Неточные совпадения
На барском месте в пошевнях сидел очень маленького роста мужчина, закутанный в медвежью шубу, с лицом, гордо приподнятым вверх, с голубыми
глазами, тоже закинутыми к небесам, и с небольшими, торчащими, как у таракана, усиками, — точно он весь стремился упорхнуть куда-то ввысь.
Вон он разговаривает с Клавской!.. — отвечал тот, показывая
глазами на плешивого старика с синей лентой белого орла, стоявшего около танцующих, вблизи одной, если хотите, красивой из себя дамы, но в то же время с каким-то наглым и бесстыжим выражением в лице.
Между им и дядей существовали какие-то странные отношения: Марфин в
глаза и за
глаза называл Ченцова беспутным и погибшим, но, несмотря
на то, нередко помогал ему деньгами, и деньгами не маленькими.
— Но что же для вас есть святое?.. Говорите… — поставила уже прямо свой вопрос Катрин, вскидывая
на Ченцова свои жгучие
глаза.
Остроумно придумывая разные фигуры, он вместе с тем сейчас же принялся зубоскалить над Марфиным и его восторженным обожанием Людмилы,
на что она не без досады возражала: «Ну, да, влюблена, умираю от любви к нему!» — и в то же время взглядывала и
на стоявшего у дверей Марфина, который, опершись
на косяк, со сложенными, как Наполеон, накрест руками, и подняв, по своей манере,
глаза вверх, весь был погружен в какое-то созерцательное состояние; вылетавшие по временам из груди его вздохи говорили, что у него невесело
на душе; по-видимому, его более всего возмущал часто раздававшийся громкий смех Ченцова, так как каждый раз Марфина при этом даже подергивало.
Наша адмиральша, сидевшая до этого в большой гостиной и слегка там,
на основании своего чина, тонировавшая, тоже выплыла вместе с другими матерями и начала внимательно всматриваться своими близорукими
глазами в танцующих, чтобы отыскать посреди их своих красоточек, но тщетно; ее досадные
глаза, сколько она их ни щурила, кроме каких-то неопределенных движущихся фигур, ничего ей не представляли: физическая близорукость Юлии Матвеевны почти превосходила ее умственную непредусмотрительность.
В голову даже не приходило!» — повторяла она многократно, словно будто бы была молоденькая смольнянка, только что впервые открывшая
глаза на божий мир и
на то, что в нем творится.
Одета Людмила
на этот раз была в кокетливый утренний капот, с волосами как будто бы даже не причесанными, а только приколотыми шпильками, и — надобно отдать ей честь — поражала своей красотой и миловидностью; особенно у нее хороши были
глаза — большие, черные, бархатистые и с поволокой, вследствие которой они все словно бы где-то блуждали…
Тактика Ченцова была не скрывать перед женщинами своих любовных похождений, а, напротив, еще выдумывать их
на себя, — и удивительное дело: он не только что не падал тем в их
глазах, но скорей возвышался и поселял в некоторых желание отбить его у других. Людмила, впрочем, была, по-видимому, недовольна его шутками и все продолжала взад и вперед ходить по комнате.
Катрин, не проронившая ни одного звука из того, что говорилось в кабинете, негромко велела возвращавшемуся оттуда лакею налить и ей стакан шампанского. Тот исполнил ее приказание и, когда поставил начатую бутылку
на стол к играющим, то у Крапчика не прошло это мимо
глаз.
— Угадайте! — сказала Катрин, взмахнув
на него своими черными
глазами.
Антип Ильич посмотрел своими кроткими
глазами на светило небесное и проговорил медленно...
На другой день крещения, поздно вечером и именно в тот самый час, когда Ченцов разговаривал с Антипом Ильичом об комете, в крошечную спальню доктора Сверстова, служившего в сказанном городишке уездным врачом, вошла его пожилая, сухопарая супруга с серыми, но не лишенными блеска
глазами и с совершенно плоскою грудью.
— Но так как господин губернатор тогда был еще со мной хорош и ему прямо
на моих
глазах совестно было обнаружить себя, то он и принял мою сторону, — розыски действительно прошли очень сильные; но я этим не удовольствовался, и меня больше всего интересовало, кто ж над этими несчастными дураками совершает это?..
