Неточные совпадения
И словом, слава шла,
Что Крот великий
зверь на малые дела:
Беда лишь, под носом
глаза Кротовы зорки,
Да вдаль не видят ничего...
Глаза его косо приподняты к вискам, уши, острые, точно у
зверя, плотно прижаты к черепу, он в шляпе с шариками и шнурками; шляпа делала человека похожим
на жреца какой-то неведомой церкви.
Шум все ближе, ближе, наконец из кустов выскочил
на площадку перед обрывом Райский, но более исступленный и дикий, чем раненый
зверь. Он бросился
на скамью, выпрямился и сидел минуты две неподвижно, потом всплеснул руками и закрыл ими
глаза.
Маслова же ничего не сказала.
На предложение председателя сказать то, что она имеет для своей защиты, она только подняла
на него
глаза, оглянулась
на всех, как затравленный
зверь, и тотчас же опустила их и заплакала, громко всхлипывая.
Не спуская
глаз с
зверя, я потянулся за ружьем, но, как
на грех, оно не попадалось мне под руку.
В другом месте скитники встретили еще более ужасную картину.
На дороге сидели двое башкир и прямо выли от голодных колик. Страшно было смотреть
на их искаженные лица,
на дикие
глаза. Один погнался за проезжавшими мимо пошевнями
на четвереньках, как дикий
зверь, — не было сил подняться
на ноги. Старец Анфим струсил и погнал лошадь. Михей Зотыч закрыл
глаза и молился вслух.
Кожин совсем
озверел и
на глазах у всех изводил жену.
— Очертел Шишка-то… — заговорил наконец Петр Васильич, когда остался с
глазу на глаз с Марьей. — Как
зверь накинулся даве
на нас…
Нюрочка посмотрела
на отца и опустила
глаза. Ей ужасно хотелось посмотреть, какой стал теперь Вася, и вместе с тем она понимала, что такое любопытство в настоящую минуту просто неприлично. Человек болен, а она пойдет смотреть
на него, как
на редкого
зверя. Когда после обеда отец лег в кабинете отдохнуть, Нюрочка дождалась появления Таисьи. Мастерица прошла
на цыпочках и сообщила шепотом...
Прошло мало ли, много ли времени: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — захотелось молодой дочери купецкой, красавице писаной, увидеть своими
глазами зверя лесного, чуда морского, и стала она его о том просить и молить; долго он
на то не соглашается, испугать ее опасается, да и был он такое страшилище, что ни в сказке сказать, ни пером написать; не токмо люди,
звери дикие его завсегда устрашалися и в свои берлоги разбегалися.
Да и страшен был
зверь лесной, чудо морское: руки кривые,
на руках когти звериные, ноги лошадиные, спереди-сзади горбы великие верблюжие, весь мохнатый от верху до низу, изо рта торчали кабаньи клыки, нос крючком, как у беркута, а
глаза были совиные.
Майзель, притаив дыхание, впился
глазами в лесную чащу;
зверь шел прямо
на набоба и должен был пересечь лесную прогалину, которая была открыта для выстрела.
— Разве мы хотим быть только сытыми? Нет! — сам себе ответил он, твердо глядя в сторону троих. — Мы должны показать тем, кто сидит
на наших шеях и закрывает нам
глаза, что мы все видим, — мы не глупы, не
звери, не только есть хотим, — мы хотим жить, как достойно людей! Мы должны показать врагам, что наша каторжная жизнь, которую они нам навязали, не мешает нам сравняться с ними в уме и даже встать выше их!..
Сквозь стекло
на меня — туманно, тускло — тупая морда какого-то
зверя, желтые
глаза, упорно повторяющие одну и ту же непонятную мне мысль. Мы долго смотрели друг другу в
глаза — в эти шахты из поверхностного мира в другой, заповерхностный. И во мне копошится: «А вдруг он, желтоглазый, — в своей нелепой, грязной куче листьев, в своей невычисленной жизни — счастливее нас?»
Ученье началось. Набралось до сорока мальчиков, которые наполнили школу шумом и гамом. Некоторые были уж
на возрасте и довольно нахально смотрели в
глаза учительнице. Вообще ее испытывали, прерывали во время объяснений, кричали, подражали
зверям. Она старалась делать вид, что не обращает внимания, но это ей стоило немалых усилий. Под конец у нее до того разболелась голова, что она едва дождалась конца двух часов, в продолжение которых шло ученье.
Миропа Дмитриевна потупилась, понимая так, что Аггей Никитич опять-таки говорит какой-то вздор, но ничего, впрочем, не возразила ему, и
Зверев ушел
на свою половину, а Миропа Дмитриевна только кинула ему из своих небольших
глаз молниеносный взор, которым как бы говорила: «нет, Аггей Никитич, вы от меня так легко не отделаетесь!», и потом, вечером, одевшись хоть и в домашний, но кокетливый и отчасти моложавый костюм, сама пришла к своему постояльцу, которого застала в халате.
