Неточные совпадения
В его фигуре, начиная
с курчавой, значительно поседевшей головы и весьма выразительного, подвижного лица до посадки всего тела, проглядывало что-то гордое и осанистое.
По окончании первого акта, когда статский встал
с своего места и обернулся лицом к публике, к нему обратился
с разговором широкоплечий генерал
с золотым аксельбантом и начал рассказывать, по мнению генерала, вероятно, что-нибудь очень смешное.
В это время
с другой половины кресел стремился к статскому другой военный, уж какой-то длинновязый,
с жиденькими усами и бакенбардами,
с лицом, усыпанным веснушками,
с ученым знаком на груди и в полковничьих эполетах.
— Ну, как вы не знаток!.. — возразил Янсутский и затем прибавил: — Как, однако, много времени прошло
с тех пор, как я имел честь познакомиться
с вами за границей… Лет пятнадцать, кажется?
— Свой-с! — отвечал ему лаконически Бегушев.
— Буду иметь честь явиться к вам! — заключил Янсутский и, расшаркавшись, отошел от Бегушева; но, проходя мимо широкоплечего
с аксельбантом генерала, почти в полспины поклонился ему.
Янсутский пожал их и, заметно оставшись очень доволен этим, вышел
с некоторою гордостью на средний проход, где, приостановившись, взглянул на одну из бельэтажных лож, в которой сидела одна-одинехонька совершенно бабочке подобная дама, очень богато разодетая,
с целым ворохом волос на голове,
с лицом бледным и матовым,
с светлыми, веселыми глазками и
с маленьким, вздернутым носиком.
— На, съешь конфетку! — начала она, как только что он уселся рядом
с ней.
—
С кем ты
с последним мужчиной говорил? — спросила дама.
— А ты разве знаком
с ним?
— А он в самом деле очень хорош собой! — проговорила она,
с живостью повертывая свою головку к Янсутскому.
— А черт его знает, умный ли он и ученый! — произнес уж
с некоторою досадливостью Янсутский. — Но кто ж тебе говорил все это про него?
— Значит, это правда, что она
с ним сошлась?
— Пожалуйста, смиренницу какую нашел! — произнесла насмешливо его собеседница. — Она когда и
с мужем еще жила, так я не знаю со сколькими кокетничала!..
— Я их теперь и не начну больше никогда
с ней!.. — сказала дама и при этом от досады сделала движение рукою, от которого лежавшая на перилах афиша полетела вниз. — Ах! — воскликнула при этом дама совершенно детским голосом и очень громко, так что Янсутский вздрогнул даже немного.
Янсутский покачал только
с неудовольствием головой и, встав со стула, начал поправлять ремень у своей сабли.
— Бог
с ним,
с твоим папа, и
с его устрицами… Мне еще нужно в одном месте быть.
— Заплатил уж я ему, — отвечал он
с явной досадой.
В продолжение всего этого разговора генерал
с золотым аксельбантом не спускал бинокля
с ложи бабочке подобной дамы, и, когда Янсутский ушел от нее, он обратился к стоявшему около него молодому офицеру в адъютантской форме...
— Да-с! — отвечал адъютант.
— Как всегда! — отвечал
с улыбкой адъютант. — Очень, говорят, она дорого ему стоит! — прибавил он негромко.
При разъезде Бегушев снова в сенях встретился
с Янсутским, который провожал m-me Мерову.
Бегушев поклонился m-me Меровой
с некоторым недоумением, как бы не понимая, зачем его представляют этой даме, а m-me Мерова кинула только пристальный, но короткий на него взгляд и пошла, безбожнейшим образом волоча длинный хвост своего дорогого платья по грязному полу сеней…
— Кто это именно дама,
с которой вы меня познакомили? — спросил его Бегушев.
— Это одна моя очень хорошая знакомая, — отвечал Янсутский
с некоторой лукавой усмешкой. — Нельзя, знаете, я человек неженатый. Она, впрочем, из очень хорошей здешней фамилии, и больше это можно назвать, что par amour! [по любви! (франц.).]. Честь имею кланяться! — И затем, сев в свой экипаж и приложив руку к фуражке, он крикнул: — В Яхт-клуб!
Нет никакого сомнения, что Янсутский и m-me Меровою, и ее каретою
с жеребцами, и своим экипажем, и даже возгласом: «В Яхт-клуб!» хотел произвесть некоторый эффект в глазах Бегушева. Он, может быть, ожидал даже возбудить в нем некоторое чувство зависти, но тот на все эти блага не обратил никакого внимания и совершенно спокойно сел в свою, тоже очень хорошую карету.
