Неточные совпадения
Вера задумывалась. А бабушка, при каждом слове о
любви, исподтишка глядела на нее — что она: волнуется, краснеет, бледнеет? Нет: вон зевнула. А потом прилежно отмахивается от назойливой мухи и следит, куда та
полетела. Опять зевнула до слез.
Рыбак и витязь на брегах
До темной ночи просидели
С душой и сердцем на устах —
Часы невидимо
летели.
Чернеет лес, темна гора;
Встает луна — все тихо стало;
Герою в путь давно пора.
Накинув тихо покрывало
На деву спящую, Руслан
Идет и на коня садится;
Задумчиво безмолвный хан
Душой вослед ему стремится,
Руслану счастия, побед,
И славы, и
любви желает…
И думы гордых, юных лет
Невольной грустью оживляет…
Поэзии чудесный гений,
Певец таинственных видений,
Любви, мечтаний и чертей,
Могил и рая верный житель
И музы ветреной моей
Наперсник, пестун и хранитель!
Прости мне, северный Орфей,
Что в повести моей забавной
Теперь вослед тебе
лечуИ лиру музы своенравной
Во лжи прелестной обличу.
Сальме была искусная наездница, через каждые десять или пятнадцать верст стояли, заранее приготовленные, переменные кони, охраняемые солдатами, очень любившими своего доброго капитана, и беглецы
полетели «на крыльях
любви», как непременно сказал бы поэт того времени.
Да, вторая часть дня совершенно пропала для меня… Дорогие минуты
летели, как птицы, а солнце не хотело останавливаться. Вечер наступал с ужасающей быстротой. Моя
любовь уже покрывалась холодными тенями и тяжелым предчувствием близившейся темноты.
— Ох, батенька Андрей Ильич, давайте-ка
полечим наши нервы. Никуда они у нас не годятся… Послушайтесь моего совета: берите отпуск да махните куда-нибудь за границу… Ну, что вам себя здесь растравлять? Поживите полгодика в свое удовольствие: пейте хорошее вино, ездите верхом побольше, насчет ламура [
Любви (от франц. l'amour).] пройдитесь…
Он взял зонтик и, сильно волнуясь,
полетел на крыльях
любви. На улице было жарко. У доктора, в громадном дворе, поросшем бурьяном и крапивой, десятка два мальчиков играли в мяч. Все это были дети жильцов, мастеровых, живших в трех старых, неприглядных флигелях, которые доктор каждый год собирался ремонтировать и все откладывал. Раздавались звонкие, здоровые голоса. Далеко в стороне, около своего крыльца, стояла Юлия Сергеевна, заложив руки назад, и смотрела на игру.
К черкешенке простер он руки,
Воскресшим сердцем к ней
летел,
И долгий поцелуй разлуки
Союз
любви запечатлел.
Людей и свет изведал он
И знал неверной жизни цену.
В сердцах друзей нашед измену,
В мечтах
любви безумный сон,
Наскуча жертвой быть привычной
Давно презренной суеты,
И неприязни двуязычной,
И простодушной клеветы,
Отступник света, друг природы,
Покинул он родной предел
И в край далекий
полетелС веселым призраком свободы.
Скоро Наденька привыкает к этой фразе, как к вину или морфию. Она жить без нее не может. Правда,
лететь с горы по-прежнему страшно, но теперь уже страх и опасность придают особое очарование словам о
любви, словам, которые по-прежнему составляют загадку и томят душу. Подозреваются все те же двое: я и ветер… Кто из двух признается ей в
любви, она не знает, но ей, по-видимому, уже все равно; из какого сосуда ни пить — все равно, лишь бы быть пьяным.
И так прожили Пустоваловы тихо и смирно, в
любви и полном согласии шесть лет. Но вот как-то зимой Василий Андреич в складе, напившись горячего чаю, вышел без шапки отпускать лес, простудился и занемог. Его
лечили лучшие доктора, но болезнь взяла свое, и он умер, проболев четыре месяца. И Оленька опять овдовела.
Я и Теодор выскочили. Из-за туч холодно взглянула на нас луна. Луна — беспристрастный, молчаливый свидетель сладостных мгновений
любви и мщения. Она должна была быть свидетелем смерти одного из нас. Пред нами была пропасть, бездна без дна, как бочка преступных дочерей Даная. Мы стояли у края жерла потухшего вулкана. Об этом вулкане ходят в народе страшные легенды. Я сделал движение коленом, и Теодор
полетел вниз, в страшную пропасть. Жерло вулкана — пасть земли.
