Неточные совпадения
Заяц-хвастун подпрыгнул кверху, точно мячик, и со страху упал прямо
на широкий волчий лоб, кубарем прокатился по волчьей спине, перевернулся еще раз в воздухе и потом задал
такого стрекача, что, кажется, готов был выскочить из собственной кожи.
В несколько часов Козявочка узнала решительно все, именно: что, кроме солнышка, синего неба и зеленой травки, есть еще сердитые шмели, серьезные червячки и разные колючки
на цветах. Одним словом, получилось большое огорчение. Козявочка даже обиделась. Помилуйте, она была уверена, что все принадлежит ей и создано для нее, а тут другие то же самое думают. Нет, что-то не
так… Не может этого быть.
— Что же это
такое? — удивлялась Козявочка. — Это уж совсем ни
на что не похоже…
Так и жить нельзя. У, какие гадкие!..
Впрочем, наступила ночь, и все козявочки попрятались в камышах, где было
так тепло. Высыпали звезды
на небе, взошел месяц, и все отразилось в воде.
Еще сильнее рассердился Комар Комарович и полетел. Действительно, в болоте лежал медведь. Забрался в самую густую траву, где комары жили с испокон веку, развалился и носом сопит, только свист идет, точно кто
на трубе играет. Вот бессовестная тварь!.. Забрался в чужое место, погубил напрасно столько комариных душ да еще спит
так сладко!
— Эй, дядя, ты это куда забрался? — закричал Комар Комарович
на весь лес, да
так громко, что даже самому сделалось страшно.
Одна благоразумная старушка Комариха посоветовала было оставить медведя в покое: пусть его полежит, а когда выспится — сам уйдет, но
на нее все
так накинулись, что бедная едва успела спрятаться.
Ведь она всегда была
такой скромной Метелочкой и никогда не важничала, как это случалось иногда с другими. Например, Матрена Ивановна или Аня и Катя, — эти милые куклы любили посмеяться над чужими недостатками: у Клоуна не хватало одной ноги, у Петрушки был длинный нос, у Карла Иваныча — лысина, Цыган походил
на головешку, а всего больше доставалось имениннику Ваньке.
— Конечно, нос у него немного велик, — продолжала Матрена Ивановна. — Но ведь это заметно, если только смотреть
на Петра Иваныча сбоку… Потом, у него дурная привычка страшно пищать и со всеми драться, но он все-таки добрый человек. А что касается ума…
Куклы заспорили с
таким азартом, что обратили
на себя общее внимание. Вмешался прежде всего, конечно, Петрушка и пропищал...
— Милостивые государыни и милостивые государи! — старался перекричать всех Ванька. — Если уж
на то пошло, господа,
так здесь всего один урод — это я… Теперь вы довольны?
Воробей Воробеич пробовал заходить в воду, — по колени зайдет, а дальше страшно делается. Так-то и утонуть можно! Напьется Воробей Воробеич светлой речной водицы, а в жаркие дни покупается где-нибудь
на мелком месте, почистит перышки — и опять к себе
на крышу. Вообще жили они дружно и любили поговорить о разных делах.
— И еще как ходят, брат!.. У меня есть большой приятель — трубочист Яша. Он постоянно в гости ко мне приходит… И веселый
такой трубочист, — все песни поет. Чистит трубы, а сам напевает. Да еще присядет
на самый конек отдохнуть, достанет хлебца и закусывает, а я крошки подбираю. Душа в душу живем. Я ведь тоже люблю повеселиться.
Когда трубочист подошел к реке, Воробей Воробеич
так и налетел
на него. А сам страшный
такой: клюв раскрыт, глаза горят, все перышки стоят дыбом.
— Я вру? — орал Воробей Воробеич. — А кто червяка нашел? Я вру!.. Жирный
такой червяк! Я его
на берегу выкопал… Сколько трудился… Ну схватил его и тащу домой, в свое гнездо. У меня семейство — должен я корм носить… Только вспорхнул с червяком над рекой, а проклятый Ерш Ершович, — чтоб его щука проглотила! — как крикнет: «Ястреб!» Я со страху крикнул — червяк упал в воду, а Ерш Ершович его и проглотил… Это называется врать?!. И ястреба никакого не было…
— Верно! Верно!.. — хором крикнули опять все. — А ты все-таки рассуди Ерша Ершовича с Воробьем Воробеичем! Кто у них прав?.. Оба шумели, оба дрались и подняли всех
на ноги.