Три приемные комнаты, через которые проходил Бегушев, представляли в себе как-то слишком много золота: золото в обоях, широкие золотые рамы на картинах, золото на лампах и на держащих их неуклюжих рыцарях; потолки пестрели тяжелою лепною работою; ковры и салфетки, покрывавшие столы, были
с крупными, затейливыми узорами; драпировки на окнах и дверях ярких цветов…
В этих комнатах не было никого; но в четвертой комнате, представляющей что-то вроде женского кабинета, Бегушев нашел в домашнем туалете молодую даму, сидевшую за круглым столом в покойных креслах,
с глазами, опущенными в книгу.
— Виноват, опоздал: я в театре был, — отвечал Бегушев, довольно тяжело опускаясь на кресло, стоявшее против хозяйки. Вместе
с тем он весьма внимательно взглянул на нее и спросил: — Вы все еще больны?
— Но что же доктор, как объясняет вашу болезнь? — продолжал Бегушев уже
с беспокойством.
— Знаю-с, — подхватила сметливая горничная.
— Понимаю-с! — снова подхватила горничная.
Бегушев между тем сидел, понурив немного голову и как бы усмехаясь сам
с собой.
Бегушев приподнял, наконец, свою голову; улыбка все еще не сходила
с его губ.
— Сейчас я ехал-с, — начал он, — по разным вашим Якиманкам, Таганкам; меня обогнало более сотни экипажей, и все это, изволите видеть, ехало сюда из театра.
— И таким образом, — сказал он
с грустной усмешкой, — Таганка и Якиманка [Таганка и Якиманка — безапелляционные судьи. — Имеется в виду купечество, жившее в старой Москве, главным образом в Замоскворечье — в «Таганках и Якиманках».] — безапелляционные судьи актера, музыканта, поэта; о печальные времена!
— Может быть-с, но дело не в людях, — возразил он, — а в том, что силу дает этим господам, и какую еще силу: совесть людей становится в руках Таганки и Якиманки; разные ваши либералы и демагоги, шапки обыкновенно не хотевшие поднять ни перед каким абсолютизмом,
с наслаждением, говорят,
с восторгом приемлют разные субсидии и службишки от Таганки!
— Да других-то, к несчастью, не стало-с! — отвечал
с многознаменательностью Бегушев.
— На этих улицах Москвы когда-то селилась преимущественно дворянская знать.], о том только и мечтают, к тому только и стремятся, чтобы как-нибудь уподобиться и сравниться
с Таганкой и Якиманкой.
— Не по иной другой-с! — отвечал Бегушев вместе шутливо и
с чувством.
Домна Осиповна покраснела: она поняла, что чересчур приподняла перед Бегушевым завесу
с своих семейных отношений.
— Конечно, это так глупо было сказано, что я даже не рассердилась тогда, — поспешила она прибавить
с улыбкой.
— И что же вы, жили
с ним после этого? — проговорил он.
Конечно, ничего, как и оказалось потом: через неделю же после того я стала слышать, что он всюду
с этой госпожой ездит в коляске, что она является то в одном дорогом платье, то в другом… один молодой человек семь шляпок мне у ней насчитал, так что в этом даже отношении я не могла соперничать
с ней, потому что муж мне все говорил, что у него денег нет, и какие-то гроши выдавал мне на туалет; наконец, терпение мое истощилось… я говорю ему, что так нельзя, что пусть оставит меня совершенно; но он и тут было: «Зачем, для чего это?» Однако я такой ему сделала ад из жизни, что он не выдержал и сам уехал от меня.
— Ад сделали? — спросил
с злым удовольствием Бегушев.
— Уже? Действительно, пора! — сказал Бегушев, приподнимаясь
с кресел и отыскивая свою шляпу.
Бегушев, как мы знаем, имел свой дом, который в целом околотке оставался единственный в том виде, каким был лет двадцать назад. Он был деревянный,
с мезонином; выкрашен был серою краскою и отличался только необыкновенною соразмерностью всех частей своих. Сзади дома были службы и огромный сад.
— Это не фронтоны-с, а коровьи соски, которыми изукрасилась ваша Москва! — восклицал почти
с бешенством Бегушев.
— Я дворянский сын-с, — мое дело конем воевать, а не торгом торговать, — отвечал на это
с каким-то даже удальством Бегушев.