Неточные совпадения
Савелий падал духом, молился Богу, сидел молча, как
бирюк, у себя в клетушке, тяжело покрякивая.
Бирюк молча взял лошадь за челку левой рукой; правой он держал вора за пояс.
Бирюк схватил его за плечо… Я бросился на помощь мужику…
— С прохожим мещанином сбежала, — произнес он с жестокой улыбкой. Девочка потупилась; ребенок проснулся и закричал; девочка подошла к люльке. — На, дай ему, — проговорил
Бирюк, сунув ей в руку запачканный рожок. — Вот и его бросила, — продолжал он вполголоса, указывая на ребенка. Он подошел к двери, остановился и обернулся.
Бедняк потупился…
Бирюк зевнул и положил голову на стол. Дождик все не переставал. Я ждал, что будет.
«Куда? стой!» — загремел вдруг железный голос
Бирюка.
Бирюк отвернулся. Мужика подергивало, словно лихорадка его колотила. Он встряхивал головой и дышал неровно.
Бирюк вывел лошадь из-под навеса.
— Оставь его тут, не трогай, — перебил я
Бирюка.
От моего Ермолая и от других я часто слышал рассказы о леснике
Бирюке, которого все окрестные мужики боялись как огня.
«Вре-ешь, вре-ешь, — твердил, задыхаясь,
Бирюк, — не уйдешь…» Я бросился в направлении шума и прибежал, спотыкаясь на каждом шагу, на место битвы.
— Так ты
Бирюк, — повторил я, — я, брат, слыхал про тебя. Говорят, ты никому спуску не даешь.
— Меня зовут Фомой, — отвечал он, — а по прозвищу —
Бирюк [
Бирюком называется в Орловской губернии человек одинокий и угрюмый. — Примеч. авт.].
— Отпусти его, — шепнул я на ухо
Бирюку, — я заплачу за дерево.
Мы пошли:
Бирюк впереди, я за ним. Бог его знает, как он узнавал дорогу, но он останавливался только изредка, и то для того, чтобы прислушиваться к стуку топора. «Вишь, — бормотал он сквозь зубы, — слышите? слышите?» — «Да где?»
Бирюк пожимал плечами. Мы спустились в овраг, ветер затих на мгновенье — мерные удары ясно достигли до моего слуха.
Бирюк глянул на меня и качнул головой. Мы пошли далее по мокрому папоротнику и крапиве. Глухой и продолжительный гул раздался…
Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула.
Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
Бирюк бросил пойманную лошаденку посреди двора, ввел мужика в комнату, ослабил узел кушака и посадил его в угол.
— Ну,
Бирюк, — промолвил я наконец, — удивил ты меня: ты, я вижу, славный малый.
Вот как отзывались соседние мужики о
Бирюке.
— Повалил… — пробормотал
Бирюк.
Я встал.
Бирюк взял ружье и осмотрел полку.
Бирюк поднялся и поставил его на ноги.
Тогда бани держал
Бирюков, банный король, как его звали в Москве. Он в Москву пришел в лапотках, мальчиком, еще при Ламакиных, в бани, проработал десять лет, понастроил ряд бань, держал и Сандуновские…
У Л. Толстого была необычайная жажда совершенной жизни, она томила его большую часть жизни, было острое сознание своего несовершенства [Много материалов дает П.
Бирюков — «Л. Н. Толстой.
По-прежнему, на паре бойких саврасеньких, спешил с утренним рапортом полициймейстер («Вот-то вытянется у тебя физиономия, как узнаешь!» — подумал я); по-прежнему сломя голову летел Сеня
Бирюков за какой-то помадой для Матрены Ивановны и издали приветливо махал мне шляпой; по-прежнему проклятые мужичонки во все горло галдели и торговались из-за копейки на базарной площади.
Волнение насилу стихло; очевидно, что приближалась торжественная минута «настоящей конституции». Подали и съели огромнейшую рыбу. На сцену выступил Сеня
Бирюков, в сопровождении всей нашей блестящей молодежи, с отличием занимающей места чиновников особых поручений, мировых посредников и судебных следователей. Одним словом, все наше «воинство возрождения» было тут налицо.
На этот раз ораторами выбраны были: вице-губернатор — от лица чинов пятого класса, советник губернского правления Звенигородцев — от лица всех прочих чинов, Сеня
Бирюков — от лица молодого поколения и, наконец, командир гарнизонного батальона — от имени воинского сословия.
Никто уже не живет там, и только видны по песку следы оленей,
бирюков, [Волков.] зайцев и фазанов, полюбивших эти места.
— Мы курице не можем сделать зла! — ma parole! [честное слово!] говорил мне на днях мой друг Сеня
Бирюков, — объясни же мне, ради Христа, какого рода роль мы играем в природе?
— С ее братом! Впрочем, я никого не принуждаю… Но, извините меня, Михайло Михайлыч, я старше вас годами и могу вас пожурить: что вам за охота жить этаким
бирюком? Или собственно мой дом вам не нравится? я вам не нравлюсь?
— Да-с, тут запоешь, как выражается мой друг, Сеня
Бирюков!
— А по-твоему, девицам
бирюком надо глядеть, слова ни с кем не сметь вымолвить? Чай, ведь и они тоже живые, не деревянные, — вступилась Аксинья Захаровна.
— Уж я лаской с ней: вижу, окриком не возьмешь, — сказал Патап Максимыч. — Молвил, что про свадьбу год целый помину не будет, жениха, мол, покажу, а год сроку даю на раздумье. Смолкла моя девка, только все еще невеселая ходила. А на другой день одумалась, с утра
бирюком глядела, к обеду так и сияет, пышная такая стала да радостная.
Выступил из толпы молодой широкоплечий парень, волосом черен, нравом бранчлив и задорен. Всем взял: ростом, дородством, шелко́выми кудрями, взял бы и очами соколиными, да они у Пимена завсегда подбиты бывали. Подошел он к Чапурину, шапку снял и глядит
бирюком — коли, мол, что не так, так у меня наготове кулак.
Обыкновенно «идея» романа, закрепленная этим эпиграфом, понимается так, как высказывает ее, например, биограф Толстого П. И.
Бирюков: «Общая идея романа выражает мысль о непреложности высшего нравственного закона, преступление против которого неминуемо ведет к гибели, но судьей этого преступления и преступника не может быть человек».
Мельник Алексей
Бирюков, здоровенный, коренастый мужчина средних лет, фигурой и лицом похожий на тех топорных, толстокожих и тяжело ступающих матросов, которые снятся детям после чтения Жюля Верна, сидел у порога своей хижины и лениво сосал потухшую трубку.
В своей биографии Толстого П. И.
Бирюков приводит эти слова Загоскина.
Когда Толстой захотел осуществить свое намерение, — рассказывает его биограф П. И.
Бирюков, — «ему было категорически объявлено, что если он начнет раздавать имущество, то над ним будет учреждена опека за расточительность, вследствие психического расстройства.
— Чем-нибудь, да сумела завлечь… Ведь истукан,
бирюк, от нас бегал…