Неточные совпадения
— Не ты, так другие пойдут… Я тебе же добра желал, Родион Потапыч. А что касается Балчуговских промыслов, так они о нас с тобой плакать не будут… Ты вот говоришь, что я ничего не понимаю, а я, может, побольше твоего-то смыслю
в этом
деле. Балчуговская-то дача рядом прошла с Кедровской — ну, назаявляют приисков на
самой грани да и будут скупать ваше балчуговское золото, а запишут
в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое
дело!
Да и все остальные растерялись.
Дело выходило
самое скверное, главное, потому, что вовремя не оповестили старика. А суббота быстро близилась…
В пятницу был собран экстренный семейный совет. Зять Прокопий даже не вышел на работу по этому случаю.
Прокопий, по обыкновению, больше отмалчивался. У него всегда выходило как-то так, что и да и нет. Это поведение взорвало Яшу. Что,
в самом-то
деле, за все про все отдувайся он один, а
сами, чуть что, — и
в кусты. Он напал на зятя с особенной энергией.
— Я, что же я?.. — удивлялся Прокопий. — Мое
дело самое маленькое
в дому: пока держит Родион Потапыч, и спасибо. Ты — сын, Яков Родионыч: тебе много поближее… Конечно, не всякий подступится к Родиону Потапычу, ежели он
в сердцах…
— Да так…
в город по
делу надо съездить, — соврал Яша, и так неловко, что
сам смутился.
«Банный
день» справлялся у Зыковых по старине: прежде, когда не было зятя, первыми шли
в баню старики, чтобы воспользоваться
самым дорогим первым паром, за стариками шел Яша с женой, а после всех остальная чадь, то есть девки, которые вообще за людей не считались.
— Парня я выдеру
сам в волости, а вот девку-то выворотить… Главная причина — вера у Кожиных другая. Грех великий я на душу приму, ежели оставлю это
дело так…
Кто такой этот генерал Мансветов, откуда он взялся, какими путями он вложился
в такое громадное
дело — едва ли знал и
сам главный управляющий Карачунский.
По наружному виду, приемам и привычкам это был
самый заурядный бонвиван и даже немножко мышиный жеребчик, и никто на промыслах не поверил бы, что Карачунский что-нибудь смыслит
в промысловом
деле и что он когда-нибудь работал.
Знал он
дело на редкость, и
в трудных случаях Родион Потапыч советовался только с ним, потому что горных инженеров и
самого Карачунского
в приисковом
деле в грош не ставил.
Кроме своего каторжного начальства и солдатского для рекрутов,
в распоряжении горных офицеров находилось еще два казачьих батальона со специальной обязанностью производить наказания на
самом месте работ; это было домашнее
дело, а «крестный» Никитушка и «зеленая улица» — парадным наказанием, главным образом на страх другим.
Не было внешнего давления, как
в казенное время, но «вольные» рабочие со своей волчьей волей не знали, куда деваться, и шли работать к той же компании на
самых невыгодных условиях, как вообще было обставлено
дело: досыта не наешься и с голоду не умрешь.
Азарт носился
в самом воздухе, и Мыльников заговаривал людей во сто раз умнее себя, как тот же Ермошка, выдавший швали тоже красный билет. Впрочем, Мыльников на другой же
день поднял Ермошку на смех
в его собственном заведении.
— Ваше высокоблагородие, ничего я
в этих
делах не знаю… — заговорил Родион Потапыч и даже ударил себя
в грудь. — По злобе обнесен вот этим
самым Кишкиным… Мое
дело маленькое, ваше высокоблагородие. Всю жисть
в лесу прожил на промыслах, а что они там
в конторе делали — я не известен. Да и давно это было… Ежели бы и знал, так запамятовал.
А баушка Лукерья все откладывала серебро и бумажки и смотрела на господ такими жадными глазами, точно хотела их съесть. Раз, когда к избе подкатил дорожный экипаж главного управляющего и из него вышел
сам Карачунский, старуха ужасно переполошилась, куда ей поместить этого
самого главного барина. Карачунский был вызван свидетелем
в качестве эксперта по
делу Кишкина. Обе комнаты передней избы были набиты народом, и Карачунский не знал, где ему сесть.
— Воду на твоей Оксе возить — вот это
в самый раз, — ворчала старуха. —
В два-то
дня она у меня всю посуду перебила… Да ты, Тарас, никак с ночевкой приехал? Ну нет, брат, ты эту моду оставь… Вон Петр Васильич поедом съел меня за твою-то Оксю. «Ее, — говорит, — корми, да еще родня-шаромыжники навяжутся…» Так напрямки и отрезал.
Мыльников с намерением оставил до следующего
дня рассказ о том, как был у Зыковых и Карачунского, — он рассчитывал опохмелиться на счет этих новостей и не ошибся. Баушка Лукерья
сама послала Оксю
в кабак за полштофом и с жадным вниманием прослушала всю болтовню Мыльникова, напрасно стараясь отличить, где он говорит правду и где врет.
Зачем шатался на прииски Петр Васильич, никто хорошенько не знал, хотя и догадывались, что он спроста не пойдет время тратить. Не таковский мужик… Особенно недолюбливал его Матюшка, старавшийся
в компании поднять на смех или устроить какую-нибудь каверзу. Петр Васильич относился ко всему свысока, точно
дело шло не о нем. Однако он не укрылся от зоркого и опытного взгляда Кишкина. Раз они сидели и беседовали около огонька
самым мирным образом. Рабочие уже спали
в балагане.
