Неточные совпадения
Вся картина, которая рождается при этом
в воображении автора, носит на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл, дома остались теперь одни только развалины; вместо сада,
в котором некогда были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки, вам представляются группы бестолково растущих деревьев;
в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен был «Парнас»,
в последнее время один аферист построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его стоял без окон и без дверей — словом, все, что было делом
рук человеческих,
в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно было уничтожено, и один только созданный богом вид на подгородное озеро, на самый городок, на идущие по другую сторону озера луга, — на которых, говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
— Благодарю, Александра Григорьевна, — произнес Вихров и поцеловал у нее еще раз
руку; а она еще раз поцеловала его
в щеку.
Полковник был от души рад отъезду последнего, потому что мальчик этот,
в самом деле, оказался ужасным шалуном: несмотря на то, что все-таки был не дома, а
в гостях, он успел уже слазить на все крыши, отломил у коляски дверцы, избил маленького крестьянского мальчишку и, наконец, обжег себе
в кузнице страшно
руку.
Егеря, впрочем, когда тот пришел, Павел сейчас же сам узнал по патронташу, повешенному через плечо, и по ружью
в руке.
Павел не слушался и продолжал улепетывать от него. Но вот раздался еще выстрел. Паша на минуту приостановился. Кирьян, воспользовавшись этим мгновением и почти навалясь на барчика, обхватил его
в охапку. Павел стал брыкаться у него, колотил его ногами, кусал его
руки…
В это время из лесу показался и Сафоныч. Кирьян позазевался на него. Павел юркнул у него из
рук и — прямо к егерю.
Вдруг из всей этой толпы выскочила, — с всклоченными волосами, с дикими глазами и с метлою
в руке, — скотница и начала рукояткой метлы бить медведя по голове и по животу.
Тот встал. Александра Григорьевна любезно расцеловалась с хозяйкой; дала поцеловать свою
руку Ардальону Васильичу и старшему его сыну и — пошла. Захаревские, с почтительно наклоненными головами, проводили ее до экипажа, и когда возвратились
в комнаты, то весь их наружный вид совершенно изменился: у Маремьяны Архиповны пропала вся ее суетливость и она тяжело опустилась на тот диван, на котором сидела Александра Григорьевна, а Ардальон Васильевич просто сделался гневен до ярости.
У задней стены стояла мягкая, с красивым одеялом, кровать Еспера Иваныча:
в продолжение дня он только и делал, что, с книгою
в руках, то сидел перед столом, то ложился на кровать.
«Всевышнего
рука три чуда совершила!» — пририсовал
руку с военным обшлагом […один художник… совершил государственное преступление, состоящее
в том, что к известной эпиграмме: «Всевышнего
рука три чуда совершила!» — пририсовал
руку с военным обшлагом «.
— 15 января 1834 года
в Петербурге была впервые поставлена патриотическая драма
в стихах Н.
В.Кукольника (1809—1868) под названием «
Рука всевышнего отечество спасла».
— А как хозяйство-то оставить, — на кого? Разорят совсем! — воскликнул полковник, почти
в отчаянии разводя
руками.
Вошла Анна Гавриловна с чайным подносом
в руках. Разнеся чай, она не уходила, а осталась тут же
в кабинете.
Та пошла и скоро возвратилась с письмом
в руках. Она вся как бы трепетала от удовольствия.
Тотчас же, как встали из-за стола, Еспер Иваныч надел с широкими полями, соломенную шляпу, взял
в руки палку с дорогим набалдашником и,
в сопровождении Павла, вышел на крыльцо.
По вечерам, — когда полковник, выпив рюмку — другую водки, начинал горячо толковать с Анной Гавриловной о хозяйстве, а Паша, засветив свечку, отправлялся наверх читать, — Еспер Иваныч, разоблаченный уже из сюртука
в халат, со щегольской гитарой
в руках, укладывался
в гостиной, освещенной только лунным светом, на диван и начинал негромко наигрывать разные трудные арии; он отлично играл на гитаре, и вообще видно было, что вся жизнь Имплева имела какой-то поэтический и меланхолический оттенок: частое погружение
в самого себя, чтение, музыка, размышление о разных ученых предметах и, наконец, благородные и возвышенные отношения к женщине — всегда составляли лучшую усладу его жизни.
— Герои романа французской писательницы Мари Коттен (1770—1807): «Матильда или Воспоминания, касающиеся истории Крестовых походов».], о странном трепете Жозефины, когда она, бесчувственная, лежала на
руках адъютанта, уносившего ее после объявления ей Наполеоном развода; но так как во всем этом весьма мало осязаемого, а женщины, вряд ли еще не более мужчин, склонны
в чем бы то ни было реализировать свое чувство (ну, хоть подушку шерстями начнет вышивать для милого), — так и княгиня наконец начала чувствовать необходимую потребность наполнить чем-нибудь эту пустоту.