Как было весело летом!.. Ах как весело! Трудно даже рассказать все по порядку… Сколько было мух — тысячи. Летают, жужжат, веселятся… Когда родилась маленькая Мушка, расправила свои крылышки, ей сделалось тоже весело.
Так весело,
так весело, что не расскажешь. Всего интереснее было то, что с утра открывали все окна и двери
на террасу — в какое хочешь, в то окно и лети.
— Ну люди уж не совсем
такие добряки, как ты думаешь, — заметила старая Муха, любившая поворчать. — Это только
так кажется… Ты обратила внимание
на человека, которого все называют «папой»?
— И я тоже люблю пиво, — призналась молоденькая Мушка и даже немного покраснела. — Мне делается от него
так весело,
так весело, хотя
на другой день немного и болит голова. Но папа, может быть, оттого ничего не делает для мух, что сам не ест варенья, а сахар опускает только в стакан чаю. По-моему, нельзя ждать ничего хорошего от человека, который не ест варенья… Ему остается только курить свою трубку.
Лето стояло жаркое, и с каждым днем мух являлось все больше и больше. Они падали в молоко, лезли в суп, в чернильницу, жужжали, вертелись и приставали ко всем. Но наша маленькая Мушка успела сделаться уже настоящей большой мухой и несколько раз чуть не погибла. В первый раз она увязла ножками в варенье,
так что едва выползла; в другой раз спросонья налетела
на зажженную лампу и чуть не спалила себе крылышек; в третий раз чуть не попала между оконных створок — вообще приключений было достаточно.
Но
на следующий день повторилось то же самое. Из благоразумных мух остались целыми только самые благоразумные. Но Паша находила, что слишком много и
таких, самых благоразумных.
Она облетела все комнаты и еще раз убедилась, что она совершенно одна. Теперь можно было делать решительно все, что захочется. А как хорошо, что в комнатах
так тепло! Зима там,
на улице, а в комнатах и тепло и уютно, особенно когда вечером зажигали лампы и свечи. С первой лампой, впрочем, вышла маленькая неприятность — Муха налетела было опять
на огонь и чуть не сгорела.
Они сильно повздорили, и все-таки было скучно,
так скучно,
так скучно, что и не расскажешь. Муха озлобилась решительно
на всех, устала и громко заявила...
— А я жила в клетке… в клетке и родилась, и выросла, и жила. Мне все хотелось полетать, как другие птицы. Клетка стояла
на окне, и я все смотрела
на других птичек…
Так им весело было, а в клетке
так тесно. Ну девочка Аленушка принесла чашечку с водой, отворила дверку, а я и вырвалась. Летала, летала по комнате, а потом в форточку и вылетела.
С последним Канарейка никак не могла согласиться, потому что ее люди кормили. Может быть, это Вороне
так кажется… Впрочем, Канарейке скоро пришлось самой убедиться в людской злости. Раз она сидела
на заборе, как вдруг над самой головой просвистел тяжелый камень. Шли по улице школьники, увидели
на заборе Ворону — как же не запустить в нее камнем?
— Ну что, теперь видела? — спрашивала Ворона, забравшись
на крышу. — Вот все они
такие, то есть люди.
— Ну другие сами о себе позаботятся. Это ведь вас, неженок, по клеткам всем кормят, а мы все сами должны добывать себе. Да и
так, много ли тебе или воробью нужно?.. Поклевала зернышек и сыта
на целый день.
Вороне делалось даже обидно. Какая же это птица, если и дождя, и ветра, и холода боится? Ведь
так и жить нельзя
на белом свете. Она опять стала сомневаться, что уж птица ли эта Канарейка. Наверно, только притворяется птицей…
Взяло раздумье Канарейку: и поесть хочется, и в клетку не хочется. Конечно, и холодно и голодно, а все-таки
на воле жить куда лучше, особенно когда не идет дождь.
Канарейке теперь казалось, что нет ничего лучше
на свете, как воронье гнездо. Ну да, конечно, бывало и холодно и голодно, а все-таки — полная воля. Куда захотела, туда и полетела… Она даже заплакала. Вот придут мальчики и посадят ее опять в клетку.
На ее счастье, летела мимо Ворона и увидела, что дело плохо.
