Неточные совпадения
— Знамо
дело, не
так же ее бросить… Не нашли с отцом-то другого времени, окромя распутицы, — ворчал добродушно Зотушка, щупая лошадь под потником. — Эх, как пересобачил… Ну, я ее тут вывожу, а ты ступай скорей в избу, там чай
пьют, надо полагать. В самый раз попал.
— Нельзя
было… по малости ковырял, а чтобы настоящим
делом — сила не брала, Гордей Евстратыч. Нашему брату несподручное
дело с
такой жилкой возиться… надо капитал… с начальством надо ладить… А кто мне поверит? Продать не хотелось: я по малости все-таки выковыривал из-под нее, а что мне дали бы… пустяк… Шабалин обещал двадцать целковых.
— Ну уж, мамынька, этого не
будет, чтобы я с Савиными да с Колобовыми стал советоваться в
таком деле. С отцом Крискентом можно побеседовать, только он по этой части не ходок…
Гордей Евстратыч ходил из угла в угол по горнице с недовольным, надутым лицом; ему не нравилось, что старуха отнеслась как будто с недоверием к его жилке, хотя, с другой стороны, ему
было бы
так же неприятно, если бы она сразу согласилась с ним, не обсудив
дела со всех сторон.
Старуха
была так огорчена сегодняшним
днем, что даже не могла сердиться на болтовню Нюши, которая забавлялась, как котенок около затопленной печки. Михалко и Архип продежурили всю ночь на кухне в ожидании тятенькиных приказаний. Пьяный Зотушка распевал, приложивши руку к щеке, раскольничий стих...
Савины и Колобовы
были обижены тем, что Гордей Евстратыч возгордился и не только не хотел посоветоваться с ними о
таком важном
деле, а даже за деньгами пошел к Пятову.
В результате получилось
такое положение
дел, что о примирении не могло
быть и речи.
По взлобочкам и прикрутостям, по увалам и горовым местам выглянули первые проталинки с всклоченной, бурой прошлогодней травой; рыжие пятна
таких проталин покрывали белый саван точно грязными заплатами, которые все увеличивались и росли с каждым
днем, превращаясь в громадные прорехи, каких не в состоянии
были починить самые холодные весенние утренники, коробившие лед и заставлявшие трещать бревна.
Сначала
такие непутевые речи Гордея Евстратыча удивляли и огорчали Татьяну Власьевну, потом она как-то привыкла к ним, а в конце концов и сама стала соглашаться с сыном, потому что и в самом
деле не век же жить дураками, как прежде. Всех не накормишь и не пригреешь. Этот старческий холодный эгоизм закрадывался к ней в душу
так же незаметно, шаг за шагом, как одно время года сменяется другим. Это
была медленная отрава, которая покрывала живого человека мертвящей ржавчиной.
— Ах, мамынька, мамынька! Да разве Маркушка сам жилку нашел? Ведь он ее вроде как украл у Кутневых; ну а Господь его не допустил до золота… Вот и все!.. Ежели бы Маркушка сам отыскал жилку, ну, тогда еще другое
дело. По-настоящему, ежели и помочь кому,
так следовало помочь тем же Кутневым… Натурально, ежели бы они в живности
были, мамынька.
— А ты меня, касаточка, спроси, как все это
дело устроить… Когда Савины дочь выдавали,
так я все приданое своими руками кроил невесте. Уж извини, касаточка: и рубашки, и кофточки — все кроил… И шить я прежде источник
был; не знаю, как нынче.
В карты Гордей Евстратыч не играл, а
пил вместе с другими, потому что нельзя же в самом-то
деле такую компанию своим упрямством расстраивать…
Нашлись
такие люди, которые научили, как нужно свою линию выводить, то
есть откладывать там и сям денежки про черный
день.
Расчеты по прииску
были большие, и достать деньги этим путем ничего не стоило, тем более что все
дело велось семейным образом, с полным доверием,
так что и подсчитать не
было никакой возможности.