— А вот это
самое и помешал, — не унимался Петр Васильич. — Терпеть его ненавижу… Чем я знаю, какими он
делами у меня
в избе занимается, а потом с судом не расхлебаешься. Тоже можем свое понятие иметь…
— Нет… Я про одного человека, который не знает, куда ему с деньгами деваться, а пришел старый приятель, попросил денег на
дело, так нет. Ведь не дал… А школьниками вместе учились, на одной парте сидели. А дельце-то какое: повернее
в десять раз, чем жилка у Тараса. Одним словом, богачество… Уж я это
самое дело вот как знаю, потому как еще за казной набил руку на промыслах. Сотню тысяч можно зашибить, ежели с умом…
Нужно было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы оставить
в стороне господский дом. У старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились к нему с неба. Он так верил теперь
в свое
дело, точно оно уже было совершившимся фактом. А главное, как приметы-то все сошлись: оба несчастные, оба не знают, куда голову приклонить. Да тут золото
само полезет. И как это раньше ему Кожин не пришел на ум?.. Ну, да все к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
Последовательно продолжая отмучивать глину и выбирать крупный песок, он встряхивал ковш, чтобы крупинки золота,
в силу своего удельного веса, осаждались на
самое дно вместе с блестящим черным песочком — по-приисковому «шлихи».
Эти последние, как продукт разрушения бурого железняка, осаждались на
самое дно в силу своей тяжести; шлихов получилось достаточное количество, и, когда вода уже не взмучивалась, старик долго и внимательно их рассматривал.
За Кишкиным уже следили. Матюшка первый заподозрил, что
дело нечистое, когда Кишкин прикинулся больным и бросил шурфовку. Потом он припомнил, что Кишкин выплеснул пробу
в шурф и не велел бить следующих шурфов по порядку. Вообще все поведение Кишкина показалось ему
самым подозрительным. Встретившись
в кабаке Фролки с Петром Васильичем, Матюшка спросил про Кишкина, где он ночует сегодня. Слово за слово — разговорились. Петр Васильич носом чуял, где неладно, и прильнул к Матюшке, как пластырь.
— Хорошее
дело, кабы двадцать лет назад оно вышло… — ядовито заметил великий делец, прищуривая один глаз. — Досталась кость собаке, когда собака съела все зубы. Да вот еще посмотрим, кто будет расхлебывать твою кашу, Андрон Евстратыч: обнес всех натощак, а как теперь сытый-то будешь повыше усов есть. Одним словом,
в самый раз.
Дело в том, что прежде фотьяновцы жили
сами собой, крепкие своими каторжными заветами и распорядками, а теперь на Фотьянке обжились новые люди, которые и распускали смуту.
— И как еще напринималась-то!.. — соглашался Мыльников. — Другая бы тринадцать раз повесилась с таким муженьком, как Тарас Матвеевич… Правду надо говорить. Совсем было измотал я семьишку-то, кабы не жилка… И удивительное это
дело, тещенька любезная, как это во мне никакой совести не было. Никого, бывало, не жаль, а
сам в кабаке день-деньской, как управляющий
в конторе.
— Ну, это его
дело… Может, ты же ему место-то приспособил своим доносом. Влетел он
в это
самое дело как кур
в ощип… Ах, Андрошка, бить-то тебя было некому!..
— Да ты-то разе прокурор?.. Ах, Ермолай, Ермолай… Дыра у тебя, видно, где-нибудь есть
в башке, не иначе я это
самое дело понимаю. Теперь
в свидетели потащат… ха-ха!.. Сестра милосердная ты, Ермошка…
Петр Васильич остался, а Матюшка пошел к конторе. Он шел медленно, развалистым мужицким шагом, приглядывая новые работы. Семеныч теперь у своей машины руководствует, а Марья управляется
в конторе бабьим
делом одна.
Самое подходящее время, если бы еще старый черт не вернулся. Под новеньким навесом у
самой конторы стоял новенький тарантас,
в котором ездил Кишкин
в город сдавать золото, рядом новенькие конюшни, новенький амбар — все с иголочки, все как только что облупленное яичко.
До
самого вечера Марья проходила
в каком-то тумане, и все ее злость разбирала сильнее. То-то охальник: и место назначил — на росстани, где от дороги
в Фотьянку отделяется тропа на Сиротку. Семеныч улегся спать рано, потому что за
день у машины намаялся, да и встать утром на брезгу. Лежит Марья рядом с мужем, а мысли бегут по дороге
в Фотьянку, к росстани.
Семеныч «ходил у парового котла»
в ночь.
День он спал, а с вечера отправлялся к машине. Кстати сказать, эту ночную работу мужа придумала Марья, чтобы Семеныч не мешал ей пользоваться жизнью. Она
сама просила Кишкина поставить мужа
в ночь.
Переговоры с Ониковым по этому поводу тоже ни к чему не повели. Он остался при своем мнении, ссылаясь на прямой закон, воспрещающий старательские работы. Конечно, здесь
дело заключалось только
в игре слов: старательские работы уставом о частной золотопромышленности действительно запрещены, но
в виде временной меры разрешались работы «отрядные» или «золотничные», что
в переводе значило то же
самое.