав ни одной капли дождя.
Вижу: по всем дорогам и тропам тянутся, качаясь, серые фигуры с котомками за спиной, с посохами в руках; идут не торопясь, но споро, низко наклоня головы; идут кроткие, задумчивые и доверчиво открытые
сердцем. Стекаются в одно место, посмотрят, молча
помолятся, поработают; есть какой-нибудь праведник, — поговорят с ним тихонько о чём-то и снова растекутся по дорогам, бодро шагая до другого места.
Поправляя однажды перед всенощной свечи у иконы богородицы, вижу — и она и младенец смотрят на меня серьёзно и задушевно таково… Заплакал я и встал на колени пред ними,
молясь о чём-то — за Лариона, должно быть. Долго ли
молился — не знаю, но стало мне легче — согрелся
сердцем и ожил я.
Я испугалась своего чувства, — бог знает, куда оно могло повести меня; и его и мое смущение в сарае, когда я спрыгнула к нему, вспомнились мне, и мне стало тяжело, тяжело на
сердце. Слезы, полились из глаз, я стала
молиться. И мне пришла странная, успокоившая меня мысль и надежда. Я решила говеть с нынешнего дня, причаститься в день моего рождения и в этот самый день сделаться его невестою.
Не забудь утешить и старца: он был всегда добрым человеком; рука его, вооруженная лютым долгом воина, убивала гордых неприятелей, но
сердце его никогда не участвовало в убийстве; никогда нога его, в самом пылу сражения, не ступала бесчеловечно на трупы несчастных жертв: он любил погребать их и
молиться о спасении душ.
Выбрали мы денек, когда Иван-то Семеныч совсем трезвый был; приоделся я,
помолился богу и пошел в палатку, а
сердце так и бьется, как птица.
В Архангельской губернии читается: «Встану я, раб божий, благословясь, пойду перекрестясь из дверей в двери, из дверей в ворота, в чистое поле; стану на запад хребтом, на восток лицом, позрю, посмотрю на ясное небо; со ясна неба летит огненна стрела; той стреле
помолюсь, покорюсь и спрошу ее: „Куда полетела, огненна стрела?“ — „В темные леса, в зыбучие болота, в сыроё кореньё!“ — „О ты, огненна стрела, воротись и полетай, куда я тебя пошлю: есть на святой Руси красна девица (имярек), полетай ей в ретивое
сердце, в черную печень, в горячую кровь, в становую жилу, в сахарные уста, в ясные очи, в черные брови, чтобы она тосковала, горевала весь день, при солнце, на утренней заре, при младом месяце, на ветре-холоде, на прибылых днях и на убылых Днях, отныне и до века“».