Неточные совпадения
Ничего живописного
не было в положении этого подгородного монастыря: как-то потерянно смотрел он своими красными башенками, на которые
не было сделано даже и всходов.
Ничего-таки, ровно
ничего в нем
не было располагающего ни к мечте, ни к самоуглублению.
Все глаза на этом бале
были устремлены на ослепительную красавицу Бахареву; император прошел с нею полонез, наговорил любезностей ее старушке-матери,
не умевшей
ничего ответить государю от робости, и на другой день прислал молодой красавице великолепный букет в еще более великолепном порт-букете.
— Экипаж на житный двор, а лошадей в конюшню! Тройку рабочих пусть выведут пока из стойл и поставят под сараем, к решетке. Они смирны, им
ничего не сделается. А мы пойдемте в комнаты, — обратилась она к ожидавшим ее девушкам и, взяв за руки Лизу и Женни, повела их на крыльцо. — Ах, и забыла совсем! — сказала игуменья, остановясь на верхней ступеньке. — Никитушка! винца ведь
не пьешь, кажется?
— С год уж ее
не видала.
Не любит ко мне, старухе, учащать, скучает. Впрочем, должно
быть, все с гусарами в амазонке ездит. Болтается девочка,
не читает
ничего,
ничего не любит.
— Кто ж это вам сказал, что здесь
ничего не делают?
Не угодно ли присмотреться самой-то тебе поближе. Может
быть, здесь еще более работают, чем где-нибудь. У нас каждая почти одним своим трудом живет.
Сестра Феоктиста сняла со стены мантию и накинула ее на плечи игуменьи. Мать Агния
была сурово-величественна в этой длинной мантии. Даже самое лицо ее как-то преобразилось:
ничего на нем
не было теперь, кроме сухости и равнодушия ко всему окружающему миру.
Я-то тогда девчонка
была,
ничего этого
не понимала.
А Великий пост
был: у нас в доме как вот словно в монастыре, опричь грибов
ничего не варили, да и то по середам и по пятницам без масла.
— Умру, говорит, а правду
буду говорить. Мне, говорит, сработать на себя
ничего некогда, пусть казначею за покупками посылают. На то она, говорит, казначея, на то
есть лошади, а я
не кульер какой-нибудь, чтоб летать. Нравная женщина!
Другой в его положении, может
быть, нашел бы много неприятного, другого задевали бы и высокомерное, несколько презрительное третирование камергерши, и совершенное игнорирование его личности жирным управителем из дворовых, и холопское нахальство камергерской прислуги, и неуместные шутки барчонка, но Помада
ничего этого
не замечал.
В обед пришла костоправка, старушка-однодворка. Стали будить Помаду, но он
ничего не слыхал. У него
был глубокий обморок, вслед за которым почти непосредственно начался жестокий бред и страшный пароксизм лихорадки.
— Вы здесь
ничем не виноваты, Женичка, и ваш папа тоже. Лиза сама должна
была знать, что она делает. Она еще ребенок, прямо с институтской скамьи и позволяет себе такие странные выходки.
—
Не бил, а так вот
пилил бы. Да ведь тебе что ж это. Тебе это
ничего. Ты
будешь пешкою у мужа, и тебе это все равно
будет, —
будешь очень счастлива.
— Ну и что ж,
ничего бы
не было, если бы и видели.
— Я их
буду любить, я их еще… больше
буду лю… бить. Тут я их скорее перестану любить. Они, может
быть, и доб… рые все, но они так странно со мною об… обра… щаются. Они
не хотят понять, что мне так нельзя жить. Они
ничего не хотят понимать.
— Да,
не все, — вздохнув и приняв угнетенный вид, подхватила Ольга Сергеевна. — Из нынешних институток
есть такие, что, кажется, ни перед чем и ни перед кем
не покраснеют. О чем прежние и думать-то, и рассуждать
не умели, да и
не смели, в том некоторые из нынешних с старшими зуб за зуб. Ни советы им, ни наставления,
ничто не нужно. Сами всё больше других знают и никем и
ничем не дорожат.
