Неточные совпадения
— Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», — сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. — Cela nous convient à merveille. [Это
к нам
идет удивительно.] Уж на
что́ Суворова — и
того расколотили, à plate couture, [в дребезги,] а где у нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Я вас спрашиваю,] — беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик-запевало обернулся лицом
к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То-то, братцы, будет
слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с
тем изменением,
что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Как только он узнал,
что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову,
что ему-то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения,
что вот он,
тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь
к славе!
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив,
что то,
что́ он говорил, клонилось тоже
к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали,
что то,
что́ говорил Жерков, была ложь, ни на
чем не основанная. Князь Багратион обратился
к старичку-полковнику.
Тот, который писал, и
к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему,
что Болконский дежурный, и чтоб он
шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его.
Ежели первое время члены совета думали,
что Кутузов притворялся спящим,
то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали,
что в эту минуту для главнокомандующего дело
шло о гораздо важнейшем,
чем о желании выказать свое презрение
к диспозиции или
к чему бы
то ни было: дело
шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности — сна.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать
к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Чтó я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад
к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал,
что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда
шли обозы. Ростов поехал за ними.
Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия,
что и теперь он чувствовал,
что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал,
что от
того,
что́ он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его:
пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по
той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил,
что найдет возрождение
к новой жизни.
(Ведь
что́ же
слава?
та же любовь
к другим, желание сделать для них что-нибудь, желание их похвалы.)
Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни,
что от ручки его ладоном пахло, и о
том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюся одному, почитаю,
пойду к другому. Сосну, опять
пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая,
что и на свет Божий выходить не хочется».
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал
к нему страстное чувство восхищения, похожее на
то, которое он когда-то испытывал
к Бонапарте.
То обстоятельство,
что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пó
шло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством
к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
Еще в начале этой травли, Данило, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая,
что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять
пошел на утек, Данило выпустил своего бурого не
к волку, а прямою линией
к засеке так же, как Карай, — на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал
к волку в
то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась
тем, как хорошо были сделаны костюмы, как
шли они особенно
к барышням, и благодарила всех за
то,
что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
— Да вот хоть бы теперь,
пойдут к амбару, да и слушают.
Что́ услышите: заколачивает, стучит — дурно, а пересыпает хлеб — это
к добру; а
то бывает…
Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих
то,
что всё
шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно
то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на
той границе, где суждение могло относиться
к лицу государя императора.
Прочтя письмо, Наташа села
к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chère princesse», [Милая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «
Что́ ж дальше могла написать она после всего
того,
что́ было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтобы не думать этих страшных мыслей, она
пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне,
что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая
то,
что̀ ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане,
пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи
послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт
к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о
том,
что он не помирится до
тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
Унтер-офицер, нахмурившись и проворчав какое-то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он,
что не слышит
того,
что̀ ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер-офицер
послал солдата
к офицеру.
Так мало был оценен этот ответ,
что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о
том, на какие города
идет отсюда прямая дорога
к Москве.
— Он подошел
к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая,
что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря,
что всё предвидено, и
что ежели неприятель действительно
пойдет в обход,
то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Как ни счастлив был Петя, но ему всё-таки грустно было итти домой и знать,
что всё наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя
пошел не домой, а
к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил,
что ежели его не пустят,
то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда-нибудь побезопаснее.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть
к врагу. Наполеон
идет дальше, мы отступаем, и достигается
то самое,
что должно было победить Наполеона.
— Сейчас,
иду,
иду, — поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей
то,
что̀ она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала
к дому.
Пьер засопел носом, сморщился и быстро повернувшись
пошел назад
к дрожкам, не переставая что-то бормотать про себя в
то время, как он
шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко,
что кучер спрашивал его...
«Кавалеристы
идут на сраженье и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над
тем,
что̀ их ждет, а
идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех 20 тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» думал Пьер, направляясь дальше
к Татариновой.
Граф же Растопчин, который
то стыдил
тех, которые уезжали,
то вывозил присутственные места,
то выдавал никуда негодное оружие пьяному сброду,
то поднимал образà,
то запрещал Августину вывозить мощи и иконы,
то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве,
то на 136 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар,
то намекал на
то,
что он сожжет Москву,
то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их,
что они разорили его детский приют;
то принимал
славу сожжения Москвы,
то отрекался от нее,
то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить
к нему,
то упрекал за это народ,
то высылал всех французов из Москвы,
то оставлял в городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт-директора Ключарева;
то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами,
то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека, и сам уезжал в задние ворота;
то говорил,
что он не переживет несчастия Москвы,
то писал в альбомы по-французски стихи о своем участии в этом деле, [Je suis né Tartare. Je voulus être Romain. Les Français m’appelèrent barbare. Les Russes — Georges Dandin.
Он тридцатилетним опытом знал,
что не скоро еще ему скажут: «с Богом»! и
что когда скажут,
то еще два раза остановят его и
пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется
к нему в окно и попросит его Христом Богом ехать осторожнее на спусках.
— Да мне
что̀ за дело! — крикнул он вдруг и
пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в
то время как офицер подходил
к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритою головой.
Болезнь его
шла своим физическим порядком, но
то, чтò Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была
та последняя, нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание
того,
что он еще дорожил жизнью, представлявшеюся ему в любви
к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
— Он, он, Nicolas, — сказала через несколько минут графиня Марья, возвращаясь в комнату. — Теперь ожила наша Наташа. Надо было видеть ее восторг и как ему досталось сейчас же за
то,
что он просрочил. — Ну,
пойдем скорее,
пойдем! Расстаньтесь же наконец, — сказала она, улыбаясь глядя на девочку, жавшуюся
к отцу. Николай вышел, держа дочь за руку.
— О,
пойду смотреть, — вскакивая сказал Пьер. — Ты знаешь, сказал он, останавливаясь у двери: отчего я особенно люблю эту музыку — они мне первые дают знать,
что всё хорошо. Нынче еду:
чем ближе
к дому,
тем больше страх. Как вошел в переднюю, слышу заливается Андрюша о чем-то, ну, значит, всё хорошо…
Папы, короли и рыцари побуждали народ
к освобождению святой земли; но народ не
шел, потому
что та неизвестная причина, которая побуждала его прежде
к движению, более не существовала.