Неточные совпадения
Марта сидела в беседке, еще принаряженная от обедни. На ней было светлое платье
с бантиками, но оно к ней не шло. Короткие рукава обнажали островатые красные локти, сильные и большие
руки. Марта была, впрочем, не дурна. Веснушки не портили ее. Она слыла даже за хорошенькую, особенно среди своих, поляков, — их жило здесь не мало.
Он замечал в Марте только недостатки, — много веснушек, большие
руки и
с грубою кожею.
Передонов провел
рукою по слегка растрепанным каштанового цвета волосам и
с угрюмою важностью молвил...
Марта вспыхнула и, обнимая
руками всех троих ребятишек, проворно побежала
с ними из дому, подальше, чтобы не слышать того, что будет на кухне Когда Передонов вошел в кухню, Владя раздевался.
Продолжая говорить, Верига встал и, упруго упираясь в край стола пальцами правой
руки, глядел на Передонова
с тем безразлично-любезным и внимательным выражением,
с которым смотрят на толпу, произнося благосклонно-начальнические речи. Встал и Передонов и, сложа
руки на животе, угрюмо смотрел ка ковер под хозяиновыми ногами. Верига говорил...
Когда Передонов вернулся домой, он застал Варвару в гостиной
с книгой в
руках, что бывало редко. Варвара читала поварскую книгу, — единственную, которую она иногда открывала. Книга была старая, трепаная, в черном переплете. Черный переплет бросился в глаза Передонову и привел его в уныние.
Когда Передонов вернулся домой, он застал Варвару в гостиной
с книгой в
руках, что бывало редко.
Семен Григорьевич Миньчуков, мужчина длинный, плотный, черноволосый,
с облезлыми по середине головы волосами, держался слегка сгибаясь,
руки вниз, пальцы грабельками. Он часто улыбался
с таким видом, точно сейчас съел что-то запрещенное, но приятное и теперь облизывался. Губы у него ярко-красные, толстые, нос мясистый, лицо вожделяющее, усердное и глупое.
— Да что такое? — испуганно спросила Варвара, и блюдце
с кофе задрожало в ее
руках.
Служанка позвала зачем-то Коковкину. Она вышла. Саша тоскливо посмотрел за нею. Его глаза померкли, призакрылись ресницами — и казалось, что эти ресницы, слишком длинные, бросают тень на все его лицо, смуглое и вдруг побледневшее. Ему неловко было при этом угрюмом человеке. Передонов сел рядом
с ним, неловко обнял его
рукою и, не меняя неподвижного выражения на лице, спросил...
— Нет
с ними моего сладу. Что хотите, то
с ними и делайте, а я уж
руки об них обколотил.
Хрипач, засунув
руки в карманы домашнего коротенького пиджака, смотрел на Передонова
с необычайным удивлением.
Володин встал и
с обиженным лицом вернулся к своему месту. Там он прижал обе
руки к груди и опять воскликнул...
— Эх! — еще раз воскликнул Володин и пошел было к дверям. Но вдруг решил быть великодушным и вернулся, — проститься за
руку с барышнею и даже
с обидчиком Мишею.
Саша поцеловал ей
руку и сделал это ловко и
с большим удовольствием. Поцеловал уж заодно
руки и Дарье
с Валериею, — нельзя же их обойти, — и нашел, что это тоже весьма приятно. Тем более, что они все три поцеловали его в щеку: Дарья звонко, но равнодушно, как доску, Валерия нежно, опустила глаза, — лукавые глазки, — легонько хихикнула и тихонько прикоснулась легкими, радостными губами, — как нежный цвет яблони, благоуханный, упал на щеку, — а Людмила чмокнула радостно, весело и крепко.
— Кто желает? — переспросила Людмила, взяла в
руки скляночку
с серингою и вопросительно и лукаво смотрела на Сашу.
Саша быстро подружился и
с другими сестрами. Всем им целовал
руки и даже скоро стал девиц называть Дашенька, Людмилочка да Валерочка.
Она протянула Саше
руку. Саша взял ее тонкие, длинные пальцы, поцеловал один раз и спросил
с лукавою усмешкою, не выпуская ее
руки...
Людмила стала коленями ему на живот и
руками прижала его к полу. Саша отчаянно выбивался. Людмила опять принялась щекотать его. Сашин звонкий хохот смешался
с ее хохотом. Хохот заставил ее выпустить Сашу. Она хохоча упала на пол. Саша вскочил на ноги. Он был красен и раздосадован.
Антоша, весь красный,
с лицом, облитым слeзaми, закричал, вертясь в ее
руках и брыкаясь ногами: — Мамочка, мамочка, прости, я ничего такого не буду делать!
— Чего кобянитесь, коли дают, — сказал Виткевич, — вот ведь счастье людям валится само в
руки, — сказал он
с завистливым вздохом.
