Неточные совпадения
То
же самое происходило и с лакомством. Зимой нам давали полакомиться очень редко, но летом ягод и фруктов было
такое изобилие, что и детей ежедневно оделяли ими. Обыкновенно, для вида,
всех вообще оделяли поровну, но любимчикам клали особо в потаенное место двойную порцию фруктов и ягод, и, конечно, посвежее, чем постылым. Происходило шушуканье между матушкой и любимчиками, и постылые легко догадывались, что их настигла обида…
Нынче всякий
так называемый «господин» отлично понимает, что гневается ли он или нет, результат
все один и тот
же: «наплевать!»; но при крепостном праве выражение это было обильно и содержанием, и практическими последствиями.
— И куда
такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь —
все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня
же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное что?
Требовалось сравнить,
все ли тут
так же прочно, солидно и просторно, как у нас, в Малиновце; как устроены стойла для лошадей, много ли стоит жеребцов, которых в стадо не гоняют, а держат постоянно на сухом корму; обширен ли скотный двор, похожа ли савельцевская кухарка в застольной на нашу кухарку Василису и т. д.
Но этого мало: даже собственные крестьяне некоторое время не допускали ее лично до распоряжений по торговой площади. До перехода в ее владение они точно
так же, как и крестьяне других частей, ежегодно посылали выборных, которые сообща и установляли на
весь год площадный обиход. Сохранения этого порядка они домогались и теперь,
так что матушке немалых усилий стоило, чтобы одержать победу над крестьянской вольницей и осуществить свое помещичье право.
— Да
так… и не у чего, да и не
все же на одном месте сидеть; захотелось и на людей посмотреть.
По этой
же причине он не любит, когда его называют дедушкой, а требует, чтоб мы, внуки и внучки, звали его папенькой,
так как он
всех нас заочно крестил.
Но
все они смотрели врозь,
так что здесь повторялось то
же явление, что и в отцовской семье.
— Ладно, — поощряет дедушка, — выучишься — хорошо будешь петь. Вот я смолоду одного архиерейского певчего знал —
так он эту
же самую песню пел… ну, пел! Начнет тихо-тихо, точно за две версты, а потом шибче да шибче — и вдруг октавой как раскатится,
так даже присядут
все.
— Вот тебе на, убежал! — восклицает матушка, — обиделся! Однако как
же это… даже не простился! А
все ты! — укоряет она отца. — Иуда да Иуда… Сам ты Иуда! Да и ты, дочка любезная, нашла разговор! Ищи сама себе женихов, коли
так!
Этому толкованию
все смеялись, но в то
же время наматывали на ус, что даже и
такой грубый рай все-таки предпочтительнее, нежели обязательное лизание раскаленной сковороды.
Преследуя исключительно одну и ту
же мысль, они давным-давно исчерпали
все ее содержание, но имели за собой то преимущество, что обращались к
такой среде, которая никогда не могла достаточно насытиться ими.
Настоящее его имя было Иван Макаров, но брат Степан с первого
же раза прозвал его Ванькой-Каином. Собственно говоря, ни проказливость нрава, ни беззаветное и, правду сказать, довольно-таки утомительное балагурство, которыми отличался Иван, вовсе не согласовались с репутацией, утвердившейся за подлинным Ванькой-Каином, но кличка без размышления сорвалась с языка и без размышления
же была принята
всеми.
Тут
же, за обедом, брат Степан окрестил гостя Ванькой-Каином, и кличка эта
так всем по вкусу пришлась, что с той
же минуты вошла в общий обиход. Тем не менее для Степана выдумка его не обошлась даром. Вечером, встретивши своего крестника, он с обычною непринужденностью спросил его...
«Как
же у других-то? — мелькало в ее голове, — неужто у
всех так? в Овсецове у Анфиски… справляется
же она как-нибудь?»
Ежели
же всего до последней мелочи ему вперед не пересказать, то он, при первой
же непредвиденности, или совсем станет в тупик, или
так напутает, что и мудрецу распутать не под силу.
Очевидно, в нем таилась в зародыше слабость к щегольству, но и этот зародыш, подобно
всем прочим качествам, тускло мерцавшим в глубинах его существа, как-то не осуществился,
так что если кто из девушек замечал: «Э! да какой ты сегодня франт!» — то он, как и всегда, оставлял замечание без ответа или
же отвечал кратко...
Вон, сказывают, одному
такому же втемяшилось в голову, что ежели раб своего господина убьет,
так все грехи с него снимутся… и убил!
— Давно бы ты
так сказал! Все-то вот вы таковы: от господ скрываетесь, да на них
же и ропщете…
Вообще, с первых
же шагов по лакейской части, он
так неблагонадежно зарекомендовал себя, что сразу для
всех сделалось ясным, что никогда из него настоящего лакея не выйдет.
