Неточные совпадения
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением,
и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя
и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не
может и не находит нужным исправляться.
Я ничего не понимаю,
может быть, но Австрия никогда не хотела
и не хочет войны.
—
И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не
были отец, я бы ни в чем не
могла упрекнуть вас, — сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
— Attendez, [Постойте,] — сказала Анна Павловна, соображая. — Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [Лизе жене Болконского.]
И,
может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девицы.]
Хотя, действительно, Пьер
был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх
мог относиться только к тому умному
и вместе робкому, наблюдательному
и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
Из-за самоуверенности, с которою он говорил, никто не
мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что́ он сказал. Он
был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayée, [тела испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках
и башмаках.
— Он бы не
мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов,
и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция
была великое дело, — продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным
и вызывающим вводным предложением свою великую молодость
и желание всё поскорее высказать.
— Не все, потому что вас там не
будет; не все, — сказал князь Ипполит, радостно смеясь,
и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его
и стал надевать ее на княгиню. От неловкости или умышленно (никто бы не
мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже
была надета,
и как будто обнимал молодую женщину.
Он очень легко
может быть и флигель-адъютантом.
Пьер, всё более
и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал
и подошел к княгине. Он, казалось, не
мог переносить вида слез
и сам готов
был заплакать.
И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово
быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова — такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что,
может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что-нибудь такое необыкновенное, что не
будет уже ни честного, ни бесчестного.
Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли, ее глаза из-под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не
могла ни на мгновение обмануть никого,
и видно
было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть
и заиграть с своим cousin, [двоюродного брата] как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
— Уж она
и теперь влюблена в Бориса! Какова? — сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса,
и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. — Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что̀ бы они делали потихоньку (графиня разумела, они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит
и всё мне расскажет.
Может быть, я балую ее, но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
—
И какие
могут быть в ваши года секреты между Наташей
и Борисом
и между вами, — всё одни глупости!
Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира
могут убить,
и он, оставшись старшим в роте,
может очень легко
быть ротным,
и как в полку все любят его,
и как его папенька им доволен.
Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это,
и, казалось, не подозревал того, что у других людей
могли быть тоже свои интересы.
Соня не
могла больше говорить
и опять спрятала голову в руках
и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно
было, что она понимала всю важность горя своего друга.
Успокойся
и parlons raison, [поговорим толком,] пока
есть время —
может, сутки
может, час; расскажи мне всё, что́ ты знаешь о завещании,
и главное, где оно: ты должна знать.
Она говорила, что граф умер так, как
и она желала бы умереть, что конец его
был не только трогателен, но
и назидателен; последнее же свидание отца с сыном
было до того трогательно, что она не
могла вспомнить его без слез,
и что она не знает, — кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё
и всех вспомнил в последние минуты
и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко
было смотреть, как он
был убит
и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца.
С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь
был резок
и неизменно-требователен,
и потому, не
быв жестоким, он возбуждал к себе страх
и почтительность, каких не легко
мог бы добиться самый жестокий человек.
Не
будем пытаться проникнуть то, чтó в этих книгах
есть таинственного, ибо как
можем мы, жалкие грешники, познать страшные
и священные тайны Провидения до тех пор, пока носим на себе ту плотскую оболочку, которая воздвигает между нами
и Вечным непроницаемую завесу?
Как бы ни
было тяжело для меня, но если Всемогущему угодно
будет наложить на меня обязанности супруги
и матери, я
буду стараться исполнять их так верно, как
могу, не заботясь об изучении своих чувств в отношении того, кого Он мне даст в супруги.
Князю Андрею
было, очевидно, неловко; но для двух женщин казалось так естественно, что они плакали; казалось, они
и не предполагали, чтобы
могло иначе совершиться это свидание.
— Comme c’est un homme d’esprit votre père, — сказала она, — c’est à cause de cela peut-être qu’il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка.
Может быть, от этого-то я
и боюсь его.]
Страшно ли ему
было итти на войну, грустно ли бросить жену, —
может быть,
и то
и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки,
и принял свое всегдашнее, спокойное
и непроницаемое выражение.
— Ты всем хорош, André, но у тебя
есть какая-то гордость мысли, — сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, —
и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы
и возможно
было, какое другое чувство, кроме vénération, [обожания]
может возбудить такой человек, как mon père?
