Неточные совпадения
Он хотел написать его так, «чтоб была слышна связь человека
с той почвой, на которой он родился».
Обо всем этом говорил Гоголь у А. О. Смирновой, в присутствии гр. А. К. Толстого (известного поэта), который был знаком
с ним издавна, но потом не видал его лет шесть или более.
Прежде Гоголь в беседе
с близкими знакомыми выражал много добродушия и охотно вдавался во все капризы своего юмора и воображения; теперь он был очень скуп на слова, и все, что ни говорил, говорил, как человек, у которого неотступно пребывала в голове мысль, что «
с словом надобно обращаться честно», или который исполнен сам к себе глубокого почтения.
Вслед за тем Гоголь попотчевал графа лакомством другого сорта: он продекламировал
с свойственным ему искусством великорусскую песню, выражая голосом и мимикою патриархальную величавость русского характера, которою исполнена эта песня: «Пантелей государь ходит по двору, Кузьмич гуляет по широкому» и т. д.
«Вы-де и
с королем вашим вьюны да оглядчики!
Я
с вами говорю по совести; а вы всё норовите, как бы меня лукавством обойти!
С радостью выехал Серебряный из Вильно, сменил бархатную одежду на блестящие бахтерцы и давай бить литовцев, где только бог посылал.
Серебряному было лет двадцать пять. Роста он был среднего, широк в плечах, тонок в поясе. Густые русые волосы его были светлее загорелого лица и составляли противоположность
с темными бровями и черными ресницами. Короткая борода, немного темнее волос, слегка отеняла губы и подбородок.
Хотя сердце и мысль его давно просились на родину, но если бы теперь же пришло ему повеление вернуться на Литву, не увидя ни Москвы, ни родных, он без ропота поворотил бы коня и
с прежним жаром кинулся бы в новые битвы.
Казалось,
с его праведным царствием настал на Руси новый золотой век, и монахи, перечитывая летописи, не находили в них государя, равного Иоанну.
Хороводы пели то оба вместе, то очередуясь, разговаривали один
с другим и перекидывались шуточною бранью.
Стаи голубей перелетали
с крыши на крышу.
У околицы старый стремянный князя
с ним поравнялся.
— Эй, вы! — закричал Михеич, обращаясь к ратникам, — долой
с коней, сымай котлы, раскладывай огонь!
Ратники и холопи были все в приказе у Михеича; они спешились и стали развязывать вьюки. Сам князь слез
с коня и снял служилую бронь. Видя в нем человека роду честного, молодые прервали хороводы, старики сняли шапки, и все стояли, переглядываясь в недоумении, продолжать или нет веселие.
Аль не видите, это боярин
с своею челядью, а не какие-нибудь опричники!
Вишь ты, боярин,
с тех пор как настала на Руси опричнина, так наш брат всего боится; житья нету бедному человеку!
Как раз нагрянут, ни
с того ни
с другого, словно снег на голову!
Попытайся-ка что
с ними сделать!
Приходит Степан
с поля, видит: лежит его старуха
с разбитым виском; он не вытерпел.
— Государь мой, тестюшка, — пел жених вместе
с хором, — упари мне пива!
— Что
с тобой, Ваня? Чего орешь? Кто тебя избил? Уж не опричники ль?
— Там, там, — произнес он дрожащим голосом, — за огородами, я пас телят… они наехали, стали колоть телят, рубить саблями, пришла Дунька, стала просить их, они Дуньку взяли, потащили, потащили
с собой, а меня…
Новые крики перебили мальчика. Женщины бежали
с другого конца деревни.
В то же время показались всадники, человек
с пятьдесят, сабли наголо. Впереди скакал чернобородый детина в красном кафтане, в рысьей шапке
с парчовым верхом. К седлу его привязаны были метла и собачья голова.
Несколько всадников сошли
с коней и накинули мужику петлю на шею.
В эту минуту из-за избы раздалось несколько выстрелов, человек десять пеших людей бросились
с саблями на душегубцев, и в то же время всадники князя Серебряного, вылетев из-за угла деревни,
с криком напали на опричников.
Князь сам рукоятью сабли сшиб
с лошади их предводителя.
Не дав ему опомниться, он спрыгнул
с коня, придавил ему грудь коленом и стиснул горло.
— Смотри, батюшка, — сказал он, показывая пук тонких и крепких веревок
с петлями на конце, — вишь, они какие осилы возят
с собою! Видно, не впервой им душегубствовать, тетка их подкурятина!
