Неточные совпадения
— Vous savez, mon mari m’abandonne, — продолжала она тем же тоном, обращаясь
к генералу, — il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на
смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] — сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась
к дочери князя Василия,
к красивой Элен.
Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок
к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук.
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх
смерти и носилок, и любовь
к солнцу и жизни — всё слилось в одно болезненно-тревожное впечатление.
В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после
смерти графа Безухова, он призывал
к себе Пьера или сам приходил
к нему и предписывал ему то, чтó нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал...
Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно,
к свежей потере, постигшей молодого человека,
к смерти графа Безухова (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), — и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о
смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви
к ней; вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично-размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял c Несвицким, и стал ходить перед домом.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение.
К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеонова, должны были разрешиться
смертью, чем выздоровлением.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученическою
смертью и причисляли его
к лику святых.
Княжна Марья подвинулась
к нему, увидала его лицо, и что-то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое,
смерть того, кого любишь.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность, соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь
к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь
к смерти.
Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви
к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, — исправления рода человеческого и имел другие добродетели, любовь
к ближнему и в особенности щедрость.
Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели — любви
к смерти.
Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать — нашей врожденной любви
к смерти или возрождению
к новой жизни.
Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит
смерть,
к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым.
И чтó ж, мой друг? вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта
смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви
к Своему творению.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви
к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что̀ будет после его
смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли.
К утру он затих, и она заснула.
— Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его
смерти, — вскрикнула она с отвращением
к себе самой.
Она лежала на диване лицом
к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости
смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор, и которая выказалась во время болезни ее отца.
«Кавалеристы идут на сраженье и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что̀ их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех 20 тысяч обречены на
смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» думал Пьер, направляясь дальше
к Татариновой.
— Ополченцы — те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться
к смерти. Какое геройство, граф!
— Они, ваша светлость, готовясь
к завтрашнему дню,
к смерти, надели белые рубахи.
Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность
смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения
к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению
к нему самому,
к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему.
Его любовь
к женщине,
смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России.
Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились
к смерти.
— Parole d’honneur, sans parler de ce que je vous dois, j’ai de l’amitié pour vous. Puis-je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C’est à la vie et à la mort. C’est la main sur le coeur que je vous le dis, [ — Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую
к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что-нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на
смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] — сказал он, ударяя себя в грудь.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, чтò Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя, нравственная борьба между жизнью и
смертью, в которой
смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшеюся ему в любви
к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Засыпая он думал всё о том же, о чем он думал всё это время — о жизни и
смерти. И больше о
смерти. Он чувствовал себя ближе
к ней.
«Любовь мешает
смерти. Любовь есть жизнь. Всё, всё, чтò я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Всё есть, всё существует только потому, что я люблю. Всё связано одною ею. Любовь есть Бог, и умереть, — значит мне, частице любви, вернуться
к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего-то не доставало в них, что-то было односторонне-личное, умственное — не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
— Чтò здоровье? На болезнь плакаться — Бог
смерти не даст, — сказал Каратаев, и тотчас же возвратился
к начатому рассказу.
Душевная рана матери не могла залечиться.
Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о
смерти Пети, заставшего ее свежею и бодрою пятидесятилетнею женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвою и не принимающею участия в жизни — старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу
к жизни.
— А ты чтò же думаешь? — вдруг приподнявшись из-за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. — Кто гладок, так похудает, а худому
смерть. Вот хоть бы я. Мòчи моей нет, — сказал он вдруг решительно, обращаясь
к фельдфебелю; — вели в госпиталь отослать; ломота одолела; а то всё одно отстанешь…
Во время своего выздоровления, Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев, и привыкал
к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя всё в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена;
смерть князя Андрея,
смерть жены, уничтожение французов.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая
к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после
смерти старого графа она чувствовала себя обязанною Пьеру,
к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает долгом ходить зa ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит.
На третий день своего приезда в Москву, он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве.
Смерть, страдания, последние дни князя Андрея, часто занимали Пьера, и теперь, с новою живостью, пришли ему в голову. Узнав, за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем, не сгоревшем доме, на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал
к ней.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед
смертью объяснение жизни?» думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его
смерти, и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных, и, вместе с тем, столь похожих по любви, которую он имел
к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
— Да, да, так, так… — говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. — Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного: быть вполне хорошим, что он не мог бояться
смерти. Недостатки, которые были в нем — если они были — происходили не от него. Так он смягчился? — говорил Пьер. — Какое счастье, что он свиделся с вами, — сказал он Наташе, вдруг обращаясь
к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда
к нему пришло известие о
смерти отца. Он тотчас же подал в отставку, и не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после
смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.