Неточные совпадения
Впрочем, теперь я и без нее мог увидеть собственными
глазами эту новость, то
есть грязные босые ноги, выставлявшиеся из-под ветхого навеса, в котором канатчик складывал свою паклю и веревки.
Бывают такие особенные люди, которые одним видом уничтожают даже приготовленное заранее настроение. Так
было и здесь. Разве можно
было сердиться на этого пьяного старика? Пока я это думал, мелкотравчатый литератор успел пожать мою руку, сделал преуморительную гримасу и удушливо расхохотался. В следующий момент он указал
глазами на свою отставленную с сжатым кулаком левую руку (я подумал, что она у него болит) и проговорил...
Когда-то это лицо
было очень красиво — и большой умный лоб, и живые, темные, большие
глаза, и правильный нос, и весь профиль.
Теперь это лицо от великого пьянства и других причин
было обложено густой сетью глубоких морщин, веки опухли,
глаза смотрели воспаленным взглядом, губы блестели тем синеватым отливом, какой бывает только у записных пьяниц.
Больше других голодал, повидимому, черкес Горгедзе, красавец мужчина, на которого
было жаль смотреть — лицо зеленело, под
глазами образовались темные круги, в
глазах являлся злой огонек.
Сама по себе Анна Петровна представляла собой серенькую, скромную девушку лет двадцати, — у нее
были и волосы серые, и
глаза, и цвет лица, и платье.
Итак, Пепко заскрипел с голода зубами. Он глотал слюну, челюсти Пепки сводила голодная позевота. И все-таки десяти крейцеров не
было… Чтобы утишить несколько муки голода, Пепко улегся на кровать и долго лежал с закрытыми
глазами. Наконец, его осенила какая-то счастливая идея. Пепко быстро вскочил, нахлобучил свою шляпу, надел пальто и бомбой вылетел из комнаты. Минут через десять он вернулся веселый и счастливый.
— «Он
был среднего роста, с тонкой талией, обличавшей серьезную силу и ловкость»…
Есть!.. «Но в усталых
глазах (почему в усталых?) преждевременно светился недобрый огонек…» Невредно сказано: огонек! «Меланхолическое выражение этих
глаз сменялось неопределенно-жесткой улыбкой, эти удивительные
глаза улыбались, когда все лицо оставалось спокойным». Вот учись, как пишут…
Затем Пепко сделал рукой свой единственный жест, сладко зажмурил
глаза и кончил тем, что бросился на свою кровать. Это
было непоследовательно, как и дальнейшие внешние проявления собственной Пепкиной эмоции. Он лежал на кровати ничком и болтал ногами; он что-то бормотал, хихикал и прятал лицо в подушку; он проявлял вообще «резвость дитяти».
В зале уже сидел какой-то офицер, то
есть не офицер, а интендантский чиновник в военной форме, пожилой, лысый, с ласково бегавшими маслеными
глазами.
Ослепленный страстью, Пепко
был несправедлив, потому что еврейчик мог сойти за очень красивого молодого человека, а особенно хороши
были горячие темные
глаза.
— То
есть такого подлеца, как я, кажется, еще и свет не производил!.. — объяснял Пепко, ударяя себя в грудь. — Да… Помнишь эту девушку с испуганными
глазами?.. Ах, какой я мерзавец, какой мерзавец… Она теперь в таком положении, в каком девушке не полагается
быть.
Пепко ломал руки и бегал по комнате, как зверь, в первый раз попавшийся в клетку. Мне
было и досадно за легкомыслие Пепки, и обидно за него, и жаль несчастной девушки с испуганными
глазами.
Есть вещи, которые творятся только с
глазу на
глаз.
— И отлично. Четыре целковых обеспечивают вполне порядочность… Сегодня же мы
будем слушать «Динору», черт возьми, или ты наплюй мне в
глаза. Чем мы хуже других, то
есть людей, которые могут выбрасывать за абонемент сотни рублей? Да, я
буду слушать Патти во что бы то ни стало, хоть бы земной шар раскололся на три половины, как говорят институтки.
Дальнейшее путешествие приняло несколько фантастический характер. Мы очутились на краю какой-то пропасти. Когда
глаз несколько привык к темноте, можно
было различить целый ряд каких-то балок и дядю Петру, перелезавшего через них.