Тут ратники подвели к князю двух лошадей, на которых сидели два человека, связанные и прикрученные к седлам. Один из них был старик
с кудрявою, седою головой и длинною бородой. Товарищ его, черноглазый молодец, казался лет тридцати.
Освобожденные пленники потягивали онемелые члены, но, не спеша воспользоваться свободою, остались посмотреть, что будет
с побежденными.
— Да ты, видно,
с неба свалился, — сказал
с усмешкой черный детина, — что никогда опричников не видал? И подлинно
с неба свалился! Черт его знает, откуда выскочил, провалиться бы тебе сквозь землю!
Князь
с удивлением посмотрел на незнакомца.
Судя по его одежде, можно было принять его за посадского или за какого-нибудь зажиточного крестьянина, но он говорил
с такою уверенностью и, казалось, так искренно хотел предостеречь боярина, что князь стал пристальнее вглядываться в черты его.
Князя, вероятно, не убедили бы темные речи незнакомца, но гнев его успел простыть. Он рассудил, что скорая расправа
с злодеями немного принесет пользы, тогда как, предав их правосудию, он, может быть, откроет всю шайку этих загадочных грабителей. Расспросив подробно, где имеет пребывание ближний губной староста, он приказал старшему ратнику
с товарищами проводить туда пленных и объявил, что поедет далее
с одним Михеичем.
— Это самое питательное дело!.. — сказал Михеич, возвращаясь
с довольным видом к князю. — Оно,
с одной стороны, и безобидно, а
с другой — и памятно для них будет!
— Боярин, — сказал он, — уж коли ты хочешь ехать
с одним только стремянным, то дозволь хоть мне
с товарищем к тебе примкнуться; нам дорога одна, а вместе будет веселее; к тому ж не ровен час, коли придется опять работать руками, так восемь рук больше четырех вымолотят.
У князя не было причин подозревать своих новых товарищей. Он позволил им ехать
с собою, и, после краткого отдыха, все четверо пустились в путь.
— Боярин, — сказал он, — хорошо ли мы сделали, что взяли
с собой этих молодцов? Они что-то больно увертливы, никак от них толку не добьешься. Да и народ-то плечистый, не хуже Хомяка. Уж не лихие ли люди?
Голоса то сходились, то расходились, то текли ровным током, как река широкая, то бурными волнами вздымались и опускались, и наконец, взлетев высоко, высоко, царили в небесах, как орлы
с распростертыми крыльями.
— Вишь, боярин, — сказал незнакомец, равняясь
с князем, — ведь говорил я тебе, что вчетвером веселее ехать, чем сам-друг! Теперь дай себя только до мельницы проводить, а там простимся. В мельнице найдешь ночлег и корм лошадям. Дотудова будет версты две, не боле, а там скоро и Москва!
— Ах ты, мой кормилец! — сказал он Перстню, — не ждал я тебя сегодня, да еще
с проезжими! Что бы тебе
с ними уж до Москвы доехать? А у меня, родимый, нет ни овса, ни сена, ни ужина!
Мельник, ворча, повел приезжих в камору, стоявшую шагах в десяти от мельницы и где, несмотря на мешки
с хлебом и мукою, было очень довольно места.
Пока он сходил за лучиной, Перстень и товарищ его простились
с боярином.
— Спроси у ветра, — отвечал Перстень, — откуда он? Спроси у волны перебежной, где живет она? Мы что стрелы острые
с тетивы летим: куда вонзится калена стрела, там и дом ее! В свидетели, — продолжал он, усмехаясь, — мы его княжеской милости не годимся. А если б мы за чем другим понадобились, приходи, старичина, к мельнику; он тебе скажет, как отыскать Ванюху Перстня!
— Вишь, что наладил, — проворчал опять Михеич, — отпусти разбойника, не вешай разбойника, да и не хвались, что хотел повесить! Затвердила сорока Якова, видно
с одного поля ягода! Не беспокойся, брат, — прибавил он громко, — наш князь никого не боится; наплевать ему на твово Скурлатова; он одному царю ответ держит!
— Чтобы тревожить народ божий среди ночи? Слезать
с коней да отмыкать рогатки на каждой улице?
— Что ж
с того, что он мельник?
— Как что, что мельник? — сказал
с жаром Михеич. — Да разве ты не знаешь, князь, что нет мельника, которому бы нечистый не приходился сродни? Али ты думаешь, он сумеет без нечистого плотину насыпать? Да, черта
с два! Тетка его подкурятина!