— Ну, и так до сих пор: кроме «да» да «нет», никто от нее ни одного слова
не слышал. Я уж
было и покричал намедни, —
ничего, и глазом
не моргнула. Ну, а потом мне жалко ее стало, приласкал, и она ласково меня поцеловала. — Теперь вот перед отъездом моим пришла в кабинет сама (чтобы
не забыть еще, право), просила ей хоть какой-нибудь журнал выписать.
В комнате
не было ни чемодана, ни дорожного сака и вообще
ничего такого, что свидетельствовало бы о прибытии человека за сорок верст по русским дорогам. В одном углу на оттоманке валялась городская лисья шуба, крытая черным атласом, ватный капор и большой ковровый платок; да тут же на полу стояли черные бархатные сапожки, а больше
ничего.
— Ну, об этом
будем рассуждать после, а теперь я за вами послала, чтобы вы как-нибудь достали мне хоть рюмку теплого вина, горячего чаю, хоть чего-нибудь, чего-нибудь. Я иззябла, совсем иззябла, я больна, я замерзала в поле… и даже обморозилась… Я вам хотела написать об этом, да… да
не могла… руки вот насилу оттерли снегом… да и ни бумаги,
ничего нет… а люди всё переврут…
Лиза смотрела в огонь и
ничего не слыхала. Она
была очень слаба и расстроена.
Более в целом городе
не было ничего достопримечательного в топографическом отношении, а его этнографическою стороною нам нет нужды обременять внимание наших читателей, поелику эта сторона
не представляет собою никаких замечательных особенностей и
не выясняет положения действующих лиц в романе.
По обстоятельствам, Женни должна
была познакомиться с некоторыми местными дамами и девицами, но из этого знакомства
ничего не вышло.
— Что ж такое
было? — спросила она ее наконец. — Ты расскажи, тебе
будет легче, чем так. Сама супишься, мы
ничего не понимаем: что это за положение?
—
Ничего. Я
не знаю, что вы о ней сочинили себе: она такая же — как
была. Посолиднела только, и больше
ничего.
Солнце, совсем спускаясь к закату, слабо освещало бледно-оранжевым светом окна и трепетно отражалось на противоположных стенах. Одни комнаты
были совершенно пусты, в других оставалась кое-какая мебель, закрытая или простынями, или просто рогожами. Только одни кровати
не были ничем покрыты и производили неприятное впечатление своими пустыми досками.
— Да, считаю, Лизавета Егоровна, и уверен, что это на самом деле. Я
не могу
ничего сделать хорошего: сил нет. Я ведь с детства в каком-то разладе с жизнью. Мать при мне отца поедом
ела за то, что тот
не умел низко кланяться; молодость моя прошла у моего дяди, такого нравственного развратителя, что и нет ему подобного. Еще тогда все мои чистые порывы повытоптали. Попробовал полюбить всем сердцем… совсем черт знает что вышло. Вся смелость меня оставила.
—
Ничего не сделаешь,
будет солдатом непременно.
Свиные глазки тонули в нем,
ничего не выражая, и самою замечательною особенностию этой головы
была ее странная растительность.
— Отстань,
не могу я
пить ничего, — отвечал Розанов.
Она
не знала о нем
ничего дурного, но во всех его движениях, в его сосредоточенности и сдержанности для нее
было что-то неприятное.
— И еще… — сказала Лиза тихо и
не смотря на доктора, — еще…
не пейте, Розанов. Работайте над собой, и вы об этом
не пожалеете: все
будет, все придет, и новая жизнь, и чистые заботы, и новое счастье. Я меньше вас живу, но удивляюсь, как это вы можете
не видеть
ничего впереди.
Но только во всем, что произошло около нас с тех пор, как вы дома, я
не вижу
ничего, что
было бы из ряда вон.
— Что выбрал, Евгения Петровна! Русский человек зачастую сапоги покупает осмотрительнее, чем женится. А вы то скажите, что ведь Розанов молод и для него возможны небезнадежные привязанности, а вот сколько лет его знаем, в этом роде
ничего похожего у него
не было.
— В самом деле, я как-то
ничего не замечал, — начал он, как бы разговаривая сам с собою. — Я видел только себя, и ни до кого остальных мне
не было дела.
— Ну, о то ж само и тут. А ты думаешь, что як воны що скажут, так вже и бог зна що поробыться! Черт ма!
