Неточные совпадения
Вышел я оттуда домой, дошел до отца протопопова дома, стал пред его окнами и вдруг подперся по-офицерски в боки руками и закричал: «Я царь, я раб, я червь, я бог!» Боже, боже: как страшно вспомнить, сколь я
был бесстыж и сколь же я
был за то в ту ж пору постыжен и уязвлен!
Но я по обычаю, думая, что подобные ее надежды всегда суетны и обманчивы, ни о каких подробностях ее не спрашивал, и так оно и
вышло, что не надо
было беспокоиться.
Итак,
вышли все сии три критика как
есть правы.
1850 год. Надо бросить. Нет, братик, не бросишь. Так привык курить, что не могу оставить. Решил слабость сию не искоренять, а за нее взять к себе какого-нибудь бездомного сиротку и воспитать. На попадью, Наталью Николаевну, плоха надежда: даст намек, что будто
есть у нее что-то, но
выйдет сие всякий раз подобно первому апреля.
Он появился в большом нагольном овчинном тулупе, с поднятым и обвязанным ковровым платком воротником, скрывавшим его волосы и большую часть лица до самых глаз, но я, однако, его, разумеется, немедленно узнал, а дальше и мудрено
было бы кому-нибудь его не узнать, потому что, когда привозный комедиантом великан и силач
вышел в голотелесном трике и, взяв в обе руки по пяти пудов, мало колеблясь, обнес сию тяжесть пред скамьями, где сидела публика, то Ахилла, забывшись, закричал своим голосом: „Но что же тут во всем этом дивного!“ Затем, когда великан нахально вызывал бороться с ним и никого на сие состязание охотников не выискивалось, то Ахилла, утупя лицо в оный, обвязанный вокруг его головы, ковровый платок,
вышел и схватился.
Это я,
выходит, отпел панихиду за декабристов, ибо сегодня и день
был тот, когда
было восстание.
Ждать
было некогда, и отец Туберозов, взяв свою трость с надписью «жезл Ааронов расцвел»,
вышел из дому и направился к собору.
Эта тяжелая и совершенно неожиданная сцена взволновала всех при ней присутствовавших, кроме одного Препотенского. Учитель оставался совершенно спокойным и
ел с не покидавшим его никогда аппетитом. Серболова встала из-за стола и
вышла вслед за убежавшей старушкой. Дарьянов видел, как просвирня обняла Александру Ивановну. Он поднялся и затворил дверь в комнату, где
были женщины, а сам стал у окна.
Гости просвирни только ахнули и не утерпели, чтобы не посмотреть, чем окончится эта демонстрация.
Выйдя вслед за Варнавой на тихую улицу, они увидали, что учитель подвигался тихо, вразвал, и нес свою ношу осторожно, как будто это
была не доска, укладенная иссохшими костями, а драгоценный и хрупкий сосуд взрезь с краями полный еще более многоценною жидкостью; но сзади их вдруг послышался тихий, прерываемый одышкой плач, и за спинами у них появилась облитая слезами просвирня.
Выхожу я с просфорой на левый клирос, так как я с покойным дьячком Ефимычем на левом клиросе тонким голосом
пел, и вдруг мне в народе представились и матушка, и отец, и братец Иван Афанасьевич.
Акцизница вспыхнула до ушей и готова
была расплакаться. У нее всегда
были безукоризненно чистые ногти, а она нарочно загрязнила их, чтобы только заслужить похвалу, но какие тут оправдания?.. Она бросилась в свою спальню, вымыла там свои руки и,
выходя с улыбкой назад, объявила...
— Однако мне пора, — шепнул,
выходя из-за стола, Туганов и хотел
выйти в залу, но
был снова атакован Варнавой.
Кинув все это в ту же рассыльную книгу, в которой бумага
была доставлена, он
вышел на крыльцо и отдал книгу солдату; явившемуся длинному дьячку Павлюкану велел мазать кибитку и готовиться через час ехать с ним в уезд по благочинию, а работницу послал за Ахиллой.
Старогородская интеллигенция находила, что это не проповедь, а революция, и что если протопоп пойдет говорить в таком духе, то чиновным людям скоро
будет неловко даже
выходить на улицу.
Это
были послы по Савелиеву душу: протопопа под надзором их требовали в губернский город. Через полчаса это знал весь город, и к дому Туберозова собрались люди, а через час дверь этого дома отворилась, и из нее
вышел готовый в дорогу Савелий. Наталья Николаевна провожала мужа, идучи возле него и склонясь своею голубиною головкой к его локтю.
Ахилла
вышел вслед за ним за ворота, но уже брички и видно не
было.
Добравшись до последней двадцатипятирублевой ассигнации в своей коробке, она испугалась, что у них скоро не
будет ни гроша, и решила просить своего хозяина, жандарма, подождать на них за квартиру, пока
выйдет им прощение.
Было и еще получено письмо от Ахиллы, где он писал, что «счастливым случаем таки свиделся с Препотенским и думал с ним за прошедшее биться, но
вышел всему тому совсем другой оборот, так что он даже и
был у него в редакции, потому что Варнава теперь уже
был редактором, и Ахилла видел у него разных „литератов“ и искренно там с Варнавой примирился.
— И взаправду теперь, — говорил он, — если мы от этой самой ничтожной блохи пойдем дальше, то и тут нам ничего этого не видно, потому что тут у нас ни книг этаких настоящих, ни глобусов, ни труб, ничего нет. Мрак невежества до того, что даже, я тебе скажу, здесь и смелости-то такой, как там, нет, чтоб очень рассуждать! А там я с литератами, знаешь, сел, полчаса посидел, ну и вижу, что религия, как она
есть, так ее и нет, а блоха это положительный хвакт. Так по науке
выходит…
Я подошел к лавочке, где были ситцы и платки, и накупил всем нашим девушкам по платью, кому розовое, кому голубое, а старушкам по малиновому головному платку; и каждый раз, что я опускал руку в карман, чтобы заплатить деньги, — мой неразменный рубль все был на своем месте. Потом я купил для ключницыной дочки, которая должна
была выйти замуж, две сердоликовые запонки и, признаться, сробел; но бабушка по-прежнему смотрела хорошо, и мой рубль после этой покупки благополучно оказался в моем кармане.
Неточные совпадения
Здесь
есть один помещик, Добчинский, которого вы изволили видеть; и как только этот Добчинский куда-нибудь
выйдет из дому, то он там уж и сидит у жены его, я присягнуть готов…
Как только
пить надумали, // Влас сыну-малолеточку // Вскричал: «Беги за Трифоном!» // С дьячком приходским Трифоном, // Гулякой, кумом старосты, // Пришли его сыны, // Семинаристы: Саввушка // И Гриша, парни добрые, // Крестьянам письма к сродникам // Писали; «Положение», // Как
вышло, толковали им, // Косили, жали, сеяли // И
пили водку в праздники // С крестьянством наравне.
Я тут!» // Тужила я по Демушке, // Как им
была беременна, — // Слабенек родился, // Однако
вышел умница:
С Ермилом денег не
было, // Уж сам ли он сплошал, // Схитрили ли подьячие, // А дело
вышло дрянь!
Не ветры веют буйные, // Не мать-земля колышется — // Шумит,
поет, ругается, // Качается, валяется, // Дерется и целуется // У праздника народ! // Крестьянам показалося, // Как
вышли на пригорочек, // Что все село шатается, // Что даже церковь старую // С высокой колокольнею // Шатнуло раз-другой! — // Тут трезвому, что голому, // Неловко… Наши странники // Прошлись еще по площади // И к вечеру покинули // Бурливое село…