Утром завернула к Брагиным Марфа Петровна, и все
дело объяснилось. Хотя Пазухины
были и не в ладах с Брагиными из-за своего неудачного сватовства, но Марфа Петровна потихоньку забегала покалякать к Татьяне Власьевне. Через пять минут старуха узнала наконец, что
такое сделалось с Аришей и откуда дул ветер. Марфа Петровна в
таком виде рассказала все, что даже Татьяна Власьевна озлобилась на свою родню.
Так как скрывать долее
было нельзя от Гордея Евстратыча, то Татьяна Власьевна и рассказала ему все
дело, как понимала его сама.
— Ну, Ариша,
так вот в чем дело-то, — заговорил Гордей Евстратыч, тяжело переводя дух. — Мамынька мне все рассказала, что у нас делается в дому. Ежели бы раньше не таили ничего, тогда бы ничего и не
было…
Так ведь? Вот я с тобой и хочу поговорить, потому как я тебя всегда любил… Да-а. Одно тебе скажу: никого ты не слушай, окромя меня, и все
будет лучше писаного. А что там про мужа болтают — все это вздор… Напрасно только расстраивают.
Для чего они
были нужны — Татьяна Власьевна не могла дать ума, потому что этаковой-то бросовый народ какие
такие дела мог делать…
— Ничего, мамочка. Все
дело поправим. Что за беда, что девка задумываться стала! Жениха просит, и только. Найдем, не беспокойся. Не чета Алешке-то Пазухину… У меня
есть уж один на примете. А что относительно Зотушки,
так это даже лучше, что он догадался уйти от вас. В прежней-то темноте
будет жить, мамынька, а в богатом дому как показать этакое чучело?.. Вам, обнаковенно, Зотушка сын, а другим-то он дурак не дурак, а сроду
так. Только один срам от него и выходит братцу Гордею Евстратычу.
Конечно, от бдительности Татьяны Власьевны и о. Крискента не ускользнуло особенное внимание, с каким Гордей Евстратыч относился к Фене. Они по-своему взглянули на
дело. По мнению Татьяны Власьевны, все обстоятельства
так складывались, что теперь можно
было бы помириться с Савиными и Колобовыми, — недоставало маленького толчка, каких-нибудь пустяков, из каких складываются большие
дела в жизни. Именно она с этой точки зрения и взглянула на отношения Гордея Евстратыча к Фене.
Такой брак
был почти богоугодным
делом, потому что от него зависела участь и счастье стольких людей.
— Татьяна Власьевна, конечно, весьма благомысленная и благоугодная женщина, но она все-таки человек, и каждый человек в состоянии заблуждаться, особенно когда
дело слишком близко затрогивает нас… Она смотрит земными очами, как человек, который не думает о завтрашнем
дне. Старушка уже в преклонном возрасте, не сегодня завтра призовется к суду Божию, тогда что
будет? С своей стороны, я не осуждаю ее нисколько, даже согласен с ней, но нужно прозирать в самую глубину вещей.
Если бы
была жива мать Фени, тогда, конечно, совсем другое
дело; но Феня выросла сиротой и никогда
так не чувствовала своего сиротства, как именно теперь, когда решала
такой важный шаг.
Только в церкви Гордей Евстратыч
был исправен по-прежнему и вел церковные
дела так, что комар носу не подточит.
Она припомнила к случаю разные истории, где свекры добывали невесток правдами и неправдами: в раскольничьих семьях
таких снохачей
было несколько, — все это знали, все об этом говорили, а
дело оставалось шитым и крытым.
Успокоившись немного, Ариша решилась еще подождать, что и оказалось самым лучшим. Гордей Евстратыч оставил ее в покое, не приставал с своими ласками, но зато постоянно преследовал всевозможными придирками, ворчаньем и руганью. Ариша покорно сносила все эти невзгоды и
была даже рада им: авось на них износится все горе, а Гордей Евстратыч одумается. На ее счастье, подвернулся
такой случай, который перевернул в брагинском доме все вверх
дном.
Конечно, все это в обыкновенное время
было припрятано по сундукам и шкафам, а мебель стояла под чехлами; но теперь другое
дело — для
такого торжественного случая можно
было и развернуться: чехлы с мебели
были сняты, на окнах появились шелковые драпировки, по полу французские ковры, стол сервирован
был гарднеровской посудой и новым столовым серебром.