— Господа, имейте терпение, — заметил стоявший
на одной ноге Гусак. — Смотрите
на меня: я ведь тоже есть хочу, а не кричу, как вы. Если бы я заорал
на всю глотку… вот
так… Го-го!.. Или
так: и-го-го-го!!.
Индюк из гордости никогда не бросался вместе с другими
на корм, а терпеливо ждал, когда Матрена отгонит другую жадную птицу и позовет его.
Так было и сейчас. Индюк гулял в стороне, около забора, и делал вид, что ищет что-то среди разного сора.
— Да, хорошо и каши поесть, — соглашался с ней Индюк. — Но умная птица никогда не бросается
на пищу.
Так я говорю? Если меня хозяин не будет кормить, я умру с голода…
так? А где же он найдет другого
такого индюка?
— Вот то-то… А каша, в сущности, пустяки. Да… Дело не в каше, а в Матрене.
Так я говорю? Была бы Матрена, а каша будет. Все
на свете зависит от одной Матрены — и овес, и каша, и крупа, и корочки хлеба.
Так как ответа не было, то Петух счел себя оскорбленным и бросился
на неизвестного обидчика. Он попробовал клюнуть раза два и сконфуженно отошел в сторону.
Индюк все время молчал. Сначала его ошеломила дерзость Ежа, и он не нашелся, что ему ответить. Потом Индюк рассердился,
так рассердился, что даже самому сделалось немного страшно. Ему хотелось броситься
на грубияна и растерзать его
на мелкие части, чтобы все это видели и еще раз убедились, какая серьезная и строгая птица Индюк. Он даже сделал несколько шагов к Ежу, страшно надулся и только хотел броситься, как все начали кричать и бранить Ежа. Индюк остановился и терпеливо начал ждать, чем все кончится.
Как хотите, а это было удивительно! А удивительнее всего было то, что это повторялось каждый день. Да, как поставят
на плиту в кухне горшочек с молоком и глиняную кастрюльку с овсяной кашкой,
так и начнется. Сначала стоят как будто и ничего, а потом и начинается разговор...
Дело иногда доходило до того, что и Кашка убегала из кастрюльки, несмотря
на свою крышку, —
так и поползет
на плиту, а сама все повторяет...
— Если бы я был кухаркой,
так все коты с утра до ночи только бы и делали, что пили молоко. Впрочем, я не сержусь
на свою кухарку, потому что она этого не понимает…
— А чем же мы виноваты, что нам холодно расти прямо в поле? — жаловались душистые кудрявые Левкои и Гиацинты. — Мы здесь только гости, а наша родина далеко, там, где
так тепло и совсем не бывает зимы. Ах как там хорошо, и мы постоянно тоскуем по своей милой родине… У вас,
на севере,
так холодно. Нас Аленушка тоже любит, и даже очень…
Тут заговорили все разом. Розы со слезами вспоминали благословенные долины Шираза, Гиацинты — Палестину, Азалии — Америку, Лилии — Египет… Цветы собрались сюда со всех сторон света, и каждый мог рассказать
так много. Больше всего цветов пришло с юга, где
так много солнца и нет зимы. Как там хорошо!.. Да, вечное лето! Какие громадные деревья там растут, какие чудные птицы, сколько красавиц бабочек, похожих
на летающие цветы, и цветов, похожих
на бабочек…
Аленушка начала смотреть и удивлялась все больше и больше. Божья Коровка расправила верхние жесткие крылья и увеличилась вдвое, потом распустила тонкие, как паутина, нижние крылышки и сделалась еще больше. Она росла
на глазах у Аленушки, пока не превратилась в большую-большую, в
такую большую, что Аленушка могла свободно сесть к ней
на спинку, между красными крылышками. Это было очень удобно.
Они полетели дальше. Вот разлилась среди зеленых берегов громадная река. Божья Коровка опустилась прямо
на большой белый цветок, росший в воде.
Таких больших цветов Аленушка еще не видела.
Аленушка открыла глаза и увидела седого-седого сгорбленного старика. Она его тоже узнала сразу. Это был тот самый старик, который приносит умным деткам святочные елки, золотые звезды, коробочки с бомбошками и самые удивительные игрушки. О, он
такой добрый, этот старик!.. Он сейчас же взял ее
на руки, прикрыл своей шубой и опять спросил...