— А провал их знает, постоят ли, батюшка! Ворон ворону
глаз не выклюет; а я слышал, как они промеж себя поговаривали черт знает
на каком языке, ни слова не понять, а, кажись, было по-русски! Берегись, боярин, береженого коня и
зверь не вредит!
Вот высунулась из окна волосатая башка лодочника Ферманова, угрюмого пьяницы; он смотрит
на солнце крошечными щелками заплывших
глаз и хрюкает, точно кабан. Выбежал
на двор дед, обеими руками приглаживая рыженькие волосенки, — спешит в баню обливаться холодной водой. Болтливая кухарка домохозяина, остроносая, густо обрызганная веснушками, похожа
на кукушку, сам хозяин —
на старого, ожиревшего голубя, и все люди напоминают птиц, животных,
зверей.
—
Зверь, барынька, и тот богу молится! Вон, гляди, когда месяц полный, собака воеть — это с чего? А при солнышке собака вверх не видить, у ней
глаз на даль поставлен, по земле, земная тварь, — а при месяце она и вверх видить…
А иногда возвращался домой и тихонько, как
зверь, ходил по двору, поглядывая
на окно чердака прищуренными
глазами, кусая губы и едва сдерживая желание громко крикнуть, властно позвать её...
— Кот — это, миляга,
зверь умнеющий, он
на три локтя в землю видит. У колдунов всегда коты советчики, и оборотни, почитай, все они, коты эти. Когда кот сдыхает — дым у него из
глаз идёт, потому в ём огонь есть, погладь его ночью — искра брызжет. Древний
зверь: бог сделал человека, а дьявол — кота и говорит ему: гляди за всем, что человек делает,
глаз не спускай!
— Да он сущий Иуда-предатель! сегодня
на площади я
на него насмотрелся: то взглянет, как рублем подарит, то посмотрит исподлобья, словно дикий
зверь. Когда Козьма Минич говорил, то он съесть его хотел
глазами; а как после подошел к нему, так — господи боже мой! откуда взялися медовые речи! И молодец-то он, и православный, и сын отечества, и бог весть что! Ну вот так мелким бесом и рассыпался!
Они расстались, рыча, как
звери, и глядя друг
на друга огненными
глазами непримиримых врагов.
— Были леса по дороге, да, это — было! Встречались вепри, медведи, рыси и страшные быки, с головой, опущенной к земле, и дважды смотрели
на меня барсы,
глазами, как твои. Но ведь каждый
зверь имеет сердце, я говорила с ними, как с тобой, они верили, что я — Мать, и уходили, вздыхая, — им было жалко меня! Разве ты не знаешь, что
звери тоже любят детей и умеют бороться за жизнь и свободу их не хуже, чем люди?
Все это вскипало в груди до напряженного желания, — от силы которого он задыхался,
на глазах его являлись слезы, и ему хотелось кричать, выть
зверем, испугать всех людей — остановить их бессмысленную возню, влить в шум и суету жизни что-то свое, сказать какие-то громкие, твердые слова, направить их всех в одну сторону, а не друг против друга.
Князь задыхался от ярости. Перед крыльцом и
на конюшне наказывали гонцов и других людей, виновных в упуске из рук дерзкого янки, а князь, как дикий
зверь, с пеною у рта и красными
глазами метался по своему кабинету. Он рвал
на себе волосы, швырял и ломал вещи, ругался страшными словами.
Князь закачался
на ногах и повалился
на пол. Бешеным
зверем покатился он по мягкому ковру; из его опененных и посиневших губ вылетало какое-то зверское рычание; все мускулы
на его багровом лице тряслись и подергивались; красные
глаза выступали из своих орбит, а зубы судорожно схватывали и теребили ковровую покромку. Все, что отличает человека от кровожадного
зверя, было чуждо в эту минуту беснующемуся князю, сама слюна его, вероятно, имела все ядовитые свойства слюны разъяренного до бешенства
зверя.
Зимою в праздники,
на святках и
на масленице, он возил её кататься по городу; запрягали в сани огромного вороного жеребца, у него были жёлтые, медные
глаза, исчерченные кровавыми жилками, он сердито мотал башкой и громко фыркал, — Наталья боялась этого
зверя, а Тихон Вялов ещё более напугал её, сказав...
Я подумал, что она смеется надо мной, и мрачно, исподлобья глянул
на нее. Потом распахнулись двери, повеяло свежестью. Лидку вынесли в простыне, и сразу же в дверях показалась мать.
Глаза у нее были как у дикого
зверя. Она спросила у меня...