В Нейсесе влюбленный князь с очаровательною султаншею прожили около месяца, предаваясь удовольствиям взаимной пламенной
любви. Время
летело незаметно для уединившихся беззаботных любовников.
— Да; ты отгадал: я люблю твою мать, я люблю ее, люблю, люблю как херувим любит бога, потому что видеть его благость и величие и не любить его невозможно, и мы с тобою сольемся в этой
любви и
полетим за нею в ее сфере. Гляди!
— Что же, не потаю от тебя, хотела бы, да и не только видеть, а и словцом с ним перекинуться; я не в тебя… коли
любовь это, так чую я, что первая и последняя… не забыть мне его, добра молодца, сердце как пташка к нему из груди рвется,
полетела бы я и сама за ним за тридесять земель, помани он меня только пальчиком… Слыхала я про
любовь, да не ведала, что такой грозой на людей она надвигается…
Лекарство, исцелившее меня, настолько прекрасно, что я смело рекомендую его всем безнадежно влюбленным и опубликую его в ближайшем нумере «Сына Гостиного Двора» и даже, мало того, — подобно Рукину и Истомину, лечащим от запоя, буду
лечить от
любви. Людям, решающимся на самоубийство вследствие безнадежной
любви, советую испытать на себе это средство перед самоубийством: попытка не помешает, а пустить себе пулю в лоб или утопиться всегда можно успеть и после.
Блументросту некого
лечить в земле опустошенной;
любовь моего племянника не поможет нам более, а разве сама потребует нашей помощи; несчастная Ильза все для нас сделала, что могла, и, вероятно, исполняет теперь свое предопределение.
Все это вспоминается Якову Потаповичу, а наряду с этим проносятся и другие воспоминания — детские игры с княжной Евпраксией, подраставшей и расцветавшей на его глазах. Сильно привязались они друг к другу с молодой княжной, не расстаются, бывало, в часы и игр, и забав. Годы между тем
летят своей чередой, в сердце юноши пробуждается иное чувство,
любовь пускает свои корни на почве детской привязанности, кровь молодая горит и волнуется, не сдержит взгляда — и обожжет он невольно красавицу-княжну.
— Мой путь. Но разве думает о пути стрела, посланная сильной рукой? Она
летит и пробивает цель — покорная воле пославшего. Мне дано видеть, мне дано любить и что выйдет из этого видения, из этой
любви, то и будет Его святая воля — мой подвиг, моя жертва.
«Что в славе и сане?
Любовь — мой высокий, мой царский венец.
О милый, Минване
Всех витязей краше смиренный певец,
Зачем же уныло
На радость глядеть?
Все близко, что мило;
Оставим годам за годами
лететь».
— Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить десять лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал — как я смотрю на него, а то ты из
любви же к нему его хочешь
лечить. А ему этого не нужно. Да и потом, что́ за воображение, что медицина кого-нибудь и когда-нибудь вылечивала! Убивать — так! — сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера.
Перетаскивая с дворником мебель, думал о том, как хитро устроен человек: птица к зиме
летит на юг, а человек испытывает влечение и
любовь к дому своему, коробочке, копошится, устраивает, готовится к дождям и метелям. Сейчас у меня это носит характер даже увлечения, и только мелькающий в глазах образ моей Лидочки, которая в прежние года по-своему помогала мне в уборке, пронизывает сердце острой и безнадежной болью. Ее-то уж не будет!
Певец
Любви сей полный кубок в дар!
Среди борьбы кровавой,
Друзья, святой питайте жар:
Любовь одно со славой.
Кому здесь жребий уделён
Знать тайну страсти милой,
Кто сердцем сердцу обручён:
Тот смело, с бодрой силой
На всё великое
летит;
Нет страха; нет преграды;
Чего-чего не совершит
Для сладостной награды?
Вспомнив затем, как всегда в той жизни, при взгляде в широко открытое окно, не защищенное решеткой, или в небесный простор, я испытывал потребность
лететь, мучительную по своей явной бесплодности и нелепости, — я вдруг почувствовал нежность к решетке, нежную благодарность, почти
любовь.