У Передонова задрожали
руки. Он разорвал оболочку и быстро прочел письмо. Потом вскочил
с места, замахал письмом и завопил...
Устали, сели за стол, а Клавдия убежала
с веселым хохотом в кухню. Выпили водки, пива, побили бутылки и стаканы, кричали, хохотали, махали
руками, обнимались и целовались. Потом Передонов и Володин побежали в Летний сад, — Передонов спешил похвастаться письмом.
— Ну, бог
с тобой, я тебя прощаю, — сказала Вершина, протягивая Марте
руку.
— Я не лягаюсь, Ардальон Борисыч, а здороваюсь
с вами за
руку. Это, может быть, у вас на родине
руками лягаются, а у меня на родине ногами лягаются, да и то не люди, а
с позволения сказать, лошадки.
Передонов сердито взял у него из
рук тросточку, приблизил ее набалдашником,
с кукишем из черного дерева, к носу Володина и сказал...
«Начихает тут чего не надо», — подумал он, полез под кровать и принялся гнать кота. Кот дико мяукал, прижимался к стене и вдруг,
с громким и резким мяуканьем, шмыгнул меж
рук у Передонова и выскочил из горницы.
Скоро вышла и Варвара,
с красным, испуганным лицом, кое-как одетая. Она сунула гостям потную, грязноватую
руку и дрожащим от волнения голосом заговорила...
Варвара старалась угодить директорше, и дрожь испуга не оставляла ее красных
рук и потрескавшихся губ. Директоршу это стесняло. Она старалась быть еще любезнее, но невольная гадливость одолевала ее. Всем своим обращением она давала понять Варваре, что близкое знакомство между ними не установится. Но так как делалось это совсем любезно, то Варвара не поняла и возомнила, что они
с директоршею будут большими приятельницами.
Для работы Людмила переоделась за ширмою и вышла к Саше в короткой, нарядной юбочке,
с открытыми
руками, надушенная сладкою, томною, пряною японскою функией.
Саша опомнился, рванулся от нее, но вышло еще хуже, — Людмила проворно сдернула рукава
с его
рук, — рубашка опустилась к поясу.
Собралась и Варвара в маскарад. Купила маску
с глупою рожею, а за костюмом дело не стало, — нарядилась кухаркою. Повесила к поясу уполовник, на голову вздела черный чепец,
руки открыла выше локтя и густо их нарумянила, — кухарка же прямо от плиты, — и костюм готов. Дадут приз — хорошо, не дадут — не надобно.
Одевались на маскарад Варвара и Грушина вместе у Грушиной. Наряд у Грушиной вышел чересчур легок: голые
руки и плечи, голая спина, голая грудь, ноги в легоньких туфельках, без чулок, голые до колен, и легкая одежда из белого полотна
с красною обшивкою, прямо на голое тело, — одежда коротенькая, но зато широкая, со множеством складок. Варвара сказала, ухмыляясь...
Выделялся ростам и дородством некто одетый древним германцем. Многим нравилось, что он такой дюжий и что
руки видны, могучие
руки,
с превосходно-развитыми мускулами. За ним ходили преимущественно дамы, и вокруг него слышался ласковый и хвалебный шопот. В древнем германце узнавали актера Бенгальского. Бенгальский в нашем городе был любим. За то многие давали ему билеты.
Дарья всунула в
руку Володину письмо, заклеенное розовою облаткою.
С радостным блеяньем распечатал его Володин, прочел, призадумался, — и возгордился, и словно смутился чем-то. Было написано коротко и ясно...
Человек тощий, длинный, в заплатанном, засаленном халате,
с веником подмышкою,
с шайкою в
руке, пробирался в толпу.
И она бросилась на гейшу, пронзительно визжала и сжимала сухие кулачки. За нею и другие, — больше из ее кавалеров. Гейша отчаянно отбивалась. Началась дикая травля. Веер сломали, вырвали, бросили на пол, топтали. Толпа
с гейшею в середине бешено металась по зале, сбивая
с ног наблюдателей. Ни Рутиловы, ни старшины не могли пробиться к гейше. Гейша, юркая, сильная, визжала пронзительно, царапалась и кусалась. Маску она крепко придерживала то правою, то левою
рукою.
Екатерина Ивановна Пыльникова, Сашина тетка и воспитательница, сразу получила два письма о Саше: от директора и от Коковкиной. Эти письма страшно встревожили ее. В осеннюю распутицу, бросив все свои дела, поспешно выехала она из деревни в наш город. Саша встретил тетю
с радостью, — он любил ее. Тетя везла большую на него в своем сердце грозу. Но он так радостно бросился ей на шею, так расцеловал ее
руки, что она не нашла в первую минуту строгого тона.