Дарил также царь своей возлюбленной ливийские аметисты, похожие цветом
на ранние фиалки, распускающиеся в лесах у подножия Ливийских гор, — аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких
зверей; персепольскую бирюзу, которая приносит счастье в любви, прекращает ссору супругов, отводит царский гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий
глаз — оберегающий имущество, разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый, как морская вода у берега, вериллий — средство от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат — носящий его не боится козней врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения; и нефрит, почечный камень, отстраняющий удары молнии; и яблочно-зеленый, мутно-прозрачный онихий — сторож хозяина от огня и сумасшествия; и яснис, заставляющий дрожать
зверей; и черный ласточкин камень, дающий красноречие; и уважаемый беременными женщинами орлиный камень, который орлы кладут в свои гнезда, когда приходит пора вылупляться их птенцам; и заберзат из Офира, сияющий, как маленькие солнца; и желто-золотистый хрисолит — друг торговцев и воров; и сардоникс, любимый царями и царицами; и малиновый лигирий: его находят, как известно, в желудке рыси, зрение которой так остро, что она видит сквозь стены, — поэтому и носящие лигирий отличаются зоркостью
глаз, — кроме того, он останавливает кровотечение из носу и заживляет всякие раны, исключая ран, нанесенных камнем и железом.
Свиньи отвратительно похожи одна
на другую, —
на дворе мечется один и тот же
зверь, четырежды повторенный с насмешливой, оскорбляющей точностью. Малоголовые,
на коротких ногах, почти касаясь земли голыми животами, они наскакивают
на человека, сердито взмахивая седыми ресницами маленьких ненужных
глаз, — смотрю
на них, и точно кошмар давит меня.
Бурмистров сидит, обняв колена руками, и, закрыв
глаза, слушает шум города. Его писаное лицо хмуро, брови сдвинуты, и крылья прямого крупного носа тихонько вздрагивают. Волосы
на голове у него рыжеватые, кудрявые, а брови — темные; из-под рыжих душистых усов красиво смотрят полные малиновые губы. Рубаха
на груди расстегнута, видна белая кожа, поросшая золотистою шерстью; крепкое, стройное и гибкое тело его напоминает какого-то мягкого, ленивого
зверя.
Иван (оглядываясь, угрюмо). У меня тоже темнеет в
глазах, когда я выхожу
на улицу. Ведь бомбисты убивают и отставных, им всё равно… это
звери! (Вдруг говорит мягко и искренно.) Послушай, Соня, разве я злой человек?
И вдруг-с замечаю я во тьме, к которой
глаз мой пригляделся, что из лесу выходит что-то поначалу совсем безвидное, — не разобрать,
зверь или разбойник, но стал приглядываться и различаю, что и не
зверь и не разбойник, а очень небольшой старичок в колпачке, и видно мне даже, что в поясу у него топор заткнут, а
на спине большая вязанка дров, и вышел он
на поляночку; подышал, подышал часто воздухом, точно со всех сторон поветрие собирал, и вдруг сбросил
на землю вязанку и, точно почуяв человека, идет прямо к моему товарищу.
Булычов. И погибнет царство, где смрад. Ничего не вижу… (Встал, держась за стол, протирает
глаза.) Царствие твое… Какое царствие?
Звери! Царствие… Отче наш… Нет… плохо! Какой ты мне отец, если
на смерть осудил? За что? Все умирают? Зачем? Ну, пускай — все! А я — зачем? (Покачнулся.) Ну? Что, Егор? (Хрипло кричит.) Шура… Глаха — доктора! Эй… кто-нибудь, черти! Егор… Булычов… Егор!..
И точно я с этого взгляду от сна какого прокинулся. Отвел
глаза, подымаю топор… А самому страшно: сердце закипает. Посмотрел я
на Безрукого, дрогнул он… Понял. Посмотрел я в другой раз:
глаза у него зеленые, так и бегают. Поднялась у меня рука, размахнулся… состонать не успел старик, повалился мне в ноги, а я его, братец, мертвого… ногами… Сам
зверем стал, прости меня, господи боже!..
А Половецкий стоял бледный, с искаженным от бешенства лицом и смотрел
на него дикими, ничего невидевшими
глазами. В этот момент дверь осторожно приотворилась, и показалась голова брата Ираклия. Половецкий, как дикий
зверь, одним прыжком бросился к нему, схватил его за тонкую шею, втащил в комнату и, задыхаясь, заговорил...
Старуха думала, что он спит. Но он не спал. Из головы у него не шла лисица. Он успел вполне убедиться, что она попала в ловушку; он даже знал, в которую именно. Он ее видел, — видел, как она, прищемленная тяжелой плахой, роет снег когтями и старается вырваться. Лучи луны, продираясь сквозь чащу, играли
на золотой шерсти.