В разгар этой работы истек, наконец, срок моего ожидания ответа «толстой» редакции. Отправился я туда с замирающим сердцем. До некоторой степени все
было поставлено на карту. В своем роде «
быть или не
быть»… В редакции «толстого» журнала происходил прием, и мне пришлось иметь дело с самим редактором. Это
был худенький подвижный старичок с необыкновенно живыми
глазами. Про него ходила нехорошая молва, как о человеке, который держит сотрудников в ежовых рукавицах. Но меня он принял очень любезно.
— Совершенно серьезно… Ведь это только кажется, что у них такие же руки и ноги, такие же
глаза и носы, такие же слова и мысли, как и у нас с тобой. Нет, я
буду жить только для того, чтобы такие
глаза смотрели на меня, чтобы такие руки обнимали меня, чтобы такие ножки бежали ко мне навстречу. Я не могу всего высказать и мог бы выразить свое настроение только музыкой.
Сколько
есть людей, которые всю жизнь мечтают попасть в Петербург, чтобы посмотреть своими
глазами на его чудеса, да так и остаются в своей глуши.
Но эта немного больная петербургская весна
была скрашена двадцатью годами, и молодые
глаза дополняли недочеты действительности некоторой игрой воображения.
Экзамены
были сданы, и мы переезжали на дачу с легким сердцем людей, исполнивших свой долг. Скромные размеры нашего движимого имущества произвели невыгодное впечатление на нашего нового хозяина, который, видимо, усомнился в нашей принадлежности к касте господ. Впрочем, он успокоился, когда узнал, что мы «скубенты». Во всяком случае, мы потеряли в его
глазах по крайней мере процентов на двадцать. Другое неприятное открытие для нас заключалось в том, что под самыми окнами у нас оказался городовой.
Нанимая дачу, мы совсем не заметили этого блюстителя порядка, а теперь он
будет торчать перед
глазами целые дни. Впрочем, городовой оказался очень милым малым, и Пепко, проходя мимо, раскланивался с «верным стражем отечества».
Эти мысли вслух
были прерваны появлением двух особ. Это
были женщины на пути к подозрению. Они появились точно из-под земли. Подведенные
глаза, увядшие лица, убогая роскошь нарядов говорили в их пользу. Пепко взглянул вопросительно на меня и издал «неопределенный звук», как говорится в излюбленных им женских романах.
Ей
было всего восемнадцать лет, но эти детские
глаза уже смотрели мертвым взглядом, отражая в себе бессонные пьяные ночи, бродяжничество в качестве арфистки по кабакам и вообще улицу.
Между прочим, Пепко страдал особого рода манией мужского величия и
был убежден, что все женщины безнадежно влюблены в него. Иногда это проявлялось в таких явных формах, что он из скромности утаивал имена. Я плохо верил в эти бескровные победы, но успех
был несомненный. Мелюдэ в этом мартирологе являлась последней жертвой, хотя впоследствии интендант Летучий и уверял, что видел собственными
глазами, как ранним утром из окна комнаты Мелюдэ выпрыгнул не кто другой, как глупый железнодорожный чухонец.
Да, это
было чудное лицо, серьезное и наивное, с большими серыми
глазами, удивительным цветом кожи, с строгими линиями, с выражением какой-то детской доверчивости.
Доказательство нелепости предыдущих сомнений
было под рукой: стоило только закрыть
глаза и представить себе это дивное лицо…
Меня начала душить бессильная злость. Что вы
будете тут делать или говорить?.. У Любочки, очевидно, голова
была не в порядке. А она смотрела на меня полными ненависти
глазами и тяжело дышала. «Он хороший, хороший, хороший»… говорили эти покорные
глаза и вся ее фигура.
— Вы боитесь, что я опять приеду? Конечно, приеду, но на этот раз
буду умнее и не
буду лезть к нему на
глаза… Хотя издали посмотреть… только посмотреть… Ведь я ничего не требую… Идите.
Заключение
было так неожиданно, что Пепко сел на своем девственном ложе, как он называл матрац, посмотрел на меня удивленными
глазами и расхохотался.
Я молчал и только смотрел на него злыми
глазами. Эта самодовольная посредственность не могла ничего понять, так что слова
были излишни. В Пепке я ненавидел сейчас самого себя.
