Неточные совпадения
Умна и пытлива она была необычайно; доброте и чистосердечию ее не было меры и пределов: никто в целом
доме не мог припомнить ни одного случая, чтобы Маничка когда-нибудь
на кого-нибудь рассердилась или кого-нибудь чем-нибудь обидела.
Жили Норки в небольшом деревянном
доме на углу одной из ближайших линий и Большого проспекта,
дома которого, как известно, имеют вдоль фасадов довольно густые и тенистые садики, делающие проспект едва ли не самою приятною улицею не только острова, но и всего Петербурга.
— Послушайте-ка! — позвала она меня к себе. — Вот умора-то! Бабушка посылала Вермана купить канарейку с клеткой, и этот Соваж таки протащил ей эту клетку так, что никто ее не видал; бабушка теперь ни одной души не пускает к себе в комнату, а канарейка трещит
на весь
дом, и Манька-плутовка догадывается,
на что эта канарейка. Преуморительно.
— А я, Марья Ивановна, не знал, что сегодня день вашего рождения и что я вас увижу нынче, — начал Истомин. — Я принес вам то, что у меня было
дома, и вы тоже будете так снисходительны — возьмете это от меня
на память о моем знакомстве с вами и о вашем совершеннолетии.
На одном каком-то повороте мне послышалось, будто Истомин говорил Мане, что он никак не может забыть ее лица; потом еще раз послышалось мне, что он нервным и настойчивым тоном добивался у нее «да или нет?», и потом я ясно слышал, как, прощаясь с ним у дверей своего
дома, Маня робко уронила ему тихое «да».
— Мутерхен [Матушка (нем.)] моей нет
дома, — проговорила, тщательно разбивая
на окне новый крепкий орех, Ида.
Я с особенным удовольствием согласился с Шульцем и, провожая его к двери, с особенным удовольствием пожал его руку. Фридрих Фридрихович уехал от меня с самым деловым выражением
на лице и часа через два заехал с банкирским векселем
на торговый
дом в Парме.
Все избегали самомалейшего намека
на то, что случилось, и жили по английской пословице, запрещающей в
доме повешенного говорить о веревке.
Нынче у Риперта будет
на вечере Бер — человек, который целый век сидит
дома, сам делает сбрую для своих лошадей, ложится спать в девять часов непременно и, к довершению всех своих чудачеств, женился
на русской, которая, однако, заболела, захирела и, говорят, непременно скоро умрет с тоски.
И он не договорил, что он видел, еще более потому, что в это время стоявшего против дверей конюха кто-то ужасно сильно толкнул кулаком в брюхо и откинул его от стены
на целую сажень. Слесарный ученик отлетел еще далее и вдобавок чрезвычайно несчастливо воткнулся головою в кучу снега, которую он сам же и собрал, чтобы слепить здесь белого великана, у которого в пустой голове будет гореть фонарь, когда станут расходиться по
домам гости.
Со мною, разумеется, не было ничего, ни одного зильбергроша, потому что я шла ведь, надеюсь, в семейный
дом, а не
на складчину.
Наконец, чего долго ждешь, того иногда и дождешься: в
дом Норков, как с неба, упала новость. Религиозное настроение Софьи Карловны так и приняло ее как посланницу неба, несмотря
на то, что новость эту принес им полицейский городовой Васильевского острова.
Ида побледнела. Вермана четвертый день не было
дома, и новость эта могла касаться его непосредственно. Соваж первого мая отправился
на екатерингофское гулянье и не мог встретить серьезных препятствий отыскаться
на пятый день в виде тела, принадлежащего Норкам.
Тому, что «беды ходят толпами», верили, впрочем, все в семействе Норков, и потому, когда Шульц объявил, что по случаю этого несчастья он откладывает
на неделю переход в свой новый
дом, отстроенный
на Среднем проспекте, то и Берта Ивановна и Софья Карловна это совершенно одобрили.
Прошла неделя, Вермана схоронили; Шульц перебрался в свой
дом, над воротами которого
на мраморной белой доске было иссечено имя владельца и сочиненный им для себя герб. Шульц нигде не хлопотал об утверждении ему герба и не затруднялся особенно его избранием; он, как чисто русский человек, знал, что «у нас в Разсеи из эстого просто», и изобразил себе муравейник с известной надписью голландского червонца: «Concordia res parvae crescunt». [При согласии и малые дела вырастают (лат.).]
Но тем не менее он, однако, опять наседал
на гостей с новой бутылкой и самыми убедительными доводами. Наливая стакан своему домовому доктору, который выразил опасение, не будет ли в новом
доме сыро, — Шульц говорил...
«Токарное заведение, магазин и квартира передаются. Об условиях отнестись в контору негоцианта Шульца et C-nie, В. О., собственный
дом на Среднем проспекте».
В это время в трех прекрасных комнатах
на антресолях в
доме богатого негоцианта Шульца умерла Софья Карловна Норк.
Но не слыхать этих бесед Иды за окнами Шульцева
дома, и проносящиеся мимо этих окон сами себе надоевшие праздные, скучные люди и молчаливо бредущий прохожий слышат и понимают из них не более, чем каменный коломенский Иван и его расплывшаяся Марья, истуканами стоящие в зале, где василеостровская Ида своим незримым рукоположением низводит наследственную благодать духа
на детей василеостровского Шульца.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в
дом целый полк
на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
А вы — стоять
на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в
дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож
на такого человека, что хочет подать
на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит
на цыпочках вслед за квартальными.)
Его благородию, милостивому государю, Ивану Васильевичу Тряпичкину, в Санкт-Петербурге, в Почтамтскую улицу, в
доме под номером девяносто седьмым, поворотя
на двор, в третьем этаже направо».
Неласково // Глядит
на них семья, // Они в
дому шумливые, //
На улице драчливые, // Обжоры за столом…
Ни
дома уцелевшего, // Одна тюрьма спасенная, // Недавно побеленная, // Как белая коровушка //
На выгоне, стоит.