Глаза зверя сверкали ему навстречу.
Гаврила Пантелеич. Не напрасно! Погляди
на себя хорошенько, то ли ты делаешь-то? Ты, может, думаешь, что родители-то —
звери, что они к детям все с сердцем да с грозой; так нет, брат, и тоскуют по вас иногда, бывает, что и до слез… (Утирает
глаза и, махнув рукой, идет к двери).
Удовольствие мое тускло, темнело; к этому прибавилась еще причина; кто не был в тюрьме, тот вряд ли поймет чувство, с которым узник смотрит
на своих провожатых, которые смотрят
на него, как
на дикого
зверя, — Я хотел уже возвратиться в свою маленькую горницу, хотел опять дышать ее сырым, каменным воздухом и с какою-то ненавистью видел, что и это удовольствие, к которому я так долго приготовлялся, отравлено, как вдруг мне попалась
на глаза беседка
на краю ограды.
Она вскочила, стала
на колени и, одной рукой придерживая сорочку, а другой стараясь ухватить одеяло, прижалась к стене… Глядела она
на фельдшера с отвращением, со страхом, и
глаза у нее, как у пойманного
зверя, лукаво следили за малейшим его движением.
Так, вероятно, в далекие, глухие времена, когда были пророки, когда меньше было мыслей и слов и молод был сам грозный закон, за смерть платящий смертью, и
звери дружили с человеком, и молния протягивала ему руку — так в те далекие и странные времена становился доступен смертям преступивший: его жалила пчела, и бодал остророгий бык, и камень ждал часа падения своего, чтобы раздробить непокрытую голову; и болезнь терзала его
на виду у людей, как шакал терзает падаль; и все стрелы, ломая свой полет, искали черного сердца и опущенных
глаз; и реки меняли свое течение, подмывая песок у ног его, и сам владыка-океан бросал
на землю свои косматые валы и ревом своим гнал его в пустыню.
Анна Петровна. Отгони от себя бесов, Мишель! Не отравляйся… Ведь к тебе женщина пришла, а не
зверь… Лицо постное,
на глазах слезы… Фи! Если тебе это не нравится, то я уйду… Хочешь? Я уйду, и всё останется по-старому… Идет? (Хохочет.) Дуралей! Бери, хватай, хапай!.. Что тебе еще? Выкури всю, как папиросу, выжми,
на кусочки раздроби… Будь человеком! (Тормошит его.) Смешной!
Леший бурлит до Ерофеева дня [Октября 4-го, св. Иерофия, епископа афинского, известного в народе под именем Ерофея-Офени.], тут ему
на глаза не попадайся: бесится косматый, неохота ему спать ложиться, рыщет по лесу, ломит деревья, гоняет
зверей, но как только Ерофей-Офеня по башке лесиной его хватит, пойдет окаянный сквозь землю и спит до Василия парийского, как весна землю парить начнет [Апреля 12-го.].
Но огонь не допускает близко
зверя, и вот рысь сердится, мурлычет, прыскает с досадой, сверкая круглыми зелеными
глазами, и прядает кисточками
на концах высоких, прямых ушей…
— Не ропщу я
на Господа.
На него возверзаю печали мои, — сказал, отирая
глаза, Алексей. — Но послушай, родной, что дальше-то было… Что было у меня
на душе, как пошел я из дому, того рассказать не могу… Свету не видел я — солнышко высоко, а я ровно темной ночью брел… Не помню, как сюда доволокся…
На уме было — хозяин каков? Дотоле его я не видывал, а слухов много слыхал: одни сказывают — добрый-предобрый, другие говорят — нравом крут и лют, как
зверь…
Господи боже мой! прямо
на меня несется огромный рыжий
зверь, которого я с первого взгляда и за собаку-то не признал: раскрытая пасть, кровавые
глаза, шерсть дыбом…
И минутами по всему статному и сильному телу пробегала мгновенная дрожь странной боязни; тогда все тело как будто становилось меньше, и казалось, что волосы
на затылке поднимаются как у ощетинившегося
зверя; и
глаза быстро и злобно обегали всех присутствующих.
— Иначе и не могло быть. Ведь обходя клетку, я успел взглянуть и
на глупую трусливую тигрицу и
на великодушного, благородного льва. Ведь для хорошего укротителя
зверей надобны два главных качества: абсолютное, почти уродливое отсутствие трусости и умение приказывать
глазами. Правда, все животные любят, чтобы человек говорил с ними, но это — дело второстепенное…
Какой это
зверь? — обратился вдруг Павел Иванович к торговцу, переменив тон и поднося к
глазам деревянного
зверя с человеческим носом, гривой и серыми полосами
на спине.