Неточные совпадения
Он говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды, и с теми тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состаревшемуcя
в свете и при дворе значительному человеку. Он подошел к Анне Павловне, поцеловал ее
руку, подставив ей свою надушенную и сияющую лысину, и покойно уселся на диване.
И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за
руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою
рукой, развалившись на креслах и глядя
в сторону.
И она развела
руками, чтобы показать свое,
в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую
руку, легко лежавшую на столе, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла бриллиантовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась
в сияющей улыбке.
Глаза, нос, рот — все сжималось как будто
в одну неопределенную и скучную гримасу, а
руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея
в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за
руку. Князь Андрей, не оглядываясь, сморщил лицо
в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за
руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно-доброю и приятною улыбкой.
— Нет, нельзя, — сказал князь Андрей смеясь, пожатием
руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать. Он что-то хотел сказать еще, но
в это время поднялся князь Василий с дочерью, и мужчины встали, чтобы дать им дорогу.
— Chère Анна Михайловна, — сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой
в голосе, — для меня почти невозможно сделать то, что́ вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен
в гвардию, вот вам моя
рука. Довольны вы?
— Император Александр, — сказала она с грустью, сопутствовавшею всегда ее речам об императорской фамилии, — объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится
в руки законного короля, — сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
— Нельзя не сознаться, — продолжал князь Андрей, — Наполеон как человек велик на Аркольском мосту,
в госпитале
в Яффе, где он чумным подает
руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными
руками, он, как говорится, не умел войти
в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что-нибудь особенно приятное.
— Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] — проговорила княгиня и, подобрав одною
рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его
в лоб.
— Хорошо, — сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв
в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома
в руке вскочил на окно.
Спустив ноги и распершись обеими
руками в края окна, он примерился, уселся, отпустил
руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку.
Долохов сидел всё
в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и
рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие.
Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были
в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена
руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого
в исполнении обязанности человека шел провожать, оправлял редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными
руками и маленькими ножками
в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была
в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка.
Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густою черною косою, два раза обвивавшею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и
в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых
руках и шее.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее
в руки.
— Не хотите? Ну, так подите сюда, — сказала она и глубже ушла
в цветы и бросила куклу. — Ближе, ближе! — шептала она. Она поймала
руками офицера за обшлага, и
в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими
руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, пoцеловала его
в самые губы.
И, взяв его под
руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом
в диванную.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила
в комнате с чернильницей
в руке.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь
в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя
руками.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его
руку, ласково глядя ему
в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
— Вы, графинюшка, мотовка известная, — проговорил граф и, поцеловав у жены
руку, ушел опять
в кабинет.
— Имениннице дорогой с детками, — сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. — Ты что, старый греховодник, — обратилась она к графу; целовавшему ее
руку, — чай, скучаешь
в Москве? собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подростут… — она указывала на девиц, — хочешь — не хочешь, надо женихов искать.
— Николинька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала
в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову
в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете
Кто думает и о тебе!
Что и она,
рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день — два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своею маленькою дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим, с приехавшим из-за границы. Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее
в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
Действительно, всё, чтó только было
в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшею выше его ростом, округлял
руки,
в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, чтó будет.
Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении
рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел
в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и
рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно-поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный корридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Княжна, своими сухими, худыми
руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела
в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
— Я тебе скажу больше, — продолжал князь Василий, хватая ее за
руку, — письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только
в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится, — князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится, — и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
Он принял молча перчатку [от] адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие
руки на симметрично-выставленные колени,
в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему
в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий,
в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел
в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял
руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым
в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до
руки Пьера, сказала...
В правую
руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из-за кресла, придерживал
в ней старый слуга.
Над креслом стояли духовные лица
в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами
в руках, и медленно-торжественно служили.
Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком
в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы
в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и
в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что̀ делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же
рукой,
в которой была свеча.
В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что-то друг другу; старый слуга, державший
руку графа, поднялся и обратился к дамам.
Француз-доктор, — стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне,
в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, — неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную
руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался.
В то время как графа переворачивали, одна
рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее.
Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную
руку, или какая другая мысль промелькнула
в его умирающей голове
в эту минуту, но он посмотрел на непослушную
руку, на выражение ужаса
в лице Пьера, опять на
руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием.
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его
руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли
в petit salon. [маленькую гостиную.]
— Я и не знаю, чтó
в этой бумаге, — говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала
в руках. — Я знаю только, что настоящее завещание у него
в бюро, а это забытая бумага…