Сам Иван Дорофеев, мужик лет около сорока, курчавый и с умными
глазами, в красной рубахе и в сильно смазанных дегтем сапогах, спал
на лавке и первый услыхал своим привычным ухом, что кто-то подъехал к его дому и постучал в окно, должно быть, кнутовищем.
В избе между тем при появлении проезжих в малом и старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от печки к стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года
на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий
на отца, свесил с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший в зыбке, открыл свои большие голубые
глаза и стал ими глядеть, но не
на людей, а
на огонь;
на голбце же в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
— Вот он скорей меня удостоится сделаться аскетом, — сказал, указав
на него
глазами, Егор Егорыч, и распечатывая неторопливо письмо Крапчика.
— Нет, Ченцов этого не думал! — возразил он, притворно рассмеявшись. — Как игрок, и игрок серьезный, Ченцов понимает, что карточный долг священнее всякого!.. Я с ним играл не
на щепки, а
на чистые деньги, которые у него лежали перед
глазами.
Молодой человек оказался очень опрятно одетым, даже более того: все
на нем было с иголочки, как бы сейчас только купленное; волосы у молодого человека были рыжие, слегка кудреватые;
глаза тоже почти рыжие, но умные и плутоватые; по своему поклону он показался Крапчику похожим
на семинариста.
Но последнее время записка эта исчезла по той причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая в Москву с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую она и приняла владетельницу дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе не считала себя пожилою дамою и всем своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько ей лет, а должно смотреть, какою она кажется
на вид;
на вид же Миропа Дмитриевна, по ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти лет, потому что если у нее и появлялись седые волосы, то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба были заменены вставленными; цвет ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна была стройна;
глаза имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности; словом, всей своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники: дама обделистая.
Старуха же адмиральша подняла свои
глаза на висевший в углу дорожный образок казанской божией матери, как бы возлагая все свои надежды
на владычицу.
Красота ее все более и более поражала капитана, так что он воспринял твердое намерение каждый праздник ходить в сказанную церковь, но дьявольски способствовавшее в этом случае ему счастье устроило нечто еще лучшее: в ближайшую среду, когда капитан
на плацу перед Красными казармами производил ученье своей роте и, крикнув звучным голосом: «налево кругом!», сам повернулся в этом же направлении, то ему прямо бросились в
глаза стоявшие у окружающей плац веревки мать и дочь Рыжовы.
— Очень! — повторил Егор Егорыч и, сев с Сусанной в фаэтон, скоро совсем скрылся из
глаз капитана, который остался
на бульваре весьма опечаленный прежде всего, разумеется, вестью о болезни Людмилы, а потом и тем, что, вследствие этого, ему нельзя было являться к Рыжовым.
Миропа Дмитриевна решительно не могла отвести от него
глаз; он никогда еще не производил
на нее такого сильного впечатления своей наружностью: густые эполеты майора живописно спускались
на сукно рукавов; толстая золотая цепочка от часов извивалась около борта сюртука; по правилам летней формы, он был в белых брюках; султан
на его новой трехугольной шляпе красиво развевался от дуновения легкого ветерка; кресты и медали как-то более обыкновенного блистали и мелькали.
Адмиральша, Сусанна и майор перешли в квартиру Миропы Дмитриевны и разместились там, как всегда это бывает в минуты катастроф, кто куда попал: адмиральша очутилась сидящей рядом с майором
на диване и только что не склонившею голову
на его плечо, а Сусанне, севшей вдали от них и бывшей, разумеется, бог знает до чего расстроенною, вдруг почему-то кинулись в
глаза чистота, порядок и даже щеголеватость убранства маленьких комнат Миропы Дмитриевны: в зальце, например, круглый стол,
на котором она обыкновенно угощала карабинерных офицеров чаем, был покрыт чистой коломянковой салфеткой; а про гостиную и говорить нечего: не говоря о разных красивых безделушках, о швейном столике с всевозможными принадлежностями, там виднелось литографическое и разрисованное красками изображение Маврокордато [Маврокордато Александр (1791—1865) — греческий патриот, организатор восстания в Миссолонги (1821).], греческого полководца, скачущего
на коне и с рубящей наотмашь саблей.
Крапчик с снова возвратившеюся к нему робостью вошел в эту серую комнату, где лицом ко входу сидел в покойных вольтеровских креслах небольшого роста старик, с остатком слегка вьющихся волос
на голове, с огромным зонтиком над
глазами и в сером широком фраке.