И я так довольна
и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все
были счастливы, как я.
— Одно, чтó тяжело для меня, — я тебе по правде скажу, André, — это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не
может видеть того, чтó ясно, как день,
и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но
и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны,
и есть один монах, которого он принимал
и долго говорил с ним.
— Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не
будет стоить никакого труда,
и ничего недостойного тебя в этом не
будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, — сказала она, сунув руку в ридикюль
и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, чтó она держала,
и составляло предмет просьбы
и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не
могла вынуть из ридикюля это что-то.
— Знай одно, Маша, я ни в чем не
могу упрекнуть, не упрекал
и никогда не упрекну мою жену,
и сам ни в чем себя не
могу упрекнуть в отношении к ней;
и это всегда так
будет, в каких бы я ни
был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом,
и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом
и подтянутым животом
и так похоже передразнил его лицо
и позу, что Несвицкий не
мог удержать смеха. Кутузов обернулся. Видно
было, что офицер
мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное
и невинное выражение.
Так как мы уже владеем Ульмом, то мы
можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало
быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай
и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии
и о том, что через неделю,
может быть, придется ему увидеть
и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким
и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии,
и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору
было достаточно места, чтобы генералы
могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил...
Ростов кинул под подушку кошелек
и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин
был перед походом за что-то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили,
и в особенности Ростов не
мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки,
и защелкала
и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не
мог видеть того, что̀ делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост,
и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия
были наведены
и было по ком стрелять.
Несмотря на то, что войска
были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми
и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная
были оставлены больные
и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали
и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не
могли уже вмещать в себе всех больных
и раненых, — несмотря на всё это, остановка при Кремсе
и победа над Мортье значительно подняли дух войска.
Живо представились ему случайные вопросы, которые
могли быть ему сделаны,
и те ответы, которые он сделает на них.
— Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый? — сказал Болконский. — Я вам признаюсь, что не понимаю,
может быть, тут
есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд
и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни
и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [Зарок непобедимости.] французов,
и военный министр не интересуется даже знать подробности!
— Нынче утром
был здесь граф Лихтенфельс, — продолжал Билибин, —
и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат
и все другое…] Вы видите, что ваша победа не очень-то радостна,
и что вы не
можете быть приняты как спаситель…
— Ну, вот что́, господа, — сказал Билибин, — Болконский мой гость в доме
и здесь в Брюнне,
и я хочу его угостить, сколько
могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы
были в Вене, это
было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave, [в этой гадкой моравской дыре,] это труднее,
и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brünn. [Надо его поподчевать Брюнном.] Вы возьмите на себя театр, я — общество, вы, Ипполит, разумеется, — женщин.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?»
и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как
было слишком очевидно, не
могли интересовать его.
— C’est trahison peut-être, [
Быть может, измена,] — сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы
и славу, которая ожидает его.
— Но вы un philosophe, [философ,]
будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны,
и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что́ более не годны… Вам не велено приезжать назад,
и отсюда вас не отпустили; стало
быть, вы
можете остаться
и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город.
И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
— Я говорю вам искренно
и дружески. Рассудите. Куда
и для чего вы поедете теперь, когда вы
можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии
и мир
будет заключен, или поражение
и срам со всею кутузовскою армией.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско-цнаймской дороги на венско-цнаймскую. Багратион должен
был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене
и задом к Цнайму,
и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен
был задерживать их, сколько
мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие,
могли дать время пройти некоторой части обозов, так
и относительно того, что ошибка Мюрата должна
была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата
и проект перемирия
и капитуляции, он увидел обман
и написал следующее письмо к Мюрату...
Линия французов
была шире нашей,
и ясно
было, что французы легко
могли обойти нас с обеих сторон.
Полковой командир сказал, что атака
была отбита, придумав это военное название тому, что́ происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что́ происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках,
и не
мог с достоверностью сказать,
была ли отбита атака или полк его
был разбит атакой.
Жерков бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь
и поскакал. Но едва, только он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел непреодолимый страх,
и он не
мог ехать туда, где
было опасно.
Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где
была стрельба, а стал отыскивать генерала
и начальников там, где их не
могло быть,
и потому не передал приказания.