Неточные совпадения
— Нет, Платон Михайлович, — сказал Хлобуев, вздохнувши и сжавши крепко его руку, — не гожусь я теперь никуды. Одряхлел прежде старости своей, и поясница
болит от прежних грехов, и ревматизм в плече. Куды мне! Что разорять казну! И без того теперь завелось много служащих ради доходных мест. Храни бог, чтобы
из-за меня,
из-за доставки мне жалованья прибавлены были подати на бедное сословие: и без того ему трудно при этом множестве сосущих. Нет, Платон Михайлович, бог с ним.
Как и Батманов, не боялся общего мнения; наконец, как и у Батманова, мне чудилась за всем этим какая-то драма, душевная
боль, непонятный отказ от счастья
из-за неясных, но, конечно, возвышенных побуждений…
Игра горела долго, иногда вплоть до темноты, собиралось мещанство, выглядывало
из-за углов и ворчало, порядка ради. Воронами летали по воздуху серые, пыльные лапти, иногда кому-нибудь из нас сильно доставалось, но удовольствие было выше
боли и обиды.
Таков-то был маскарад, куда повлекли взбалмошные девицы легкомысленного гимназиста. Усевшись на двух извозчиках, три сестры с Сашею поехали уже довольно поздно, — опоздали
из-за него. Их появление в зале было замечено. Гейша в особенности нравилась многим. Слух пронесся, что гейшею наряжена Каштанова, актриса, любимая мужскою частью здешнего общества. И потому Саше давали много билетиков. А Каштанова вовсе и не была в маскараде, — у нее накануне опасно
заболел маленький сын.
Приходит, например, ко мне старая баба. Вытерев со смущенным видом нос указательным пальцем правой руки, она достает
из-за пазухи пару яиц, причем на секунду я вижу ее коричневую кожу, и кладет их на стол. Затем она начинает ловить мои руки, чтобы запечатлеть на них поцелуй. Я прячу руки и убеждаю старуху: «Да полно, бабка… оставь… я не поп… мне это не полагается… Что у тебя
болит?»
Это гнусное убийство
из-за угла произвело на меня вместе с бессонной ночью какое-то неопределенное чувство тупой
боли и необыкновенной раздражительности.
Бессеменов. Дочь отравилась, пойми! Что мы ей — какую
боль причинили? Чем огорчили? Что мы — звери для нее? А будут говорить разное… Мне — наплевать, я всё ради детей стерплю… но только — зачем?
Из-за чего? Хоть бы знать… Дети! Живут — молчат… Что в душе у них? Неизвестно! Что в головах? Неведомо! Вот — обида!
Объясняясь в любви, Вера была пленительно хороша, говорила красиво и страстно, но он испытывал не наслаждение, не жизненную радость, как бы хотел, а только чувство сострадания к Вере,
боль и сожаление, что
из-за него страдает хороший человек.
Рожа юноши-критика опять выглянула
из-за огненного знака и ехидно улыбнулась. Перекладин поднялся и сел на кровати. Голова его
болела, на лбу выступил холодный пот… В углу ласково теплилась лампадка, мебель глядела празднично, чистенько, от всего так и веяло теплом и присутствием женской руки, но бедному чиноше было холодно, неуютно, точно он
заболел тифом. Знак восклицательный стоял уже не в закрытых глазах, а перед ним, в комнате, около женина туалета и насмешливо мигал ему…
«Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что-то страшно больно ударило ее в сердце. Но вслед за
болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услышав
из-за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе».
Чай, выпитый мною в последний вечер в отцовском доме, показался мне горьким и невкусным. Я не дотронулась ни до ужина, ни до вина. Потом, ссылаясь на головную
боль, я попросила позволения выйти
из-за стола.
— Да Марковой… помните,
из-за которой вы
заболели. Как же, нашлась. Феня ее с сором вымела в коридор и потом принесла… Знаете ли, Джаваха, они так сконфужены своим нелепым поступком с вами…
Это ее возмутило и срамило в собственных глазах. Все
из-за него,
из-за презренного мужчины, променявшего ее на суслика. Надо было пересилить глупый бабий недуг — и она пересилила его. Осталась только тупая
боль в висках. Незаметно она забылась и проспала. Когда она раскрыла отяжелевшие веки, вечерняя заря уже заглянула в скважины ставень. В доме стояла тишина; только справа, в комнатке горничной, чуть слышно раздавался шепот… Она узнала голос Низовьева.
— Целыми днями писал я, — рассказывал он, — с утра до вечера, без всяких, даже маленьких, остановок, точно меня что несло. Случалось исписывать целый печатный лист в день, и больше, и так быстро, что у меня делалась
боль в пальцах правой руки, и я
из-за нее только останавливал работу.
Из-за тебя Лидочка
заболела с испуга и лежит в постели.
Но вдруг
из-за крайнего строения, приютившегося на самом краю деревни, выскакивает громадный лохматый пес и с громким лаем бросается под ноги Востряка. Испуганный Востряк сделал отчаянный прыжок в сторону. От этого неожиданного движения Юрик потерял равновесие и, выпустив гриву лошади из рук, упал из седла прямо на твердую каменистую дорогу, громко вскрикнув от
боли и разом потеряв сознание.
— И что ужасно, мама, он там один, без прислуги, некому самовар поставить или воды подать. Почему бы не нанять на летние месяцы лакея? Да и вообще к чему эта дача, если он не любит? Говорила ему — не нужно, так нет. «Для твоего, говорит, здоровья». А какое мое здоровье? Я и болею-то оттого, что он
из-за меня такие муки терпит.
Глаз не вытек и остался целым, но она уже не могла видеть им, а вскоре
из-за правого ушибленного глазного яблока
заболел и левый глаз, и вслед за тем девочка окончательно потеряла зрение и ослепла.
— Что ты, Юрген, душечка, в уме ли? — сказала старуха нежным голосом, вынув
из-за пазухи бутылку с водкою и показав ее чухонцу. — Голова
болит? полечим.
Моя мать вот уже 15 лет носит по мне траур, а мои гордые братья, которым приходилось
из-за меня
болеть душой, краснеть, гнуть свои спины, сорить деньгами, под конец возненавидели меня, как отраву.
Как могло случиться, что крестьянин Григорий Кареев, получивший тяжелые раны при взрыве судна, продолжал длинное путешествие морями и сушей и удальцы
из-за него нигде не останавливались, а когда они уже много спустя плыли из Испании, после того, как у них там отобрали полоненных турок, то этот Григорий Кареев стал
болеть от ран, полученных в начале их одиссеи; а когда они пришли в Рим, то Кареев у них так разболелся, что они дальше не могли плыть и простояли тут ради Кареева целые два месяца, и тогда только «вынули из него копье»?