Неточные совпадения
А в Петербурге вы найдете — меня.
Сижу я здесь, как дятел на сосновом суку, и с утра до вечера все долблю: не нужно бредней! не нужно! бредней! бредней! бредней! Приезжайте и
будем вместе долбить — поваднее!
То
есть не то чтобы сделаться оным, а так,
сидя за кофеем, вдруг воскликнуть: а! так вот оно что!
Проехала печальная процессия, и улица вновь приняла свой обычный вид. Тротуары ослизли, на улице — лужи светятся. Однако ж люди ходят взад и вперед — стало
быть, нужно. Некоторые даже перед окном фруктового магазина останавливаются, постоят-постоят и пойдут дальше. А у иных книжки под мышкой — те как будто робеют. А вот я
сижу дома и не робею.
Сижу и только об одном думаю: сегодня за обедом кислые щи подадут…
— Это уж, братец, твое дело. Я и сам говорю: вместо того, чтоб дома скромненько
сидеть, вы все, точно сбесились, на неприятности лезете! Но не об том речь. Узнал ли ты, по крайней мере, кто этот мужчина
был?
Как бы то ни
было, но ужасно меня эти"штуки"огорчили. Только что начал
было на веселый лад мысли настраивать — глядь, ан тут целый ряд"штук". Хотел
было крикнуть: да
сидите вы дома! но потом сообразил: как же, однако, все дома
сидеть? У иного дела
есть, а иному и погулять хочется… Так и не сказал ничего. Пускай каждый рискует, коли охота
есть, и пускай за это узнает, в чем"штука"состоит!
Покуда происходил этот опрос, я
сидел и думал, за что они на меня нападают? Правда, я
был либералом… ну,
был! Да ведь я уж прозрел — чего еще нужно? Кажется, пора бы и прост… то бишь позабыть! И притом, надо ведь еще доказать, что я действительно…
был? А что, ежели я совсем"не
был"? Что, если все это только казалось?Разве я в чем-нибудь замечен? разве я попался? уличен? Ах, господа, господа!
Многие будущие министры (заведение
было с тем и основано, чтоб
быть рассадником министров)
сиживали в этом карцере; а так как обо мне как-то сразу сделалось зараньше известным, что я министром не
буду, то, натурально, я попадал туда чаще других.
— И Павел сегодня дело о похищении из запертого помещения старых портков округлил. Со всех сторон, брат, вора-то окружил — ни взад, ни вперед! А теперь
сидит запершись у себя и обвинительную речь штудирует… ишь как гремит! Ну, а ты, должно
быть, знатную рыбину в свои сети уловил?
— А ведь я позабыл! — воскликнул он, бледнея. — Самое главное-то и забыл! Что, ежели… но нет, неужто судьба
будет так несправедлива?.. А я-то
сижу я"уврачеваниями"занимаюсь! Вот теперь ты видишь! — прибавил он, обращаясь ко мне, — видишь, какова моя жизнь! И после этого… Извини, что я тебя оставляю, но мне надо спешить!
Из этого вы видите, что мое положение в свете несколько сомнительное. Не удалось мне, милая тетенька, и невинность соблюсти, и капитал приобрести. А как бы это хорошо
было! И вот, вместо того, я живу и хоронюсь. Только одна утеха у меня и осталась: письменный стол, перо, бумага и чернила. Покуда все это под рукой, я
сижу и
пою: жив, жив курилка, не умер! Но кто же поручится, что и эта утеха внезапно не улетучится?
Во второй статье, публицист Искариот сходит с высот теоретических на почву современности и разбирает по суставчикам газету"Пригорюнившись
Сидела", доказывая, что каждое ее слово
есть измена.
"Помои"
будут растабарывать, а"Пригорюнившись
Сидела" — молчать.
Прежде всего, меня поразило то, что подле хозяйки дома
сидела"Дама из Амстердама", необычайных размеров особа, которая днем дает представления в Пассаже, а по вечерам показывает себя в частных домах: возьмет чашку с чаем, поставит себе на грудь и, не проливши ни капли,
выпьет. Грызунов отрекомендовал меня ей и шепнул мне на ухо, что она приглашена для"оживления общества". Затем, не успел я пожать руки гостеприимным хозяевам, как вдруг… слышу голос Ноздрева!!
Во фраке, в белом галстухе и так благороден, что если бы не
сидел за столом, то можно
было бы принять его за официанта.
Да, милая тетенька, даже в виду только что остывшего праха, эта язва преследует нас! До того преследует, что, не
будь ее, я не знаю даже, что бы мы делали и об чем бы думали! Вероятно,
сидели бы друг против друга и молча стучали бы зубами…
Дядя Григорий Семеныч
сидел и корчился. Неоднократно он порывался переменить разговор, но это положительно не удавалось, потому что все головы
были законопачены охранительным хламом, да и у него самого мыслительный источник словно иссяк. Наконец он махнул рукой, шепнув мне...
Опять смолк. Смотрит на меня, да и шабаш. Даже
есть перестал:
сидит и ждет, не скажу ли я что-нибудь сквернословно-сочувственно. Делать нечего, пришлось разговаривать.
Сидеть в своем углу и молчать, то
есть не только не разглагольствовать (этого-то я, пожалуй, уж давно достиг), а совсем всякие слова и письмена позабыть — это такое тонкое наслаждение, которое доступно лишь тому, кого продолжительная молчальная практика исподволь сделала способным вместить его.
Бывало, покуда поправляет Карл Иваныч лист с диктовкой, выглянешь в ту сторону, видишь черную головку матушки, чью-нибудь спину и смутно слышишь оттуда говор и смех; так сделается досадно, что нельзя там быть, и думаешь: «Когда же я буду большой, перестану учиться и всегда
буду сидеть не за диалогами, а с теми, кого я люблю?» Досада перейдет в грусть, и, бог знает отчего и о чем, так задумаешься, что и не слышишь, как Карл Иваныч сердится за ошибки.
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати
сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и
есть этот чиновник.
Наскучило идти — берешь извозчика и
сидишь себе как барин, а не хочешь заплатить ему — изволь: у каждого дома
есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет.
Хлестаков. Возле вас стоять уже
есть счастие; впрочем, если вы так уже непременно хотите, я сяду. Как я счастлив, что наконец
сижу возле вас.
Сначала он принял
было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет
сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен. В самом деле, кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не
будет рад. Я вот уж пятнадцать лет
сижу на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в ней правда и что неправда.