«Академия»
была уже на первом взводе, когда появился Пепко в сопровождении своей дамы. Меня удивила решимость его привести ее в этот вертеп и отрекомендовать «друзьям». По
глазам девушки я заметил, что Пепко успел наговорить ей про «академиков» невесть что, и она отнеслась ко всем с особенным почтением, потому что видела в них литераторов.
Жаль
было смотреть на это осунувшееся пожелтевшее лицо с умными и такими жалкими
глазами.
На моих
глазах это
была еще первая литературная смерть, которая произвела сильное впечатление.
Это
была оригинальная логика, и серые
глаза весело улыбнулись. Сделав небольшую паузу, она проговорила с расстановкой...
Объявление о выходе «Кошницы» я прочел в газете. Первое, что мне бросилось в
глаза, это то, что у моего романа
было изменено заглавие — вместо «Больной совести» получились «Удары судьбы». В новом названии чувствовалось какое-то роковое пророчество. Мало этого, роман
был подписан просто инициалами, а неизвестная рука мне приделала псевдоним «Запорожец», что выходило и крикливо и помпезно. Пепко, прочитав объявление, расхохотался и проговорил...
Одним словом, я вернулся ни с чем, кроме тяжелого предчувствия, что мой первый блин выйдет комом. Мое положение
было до того скверное, что я даже не мог ничего говорить, когда в трактире Агапыча встретил «академию». Пепко так и сверлил меня
глазами, изнемогая от любопытства. Он даже заглядывал мне в карманы, точно я по меньшей мере спрятал Голконду. [Голконда — древний город в Индии, славившийся своими богатствами.] Меня это взорвало, и я его обругал.
На меня смотрели эти чудные девичьи
глаза, а в них смотрело счастье, любовь и целый ряд детских
глаз — да,
глаза тех наших детей, в которых мы должны
были продолжиться и которых мы никогда-никогда не увидим.
У Пепки
были совершенно необъяснимые движения души, как в данном случае. Для чего он важничал и врал прямо в
глаза? Павловск и Ораниенбаум
были так же далеки от Пепки, как Голконда и те белые медведи, которые должны
были превратиться в ковры для Пепкиных ног. По-моему, Пепко
был просто маниак. Раз он мне совершенно серьезно сказал...
Это
было повторением мании Пепки, что все женщины влюблены в него. Но за Пепкой
была молодость и острый ум, а тут ровно ничего. Мне лично
было жаль дочери Андрея Иваныча, семилетней Любочки, которая должна
быть свидетельницей мамашиного терпения и папашиных успехов. Детские
глаза смотрели так чисто и так доверчиво, и мне вчуже делалось совестно за бессовестного петербургского чиновника.
Ответ по обычаю через две недели. Иду, имея в виду встретить того же любвеобильного старичка европейца. Увы, его не оказалось в редакции, а его место заступил какой-то улыбающийся черненький молодой человечек с живыми темными
глазами. Он юркнул в соседнюю дверь, а на его место появился взъерошенный пожилой господин с выпуклыми остановившимися
глазами. В его руках
была моя рукопись. Он посмотрел на меня через очки и хриплым голосом проговорил...
Садовая скамейка
была к нашим услугам. Аграфена Петровна села и долго молчала, выводя на песке зонтиком какие-то фигуры. Через зеленую листву, точно опыленную серебристым лунным светом, глядела на нас бездонная синева ночного неба. Я замечтался и очнулся только от тихих всхлипываний моей дамы, — она плакала с открытыми
глазами, и крупные слезы падали прямо на песок.
Это
было написано у всех в
глазах, в движениях, в тоне голоса.
Солдат являлся в роли той роковой судьбы, от которой не уйдешь. Любочка только опустила
глаза. Я уверен, что она сейчас не думала о Пепке. Ей просто нужно
было куда-нибудь поместить свое изболевшее чувство, — она тоже искала своего бабьего подвига и
была так хороша своей кроткой простотой.
Я чувствовал, как вся кровь хлынула мне в голову и как все у меня завертелось пред
глазами, точно кто меня ударил.
Было даже это ощущение физической боли.
Что-то знакомое
было в этом лице, в
глазах, в самой манере подавать руку. Я как-то сконфузился я пробормотал...