Ничего не буде з московьскими панычами. Як ту письню
спивают у них: «Ножки тонки, бочка звонки, хвостик закорючкой». Хиба ты их за людей зважаешь? Хиба от цэ люди? Цэ крученые панычи, та и годи.
—
Ничего, значит, народ
не думает, — ответил Белоярцев, который незадолго перед этим вошел с Завулоновым и сел в гостиной, потому что в зале человек начал приготовлять закуску. — Думает теперича он, как ему что ни в самом что ни
есть наилучшем виде соседа поприжать.
— Цели Марфы Посадницы узки, — крикнул Бычков. — Что ж, она стояла за вольности новгородские, ну и что ж такое? Что ж такое государство? — фикция. Аристократическая выдумка и
ничего больше, а свобода отношений
есть факт естественной жизни. Наша задача и задача наших женщин шире. Мы прежде всех разовьем свободу отношений. Какое право неразделимости? Женщина
не может
быть собственностью. Она родится свободною: с каких же пор она делается собственностью другого?
— Между ними
есть честнейшие люди. Я
не смею возражать
ничего против всех, но Розанова, Райнера и маркизу… за что же их? Они еще могут пригодиться.
Вообще
было много оснований с большою обстоятельностью утверждать, что политичность Рогнеды Романовны, всех ее сестер и самой маркизы много выигрывала от того, что они
не знали
ничего такого, что стоило бы скрывать особенно ловкими приемами, но умели жить как-то так, что как-то всем о них хотелось расспросить.
Искренно ответили только Арапов и Бычков, назвавшие себя прямо красными. Остальные, даже
не исключая Райнера, играли словами и выходили какими-то пестрыми. Неприкосновенную белизну сохранили одни феи, да еще Брюхачев с Белоярцевым
не солгали. Первый
ничего не ответил и целовал женину руку, а Белоярцев сказал, что он в жизни понимает только одно прекрасное и никогда
не будет принадлежать ни к какой партии.
Вход, передняя и зал также подходили к лакею. В передней помещалась массивная ясневая вешалка и мизерное зеркальце с фольговой лирой в верху черной рамки; в углу стояла ширма, сверх которой виднелись вбитые в стенку гвозди и развешанная на них простыня. Зал
ничем не изобличал сенаторского жилья. В нем стояли только два большие зеркала с хорошими подзеркальниками. Остальное все
было грязновато и ветхо, далее
была видна гостиная поопрятнее, а еще далее — довольно роскошный женский будуар.
— Да, может
быть; но у ней столько серьезных занятий, что я
не думаю, чтоб ей доставало времени на мимолетные знакомства. Да и Лизанька
ничего не найдет в ней для своих лет.
Розанов чуть
было не заикнулся о Лизе, но
ничего не сказал и уехал, думая: «Может
быть и к лучшему, что Лизавета Егоровна отказалась от своего намерения. Кто знает, что выйдет, если они познакомятся?»
— А вы у меня ни во что
не смейте мешаться, — пригрозила она стоявшему посреди залы мужу, —
не смейте
ничего рассказывать: Серж через три дня
будет в Богатыревке.
У мужиков на полу лежали два войлока, по одной засаленной подушке в набойчатых наволочках, синий глиняный кувшин с водою, деревянная чашка, две ложки и мешочек с хлебом; у Андрея же Тихоновича в покое
не было совсем
ничего, кроме пузыречка с чернилами, засохшего гусиного пера и трех или четырех четвертушек измаранной бумаги. Бумага, чернила и перья скрывались на полу в одном уголке, а Андрей Тихонович ночлеговал, сворачиваясь на окне, без всякой подстилки и без всякого возглавия.
—
Не солоно хлебавши, — досказал генерал с ядовитою улыбкой, в которой, впрочем,
не было ничего особенно обидного для депутатов, о которых шла речь.
— Ну да, социалист, конечно. Другого-то ведь
ничего быть не может.
— У вас
ничего подозрительного
не нашли, и на том дело и кончено. Только одно подозрение
было.
—
Ничего! — радостно произнес он навстречу входившему Бычкову, с которым они только что наблюдали друг друга без масок. — Подозрение
было, и теперь все кончено. Хорошо, что я дома
не ночевал, а то, черт возьми, напрасно бы сцена могла выйти: я бы их всех в шею.