Неточные совпадения
— Он даже перестал дружиться с
Любой, и теперь все с Варей, потому что Варя молчит, как дыня, — задумчиво говорила Лидия. — А мы с папой так боимся за Бориса. Папа даже ночью встает и смотрит — спит ли он? А вчера твоя мама
приходила, когда уже было поздно, все спали.
— За что ты меня убила? За что ты меня убила? — так начала свои жалобы огорченная вдова. — Кого тебе еще нужно? Чем он тебе не муж? Камер-юнкер! не интересан! Он в Петербурге на
любой фрейлине мог бы жениться. А я-то, я-то надеялась! И давно ли ты к нему изменилась? Откуда-нибудь эта туча надута, не сама собой
пришла. Уж не тот ли фофан? Вот нашла советчика!
Приходит, Телятников и говорит: «Выбирай из
любых — или я тебя сейчас со службы прогоню и пенсии ты лишишься, или выпорю».
На пятый день добрый друг, музыкант Панков, влюбленный — все это знали — в младшую из Синельниковых, в лукавоглазую
Любу,
пришел к нему и в качестве строго доверенного лица принес запечатанную записочку от Юлии.
Пришёл Ваня Хряпов, хмуро объявил, что дедушка его тоже сильно захворал, и
Люба, тревожно побегав по комнате, исчезла.
— Вот — гляди-ко на меня: ко мне
приходило оно, хорошее-то, а я не взял, не умел, отрёкся! Надоел я сам себе,
Люба, всю жизнь как на руках себя нёс и — устал, а всё — несу, тяжело уж это мне и не нужно, а я себя тащу, мотаю! Впереди — ничего, кроме смерти, нет, а обидно ведь умирать-то, никакой жизни не было, так — пустяки да ожидание: не случится ли что хорошее? Случалось — боялся да ленился в дружбу с ним войти, и вот — что же?
Он уступил ей, но поставил условием — пусть она
приходит каждый день и сама читает ему. И вот она быстро и внятно читает шумный лист, а Кожемякин слушает, и ему кажется, что в газете пишут Марк Васильев, Евгения, злой Комаровский, — это их мысли, их слова, и
Люба принимает всё это без спора, без сомнений.
—
Люба обещала
прийти… — заметила белокурая Надежда, поглядывая на Пепку улыбавшимися глазками.
— Да, кормилец, правда. Он говорит, что все будет по-старому. Дай-то господь! Бывало,
придет Юрьев день, заплатишь поборы, да и дело с концом:
люб помещик — остался, не
люб — пошел куда хошь.
Жизнь мальчика катилась вперед, как шар под уклон. Будучи его учителем, тетка была и товарищем его игр.
Приходила Люба Маякина, и при них старуха весело превращалась в такое же дитя, как и они. Играли в прятки, в жмурки; детям было смешно и приятно видеть, как Анфиса с завязанными платком глазами, разведя широко руки, осторожно выступала по комнате и все-таки натыкалась на стулья и столы, или как она, ища их, лазала по разным укромным уголкам, приговаривая...
Мышлаевский. Сменили сегодня, слава тебе, Господи!
Пришла пехотная дружина. Скандал я в штабе на посту устроил. Жутко было! Они там сидят, коньяк в вагоне пьют. Я говорю, вы, говорю, сидите с гетманом во дворце, а артиллерийских офицеров вышибли в сапогах на мороз с мужичьем перестреливаться! Не знали, как от меня отделаться. Мы, говорят, командируем вас, капитан, по специальности в
любую артиллерийскую часть. Поезжайте в город… Алеша, возьми меня к себе.
Федосья (поёт). А вот
пришла Люба… А чего ей надо…
Федосья. Опять этот выполз, ах какой! Сонюшка, Люба-то всё плачет, вот я зачем
пришла…
— Да, бывает. — И она вся задрожала и опять в испуге стала прижиматься к нему, как дитя. — Видишь, — сказала она, прерывая рыдания, — я не напрасно
пришла к тебе, не напрасно, тяжело было одной, — повторяла она, благодарно сжимая его руки. — Полно же, полно о чужом горе слезы ронять! Прибереги их на черный день, когда самому одинокому тяжело будет и не будет с тобой никого!.. Слушай, была у тебя твоя
люба?