В довольно просторной избе он увидел пожилого, но еще молодцеватого солдата, —
в рубашке и
в штанах с красным кантом, который с рубанком
в руках, стоял около столярного верстака по колено
в наструганных им стружках.
Солдат ничего уже ему не отвечал, а только пошел. Ванька последовал за ним, поглядывая искоса на стоявшую вдали собаку. Выйди за ворота и увидев на голове Вихрова фуражку с красным околышком и болтающийся у него
в петлице георгиевский крест, солдат мгновенно вытянулся и приложил даже
руки по швам.
Отчего Павел чувствовал удовольствие, видя, как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, — как у него выходило на бумаге совершенно то же самое, что было и на оригинале, — он не мог дать себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал великое; и вряд ли не то ли же самое чувство разделял и солдат Симонов, который с час уже пришел
в комнаты и не уходил, а, подпершись
рукою в бок, стоял и смотрел, как барчик рисует.
— Сегодня отличное представление! — сказал он, развертывая и подавая заскорузлой
рукой афишу. — Днепровская русалка [«Днепровская русалка» — пьеса была переделана Н.С.Краснопольским из либретто Фердинанда Кауера (1751—1831). Впервые поставлена на петербургской сцене
в 1803 году.], — прибавил он, тыкая пальцем на заглавие.
Плавин шел по ней привычной ногой, а Павел, следовавший за ним, от переживаемых ощущений решительно не видел, по какой дороге он идет, — наконец спотыкнулся, упал
в яму, прямо лицом и
руками в снег, — перепугался очень, ушибся.
Не подавая виду, что у него окоченели от холоду
руки и сильно болит нога, он поднялся и, когда они подошли к театру,
в самом деле забыл и боль и холод.
Когда они вошли
в наугольную комнату, то
в разбитое окно на них дунул ветер и загасил у них свечку. Они очутились
в совершенной темноте, так что Симонов взялся их назад вести за
руку.
— Перестаньте! — воскликнул Шишмарев, почти
в отчаянии и закрывая себе от стыда лицо
руками. Он, видимо, был очень чистый мальчик и не мог даже слышать равнодушно ничего подобного.
Сочинение это произвело, как и надо ожидать, страшное действие… Инспектор-учитель показал его директору; тот — жене; жена велела выгнать Павла из гимназии. Директор, очень добрый
в сущности человек, поручил это исполнить зятю. Тот, собрав совет учителей и бледный, с дрожащими
руками, прочел ареопагу [Ареопаг — высший уголовный суд
в древних Афинах,
в котором заседали высшие сановники.] злокачественное сочинение; учителя, которые были помоложе, потупили головы, а отец Никита произнес, хохоча себе под нос...
По бледным губам и по замершей (как бы окостеневшей на дверной скобке)
руке Вихрова можно было заключить, что вряд ли он
в этом случае говорил фразу.
—
В гимназии!.. Я, впрочем, скоро должен кончить курс, — отвечал скороговоркой Павел и при этом как-то совершенно искривленным образом закинул ногу на ногу и безбожно сжимал
в руках фуражку.
Он
в ней первой увидел, или, лучше сказать,
в первой
в ней почувствовал женщину: он увидел ее белые
руки, ее пышную грудь, прелестные ушки, и с каким бы восторгом он все это расцеловал!
Тот пошел. Еспер Иваныч сидел
в креслах около своей кровати: вместо прежнего красивого и представительного мужчины, это был какой-то совершенно уже опустившийся старик, с небритой бородой, с протянутой ногой и с висевшей
рукой. Лицо у него тоже было скошено немного набок.
— Да, может быть, — отвечал Еспер Иваныч, разводя
в каком-то раздумьи
руками. — А вы как ваше время проводите? — прибавил он с возвратившеюся ему на минуту любезностью.
В саду Фатеева и Мари, взявшись под
руку, принялись ходить по высокой траве, вовсе не замечая, что платья их беспрестанно зацепляются за высокий чертополох и украшаются репейниковыми шишками.
— Ну, вот давай, я тебя стану учить; будем играть
в четыре
руки! — сказала она и, вместе с тем, близко-близко села около Павла.
— Вы никогда не будете
в четыре
руки играть верно! — вмешалась
в разговор Фатеева.
— Ну-с, извольте, во-первых, хорошенько учиться, а во-вторых, приезжайте
в Москву! — сказала Мари и подала Павлу
руку.