— Что это, Егор Егорыч, шутите ли вы или дурачите меня?!. — сказал он, потупляя
глаза. — Я скорее всему
на свете поверю, чем тому, что вы и князь могли принадлежать к этой варварской секте!
Мне очень хотелось подойти послушать, но я не посмела, и мне уж наша Марфуша рассказала, что когда в соборе похоронили царя Ивана Грозного, который убил своего сына, так Николай угодник
на висевшем тут образе отвернул
глаза от гробницы; видела я и гробницу младенца Димитрия, которого убили по приказанию царя Бориса [Борис — Годунов (около 1551—1605), русский царь с 1598 года.].
При этом старуха как-то вдруг
на что-то такое упорно уставила
глаза.
— Во всю жизнь мою еще никогда не простуживался, — отвечал, усмехаясь, молодой человек, сбрасывая шинель и калоши, причем оказалось, что он был в щеголеватом черном сюртуке и, имея какие-то чересчур уж открытые воротнички у сорочки, всей своей наружностью, за исключением голубых
глаз и некрасивого, толстоватого носа, мало напоминал русского, а скорее смахивал
на итальянца; волосы молодой человек имел густые, вьющиеся и приподнятые вверх; небольшие и сильно нафабренные усики лежали у него
на губах, как бы две приклеенные раковинки, а также
на подобную приклеенную раковинку походила и эспаньолка его.
Я была брезглива с рождения, и никогда не была в то же время пуглива и труслива; но, признаюсь, чуть не упала в обморок, когда приподняли немного повязку
на моих
глазах, и я увидала при синеватом освещении спиртовой лампы прямо перед собою только что принятую перед тем сестру в окровавленной одежде.
— Значит, все и кончено! — воскликнул доктор, хлопнув при этом еще рюмку водки, к чему он всегда прибегал, когда его что-либо приятное или неприятное поражало, и gnadige Frau
на этот раз не выразила в своих
глазах неудовольствия, понимая так, что дело, о котором шла речь, стоило того, чтобы за успех его лишнее выпить!..
Весь следующий день Егор Егорыч провел, запершись в своей комнате, и только к вечеру спросил чаю с хлебом и затем снова заперся. Вероятно, он этот день провел в умном делании, потому что сидел неподвижно
на своем кресле и, держа свою руку под ложечкой, потом все более и более стал поднимать
глаза к небу и, видимо, одушевлялся.
В ответ
на это Егор Егорыч схватил костлявую руку gnadige Frau и поцеловал ее, а gnadige Frau почти что обняла его. У обоих из
глаз текли слезы.
Gnadige Frau больше всего поразили
глаза Андреюшки — ясные, голубые, не имеющие в себе ни малейшего оттенка помешательства, напротив, очень умные и как бы в душу вам проникающие; а доктор глядел все
на цепь; ему очень хотелось посмотреть под мышки Андреюшке, чтобы удостовериться, существуют ли
на них если не раны, то, по крайней мере, мозоли от тридцатилетнего прикосновения к ним постороннего твердого тела.
Плакала, слушая эту проповедь, почти навзрыд Сусанна; у Егора Егорыча также текли слезы; оросили они и
глаза Сверстова, который нет-нет да и закидывал свою курчавую голову назад; кого же больше всех произнесенное отцом Василием слово вышибло, так сказать, из седла, так это gnadige Frau, которая перед тем очень редко видала отца Василия, потому что в православную церковь она не ходила, а когда он приходил в дом, то почти не обращала
на него никакого внимания; но тут, увидав отца Василия в золотой ризе, с расчесанными седыми волосами, и услыхав, как он красноречиво и правильно рассуждает о столь возвышенных предметах, gnadige Frau пришла в несказанное удивление, ибо никак не ожидала, чтобы между русскими попами могли быть такие светлые личности.
Помимо отталкивающего впечатления всякого трупа, Петр Григорьич, в то же утро положенный лакеями
на стол в огромном танцевальном зале и уже одетый в свой павловский мундир, лосиные штаны и вычищенные ботфорты, представлял что-то необыкновенно мрачное и устрашающее: огромные ступни его ног, начавшие окостеневать, перпендикулярно торчали; лицо Петра Григорьича не похудело, но только почернело еще более и исказилось; из скривленного и немного открытого в одной стороне рта сочилась белая пена; подстриженные усы и короткие волосы
на голове ощетинились; закрытые
глаза ввалились; обе руки, сжатые в кулаки, как бы говорили, что последнее земное чувство Крапчика было гнев!