Марья Васильевна. Что ты, няня, полно, с ума сошла. (Студенту.)И что вы в самом деле пристаете, Алексей Павлыч? Подите к Петруше, я вам завтракать
пришлю, а мне нужно поговорить с
Любой.
Когда начиналась обитель Манефина, там на извод братчины-петровщины на Петров день годовой праздник уставили. С той поры каждый год на этот день много сходилось в обитель званых гостей и незваных богомольцев. Не одни старообрядцы на том празднике бывали, много
приходило и церковников. Матери не спрашивали, кто да откуда, а садись и кушай. И
люб показался тот обычай деревенскому люду…
Многие
пришли так себе, ни для чего, лишь бы поболтаться где-нибудь от безделья, подобно тому, как они идут в маскарад, или останавливаются поглазеть перед
любой уличной сценой; многие прискакали для заявления модного либерализма; но чуть ли не большая часть пожаловала сюда с целями совсем посторонними, ради одной демонстрации, которую Полояров с Анцыфровым почитали в настоящих обстоятельствах делом самой первой необходимости.
Глафира Васильевна не только не роптала на него за его отсутствие, но в пять часов вечера
прислала ему пакетик, в котором был стофранковый билет и лаконическая записка карандашом, извещавшая его, что он здесь может располагать своим временем, как ему угодно, и кушать где найдет удобнее, в
любую пору, так как стола дома не будет.
— Еще бы! Ниночку воспитывали, лелеяли и готовили совсем не для шестидесятилетнего старца. На этой умнице и красавице женился бы
любой добрый молодец, и у нее уже был подходящий жених, а вы
пришли со своим чином и деньгами, попугали родителей и вскружили семнадцатилетней девочке голову разной мишурой. Как она плакала, когда венчалась с вами! Как каялась потом, бедняжка! И с пьяницей-поручиком бежала потом, только чтоб от вас подальше… Гусь вы, дедушка!
Когда мы прощались,
Люба пригласила меня
прийти к ним, я ответил: «Благодарю вас!» так холодно-официально, что она предложения не повторила.
Пришел я домой в отчаянии. Все пропало! И сам я этому виною! По глазам
Любы я видел, что могли бы мы встретиться горячо, задушевно, заговорить так, как говорили мы весною. И для чего, для чего я все это устроил?
И так дальше… Очень приятная была игра. Приятно было из уст
Любы слышать «ты» и «Витечка», приятно было говорить Кате: «Ты, Катечка, врешь». Я в восторге
пришел домой, стал обучать игре братьев и сестер. Они с недоумением выслушали.
Часто думалось о Конопацких, особенно о
Любе. Но и сладости дум о ней примешивалось тревожное чувство страха и неуверенности. Никак сейчас не могу вспомнить, чем оно было вызвано. Простились мы у них на даче очень хорошо, но потом почему-то мне
пришло в голову, что между нами все кончено, что
Люба полюбила другого. К мрачному в то время и вообще настроению присоединилось еще это подозрение о крушении любви
Любы ко мне. Иногда доходил до полного отчаяния: да, там все кончено!
Я лежал навзничь на полу нашей комнаты, раскинув руки, и слабо стонал и шептал запекшимися губами: «
Люба!» И
Люба невидимо
приходила и клала белую руку на мой горячий лоб. Раз неожиданно открылась дверь, и вошел Миша. Я вскочил с пола, а он удивленно оглядел меня.
Если
приду после экзаменов к
Любе, если Мария Матвеевна еще раз серьезно пригласит к ним на дачу, тогда… Что будет тогда?!. Дух занимало от блаженства.
Мы условились: когда кончу курс, обязательно
приду к ним, и мы с
Любою должны будем друг другу показать экзаменационные отметки, какие бы они ни оказались.
Когда принесли вино и фрукты и
пришла запоздавшая почему-то
Люба, он запер дверь — сперва только на один крючок, и сказал...