Между тем наступил великий пост, а наконец и страстная неделя. Занятия Павла с Крестовниковым происходили обыкновенно таким образом: он с Семеном Яковлевичем усаживался у одного столика, а у другого столика, при двух свечах, с вязаньем
в руках и с болонкой
в коленях, размещалась Евлампия Матвеевна, супруга Семена Яковлевича.
Героем моим, между тем, овладел страх, что вдруг, когда он станет причащаться, его опалит небесный огонь, о котором столько говорилось
в послеисповедных и передпричастных правилах; и когда, наконец, он подошел к чаше и повторил за священником: «Да будет мне сие не
в суд и не
в осуждение», — у него задрожали
руки, ноги, задрожали даже голова и губы, которыми он принимал причастие; он едва имел силы проглотить данную ему каплю — и то тогда только, когда запил ее водой, затем поклонился
в землю и стал горячо-горячо молиться, что бог допустил его принять крови и плоти господней!
Павел наконец проснулся и, выйдя из спальни своей растрепанный, но цветущий и здоровый, подошел к отцу и, не глядя ему
в лицо, поцеловал у него
руку. Полковник почти сурово взглянул на сына.
В гостиной Вихровы застали довольно большое общество: самую хозяйку, хоть и очень постаревшую, но по-прежнему с претензиями одетую и
в тех же буклях 30-х годов, сына ее
в расстегнутом вицмундире и
в эполетах и монаха
в клобуке, с пресыщенным несколько лицом,
в шелковой гроденаплевой [Гроденапль — плотная ткань, род тафты, от франц. gros de Naples.] рясе, с красивыми четками
в руках и
в чищенных сапогах, — это был настоятель ближайшего монастыря, отец Иоаким, человек ученый, магистр богословия.
— Православие должно было быть чище, — говорил он ему своим увлекающим тоном, — потому что христианство
в нем поступило
в академию к кротким философам и ученым, а
в Риме взяли его
в руки себе римские всадники.
Едучи уже
в Москву и проезжая родной губернский город, Павел, разумеется, прежде всего был у Крестовниковых. Отобедав у них, поблагодушествовал с ними, а потом вознамерился также сходить и проститься с Дрозденкой. Он застал Николая Силыча
в оборванном полинялом халате, сидящего, с трубкою
в руках, около водки и закуски и уже несколько выпившего.
M-r Постен и m-r Поль очутились
в не совсем ловком положении. Они поклонились друг другу и решительно не находились, об чем бы заговорить. M-r Постен, впрочем, видимо, получивший приказание оказывать внимание Павлу, движением
руки пригласил его сесть и сам сел, но разговор все еще не начинался.
В настоящую минуту Макар Григорьев, старик уж лет за шестьдесят, с оплывшими
руками, с большим животом,
в одной рубахе и плисовых штанах, стоял нехотя перед своим молодым барином.
— Нет, не надо! — отвечал тот, не давая ему
руки и целуя малого
в лицо; он узнал
в нем друга своего детства — мальчишку из соседней деревни — Ефимку, который отлично ходил у него
в корню, когда прибегал к нему по воскресеньям бегать
в лошадки.
Мысль, что она не вышла еще замуж и что все эти слухи были одни только пустяки, вдруг промелькнула
в голове Павла, так что он
в комнату дяди вошел с сильным замиранием
в сердце — вот-вот он ее увидит, — но, увы, увидел одного только Еспера Иваныча, сидящего хоть и с опустившейся
рукой, но чрезвычайно гладко выбритого, щеголевато одетого
в шелковый халат и кругом обложенного книгами.
— Я надеюсь, что ты будешь у нас бывать, — проговорила она, не глядя ему
в глаза и держа
руки сложенными.
В дверях часовни Павел увидел еще послушника, но только совершенно уж другой наружности: с весьма тонкими очертаниями лица,
в выражении которого совершенно не видно было грубо поддельного смирения, но
в то же время
в нем написаны были какое-то спокойствие и кротость; голубые глаза его были полуприподняты вверх; с губ почти не сходила небольшая улыбка; длинные волосы молодого инока были расчесаны с некоторым кокетством; подрясник на нем, перетянутый кожаным ремнем, был, должно быть, сшит из очень хорошей материи, но теперь значительно поизносился;
руки у монаха были белые и очень красивые.
— Ах, будьте такой добрый, протяните вашу
руку с ними
в эту дыру,
в ширмы! — проговорила Каролина Карловна, гораздо уже более добрым голосом.
У Павла
руки и ноги задрожали и
в глазах помутилось.
Часу
в седьмом вечера, он почти бегом бежал с своей квартиры к дому профессора и робкою
рукою позвонил
в колокольчик.