Неточные совпадения
— Батюшка боярин, — сказал он, — оно тово, может
быть, этот молодец
и правду
говорит: неравно староста отпустит этих разбойников. А уж коли
ты их, по мягкосердечию твоему, от петли помиловал, за что бог
и тебя, батюшка, не оставит, то дозволь, по крайности, перед отправкой-то,
на всяк случай, влепить им по полсотенке плетей, чтоб вперед-то не душегубствовали, тетка их подкурятина!
— Я сравняю
тебя с начальными людьми.
Будет тебе идти корм
и всякий обиход противу начальных людей. Да у
тебя, я вижу, что-то
на языке мотается,
говори без зазору, проси чего хочешь! — Государь! не заслужил я твоей великой милости, недостоин одежи богатой,
есть постарше меня. Об одном прошу, государь. Пошли меня воевать с Литвой, пошли в Ливонскую землю. Или, государь,
на Рязань пошли, татар колотить!
— Как же, батюшка! — продолжал Михеич, поглядывая сбоку
на дымящийся горшок щей, который разбойники поставили
на стол, — еще мельник сказал так: скажи, дескать, атаману, чтоб он
тебя накормил
и напоил хорошенько, примерно, как бы самого меня. А главное,
говорит, чтоб выручил князя. Вот что, батюшка, мельник сказал.
— Да это она
и есть, сокол
ты наш, она-то
и есть, Рязанская-то. Мы
на самом кресте живем. Вот прямо пойдет Муромская, а налево Владимирская, а сюда вправо
на Рязань! Да не езди теперь, родимый
ты наш, не езди теперь, не такая пора; больно стали шалить
на дороге. Вот вчера целый обоз с вином ограбили. А теперь еще,
говорят, татары опять проявились. Переночуй у нас, батюшка
ты наш, отец
ты наш, сокол
ты наш, сохрани бог, долго ль до беды!
— Тише, князь, это я! — произнес Перстень, усмехаясь. — Вот так точно подполз я
и к татарам; все высмотрел, теперь знаю их стан не хуже своего куреня. Коли дозволишь, князь, я возьму десяток молодцов, пугну табун да переполошу татарву; а
ты тем часом, коли рассудишь, ударь
на них с двух сторон, да с добрым криком; так
будь я татарин, коли мы их половины не перережем! Это я так
говорю, только для почину; ночное дело мастера боится; а взойдет солнышко, так уж
тебе указывать, князь, а нам только слушаться!
— Я уже
говорил тебе, государь, что увез боярыню по ее же упросу; а когда я
на дороге истек кровью, холопи мои нашли меня в лесу без памяти. Не
было при мне ни коня моего, ни боярыни, перенесли меня
на мельницу, к знахарю; он-то
и зашептал кровь. Боле ничего не знаю.
— Эх, конь! —
говорил он, топая ногами
и хватаясь в восхищении за голову, — экий конь! подумаешь.
И не видывал такого коня! Ведь всякие перебывали, а небось такого бог не послал! Что бы, — прибавил он про себя, — что бы
было в ту пору этому седоку, как он
есть,
на Поганую Лужу выехать! Слышь
ты, — продолжал он весело, толкая локтем товарища, — слышь
ты, дурень, который конь
тебе боле по сердцу?
— Пробори меня, царь Саул! —
говорил он, отбирая в сторону висевшие
на груди его кресты, — пробори сюда, в самое сердце! Чем я хуже тех праведных? Пошли
и меня в царствие небесное! Аль завидно
тебе, что не
будешь с нами, царь Саул, царь Ирод, царь кромешный?
Вот, примерно, кабы нас
было двое около него, один бы другого поддерживал; сегодня бы я заронил словечко, завтра
ты; что-нибудь
и осталось бы у него в памяти; ведь
и капля,
говорят, когда все
на одно место капает, так камень насквозь долбит.
— Грех
было бы мне винить
тебя, Борис Федорыч. Не
говорю уже о себе; а сколько
ты другим добра сделал!
И моим ребятам без
тебя, пожалуй, плохо пришлось бы. Недаром
и любят
тебя в народе. Все
на тебя надежду полагают; вся земля начинает смотреть
на тебя!
Неточные совпадения
Городничий.
И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же
и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что
на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь
на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.
Осип. Да, хорошее. Вот уж
на что я, крепостной человек, но
и то смотрит, чтобы
и мне
было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо
тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, —
говорит, — это, Осип, нехороший хозяин.
Ты,
говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, —
говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не
поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — //
И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // —
Будь жалостлив,
будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В глазах у них нет совести, //
На шее — нет креста!
— Нужды нет, что он парадов не делает да с полками
на нас не ходит, —
говорили они, — зато мы при нем, батюшке, свет у́зрили! Теперича, вышел
ты за ворота: хошь —
на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков
было —
и не приведи бог!
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое
и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, —
говорил он, указывая
на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду.
Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы
спеть.