— Кончил! — отвечал управляющий и подал ей три объявления с почты: одно
на посылаемое ей золото и серебро, другое
на билеты опекунского совета в триста сорок тысяч и, наконец,
на именной билет самого Тулузова в пять тысяч рублей серебром. Катрин хоть и быстро, но зорко прочитала эти объявления и с заметным удовольствием передала их мужу; тот также пробежал
глазами эти объявления и произнес: «Ого!»
Он хотел было лечь
на диван, но в то время вошла Катрин в одном белье и чулках; волосы ее были растрепаны и
глаза воспалены от слез.
Говоря это, Ченцов пристально глядел в лицо управляющего; тот же держал свои
глаза опущенными
на шахматную доску.
— Сделать это, — начал управляющий, по-прежнему опустив
глаза на шахматную доску, — можно так: в нашем приходском селе проживает одна старуха — Арина Семенова; она слывет знахаркой и свахой… Через нее, полагаю, можно сделать всякое знакомство.
Когда Миропа Дмитриевна услыхала от Аггея Никитича об его назначении в губернию, то сначала как будто бы и ничего, даже обрадовалась, хотя все-таки слезы тут же заискрились
на ее
глазах.
Миропа Дмитриевна потупилась, понимая так, что Аггей Никитич опять-таки говорит какой-то вздор, но ничего, впрочем, не возразила ему, и Зверев ушел
на свою половину, а Миропа Дмитриевна только кинула ему из своих небольших
глаз молниеносный взор, которым как бы говорила: «нет, Аггей Никитич, вы от меня так легко не отделаетесь!», и потом, вечером, одевшись хоть и в домашний, но кокетливый и отчасти моложавый костюм, сама пришла к своему постояльцу, которого застала в халате.
Противного и отталкивающего он в ней ничего не находил; конечно, она была не молода и не свежа, — и при этом Аггей Никитич кинул взгляд
на Миропу Дмитриевну, которая сидела решительно в весьма соблазнительной позе, и больше всего Звереву кинулась в
глаза маленькая ножка Миропы Дмитриевны, которая действительно у нее была хороша, но потом и ее искусственная грудь, а там как-то живописно расположенные
на разных местах складки ее платья.
— А тогда я вас угощу пулей! — объяснил ей Ченцов, показывая
глазами на свое двуствольное ружье, которое он в это время снимал с плеч.
— Барон, — сказала
на это Катрин, потупляя свои печальные
глаза, — вы так были добры после смерти отца, что, я надеюсь, не откажетесь помочь мне и в настоящие минуты: мужа моего, как вот говорил мне Василий Иваныч… — и Катрин указала
на почтительно стоявшего в комнате Тулузова, — говорил, что ежели пойдет дело, то Ченцова сошлют.
— Разумеется, что многое можно сделать, — отвечал Тулузов, по-прежнему держа
глаза устремленными в тарелку. — Для меня, собственно, — продолжал он неторопливо и как бы соображая, — тут есть один путь: по происхождению моему я мещанин, но я выдержал экзамен
на учителя уездного училища, следовательно, мне ближе всего держаться учебного ведомства.
В то время еще обращали некоторое внимание
на нравственную сторону жизни господ жертвователей, но простодушнейший Артасьев, вероятно, и не слыхавший ничего о Тулузове, а если и слыхавший, так давно это забывший, и имея в голове одну только мысль, что как бы никак расширить гимназическое помещение, не представил никакого затруднения для Тулузова; напротив, когда тот явился к нему и изъяснил причину своего визита, Иван Петрович распростер перед ним руки; большой и красноватый нос его затрясся, а
на добрых серых
глазах выступили даже слезы.
— Извольте, извольте, душа моя, но чем же вы желаете, чтобы вас вознаградило правительство? Я
на это имею такого рода бумагу! — говорил Иван Петрович все с более и более краснеющим и трясущимся носом и с торжеством выкладывая перед
глаза Тулузова предложение министра, в котором было сказано: отыскать жертвователей с обещанием им награды.
Тулузов еще раз прочитал про себя окончание письма: рысьи
глаза его, несколько налитые кровью, как будто бы в эти минуты окаменели и были неподвижно уставлены
на письмо.