— У меня под надзором девятьсот приисков, милочка, и ежели я
буду всякому золотопромышленнику уступать,
так меня Бог камнем убьет, да!..
Дело твое я знаю досконально и могу сказать только то, что не хлопочи понапрасну. Вот и все!.. Взяток никому не давай — даром последние деньги издержишь, потому что пролитого не воротишь.
— Куда же Владимиру Петровичу деваться, ежели он ко мне по
делу приехал? — успокаивал Гордей Евстратыч. — Кабы у нас в Белоглинском заводе гостиницы для приезжающих
были налажены,
так еще десятое
дело, а то не на постоялом же дворе ему останавливаться, этакому-то человеку.
— Обнаковенно, мамынька, ежели человек с настоящим понятием,
так он никогда не
будет кочевряжиться, как Порфир Порфирыч… А обходить меня тоже нечего:
дело чистое — как на ладонке.
А винную часть Владимир Петрович
так произошел, что и говорить
было нечего: все по копейке вперед рассчитал, на все своя смета, везде первым
делом расчет, даже где и кому колеса подмазать и всякое прочее, не говоря уж о том, как приговоры от сельских обществ забрать и как с другими виноторговцами конкуренцию повести.
Помирившиеся старушки
были рады свалить вину на Марфу Петровну; Головинский предвидел
такой оборот
дела и с особенной тщательностью обработал именно этот пункт.
На железо да на хлеб цены все-таки меняются, иногда совсем бывает застой в
делах, а по винной части все хорошо: урожай — народ
пьет с радости, неурожай — с голоду.
Конечно,
дело было верное, но все-таки как-то жаль расставаться с верными денежками.
— Потерпи, милушка. Как быть-то?.. Деньги
дело наживное. А уж насчет Владимира Петровича ты даже совсем напрасно сумлеваешься. Вон у него самовар даже серебряный, ковры какие, а дома-то, сказывают, сколько добра всякого… Уж ежели этакому человеку да не верить, милушка,
так и жить на белом свете нельзя. На что наша Маланья, на всех фукает, как старая кошка, а и та: «Вот уж барин,
так можно сказать, что взаправский барин!»
— Уж как быть-то, голубушка,
такое наше женское
дело, — успокаивала она невестку, — теперь вот у нас мир да благодать, а ежели поднять все сызнова — упаси Владычица! Тихостью-то больше возьмешь с мужем всегда, а вздорить-то, он всегда вздор
будет… подурит-подурит Михалко и одумается. С этим Володькой теперь связался — от него вся и причина выходит…
— Все-таки не пущу. У Дуни
есть муж, это его
дело… Гордей Евстратыч уехал в город, я не могу без него.
— Послушайте, Гордей Евстратыч… Вы напрасно волнуетесь, — мягко заговорил Головинский. — Этим
делу не поможешь… Обсудимте лучше все
дело хладнокровно. Если бы я действительно
был виноват, я бы не
был так спокоен… Нечистая совесть всегда скажется. Я даже не сержусь на вас, потому что вы находитесь в
таком состоянии, что…
— Какое
такое дело у вас может
быть, прохвосты вы этакие! — закричала Татьяна Власьевна. — Да я вас в три шеи отсюдова. Вот позову Маланью да кочергой как примусь обихаживать, только щепы полетят.
Крискента в качестве эксперта, которому
такие дела уж должны
быть известны доподлинно, потому что в год-то он сколько свадеб свенчает.
Татьяна Власьевна рассчитывала
так, что молодые сейчас после свадьбы уедут в Верхотурье и она устроится в своем доме по-новому и первым
делом пустит квартирантов. Все-таки расстановочка
будет. Но вышло иначе. Алена Евстратьевна действительно уехала, а Павел Митрич остался и на время нанял те комнаты, где жил раньше Гордей Евстратыч.
— Я только на время, бабушка, на время, — говорил он для успокоения старухи. —
Дела у меня здесь
есть,
так нужно
будет развязаться с ними.
— Ты не бегал бы от меня,
так дело-то лучше
было бы, — говорил Косяков, ласково поглядывая на старика своими вострыми глазами. — Приходи покалякать когда, поболтать, да и муху можно раздавить…