Как бы ни были мало развиты люди,
все же они не деревянные, и общее бедствие способно пробудить в них
такие струны, которые при обычном течении дел совсем перестают звучать.
В этом отношении я могу свидетельствовать, что соседи наши были вообще набожны; если
же изредка и случалось слышать праздное слово, то оно вырывалось без намерения, именно только ради красного словца, и
всех таких празднословов без церемонии называли пустомелями.
— Все-таки… как
же возможно!
— Это за плюху! — негодовал Струнников, — да если бы и
все три, что
же такое!
Ах, жизнь, жизнь!
все равно как платье.
Все цело да цело, и вдруг где-нибудь лопнет. Хорошо еще, ежели лопнет по шву — зачинить легко; а ежели по целому месту — пиши пропало! Как ни чини, ни заштопывай, а оно
все дальше да дальше врозь ползет. И заплатки порядочной поставить нельзя: нитка не держит. Господи, да неужто уж Бог
так немилостив, во второй раз
такое же испытанье пошлет! Он ли не старается! он ли не выбивается из сил!
Но нет, унывать не следует. Покуда еще
все идет благополучно; отчего и впредь
так же не идти. Незачем зараньше пугать себя да всякие напасти придумывать — грех.
Заварили майорский чай, и, несмотря на отвычку,
все с удовольствием приняли участие в чаепитии. Майор пил пунш за пуншем,
так что Калерии Степановне сделалось даже жалко. Ведь он ни чаю, ни рому назад не возьмет — им бы осталось, — и вдруг, пожалуй,
всю бутылку за раз выпьет! Хоть бы на гогель-могель оставил! А Клобутицын продолжал пить и в то
же время
все больше и больше в упор смотрел на Машу и про себя рассуждал...
Но насколько пленительна была Милочкина внешность, настолько
же она сама была необразованна и неразвита, настолько
же во
всем ее существе была разлита глубокая бессознательность. Разговора у нее не было, но она
так красиво молчала, что, кажется, век бы подле нее, тоже молча, просидел, и было бы не скучно.
Увы! он даже об обеде для Милочки не подумал. Но
так как, приезжая в Москву один, он обыкновенно обедал в «Британии», то и жену повез туда
же. Извозчики по дороге попадались жалкие, о каких теперь и понятия не имеют. Шершавая крестьянская лошаденка, порванная сбруя и лубочные сани без полости — вот и
все. Милочка наотрез отказалась ехать.
Несмотря на недостатки, она, однако ж, не запиралась от гостей,
так что от времени до времени к ней наезжали соседи. Угощенье подавалось
такое же, как и у
всех, свое, некупленное; только ночлега в своем тесном помещении она предложить не могла. Но
так как в Словущенском существовало около десяти дворянских гнезд, и в том числе усадьба самого предводителя, то запоздавшие гости обыкновенно размещались на ночь у соседних помещиков, да кстати и следующий день проводили у них
же.
Вышла она
вся в отца,
такая же бледная, худенькая, деликатная.
К довершению
всего, как это часто бывает между близнецами, братья до
такой степени были схожи наружностью, что не только соседи, но и домочадцы не могли отличить их друг от друга. Да и в духовном смысле, в большинстве случаев, оба жили и действовали под влиянием одних и тех
же наитий.
— Встанут с утра, да только о том и думают, какую бы родному брату пакость устроить. Услышит один Захар, что брат с вечера по хозяйству распоряжение сделал, — пойдет и отменит. А в это
же время другой Захар под другого брата
такую же штуку подводит. До того дошло, что теперь мужики, как завидят, что по дороге идет Захар Захарыч — свой ли, не свой ли, — во
все лопатки прочь бегут!
За несколько дней до праздника
весь малиновецкий дом приходил в волнение. Мыли полы, обметали стены, чистили медные приборы на дверях и окнах, переменяли шторы и проч. Потоки грязи лились по комнатам и коридорам; целые вороха паутины и жирных оскребков выносились на девичье крыльцо. В воздухе носился запах прокислых помоев. Словом сказать,
вся нечистота, какая таилась под спудом в течение девяти месяцев (с последнего Светлого праздника, когда происходила
такая же чистка), выступала наружу.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то
же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он
такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену.
Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как
же и не быть правде? Подгулявши, человек
все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит…
Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
О! я шутить не люблю. Я им
всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я
такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю
всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра
же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего
же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите
же оттуда —
все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)
Такой глупый: до тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
Хлестаков (
таким же голосом). Не разберу ничего,
всё вздор.