Неточные совпадения
В эти минуты я чувствую то же самое: пока я писала о бабушке и других предках Протозановского дома, я
не ощущала ничего подобного, но когда теперь мне приходится нарисовать на память ближайших бабушкиных друзей, которых княгиня избирала
не по роду и общественному положению, а
по их внутренним, ей одной вполне известным преимуществам, я чувствую в
себе невольный трепет.
Она садилась у помещиков только
по повторенному приглашению, и то
не иначе, как в детской или в какой-нибудь другой «непарадной» комнате; чаю позволяла
себе выпивать из рук хозяйки
не более как две чашечки, а если ее где-нибудь в чужом доме застигала ночь, то она или непременно просилась ночевать с нянюшками, или
по крайней мере ложилась «на стульях».
Дело это вышло из того, что Марье Николаевне, которая
не уставала втирать своих братьев во всеобщее расположение и щеголять их образованностью и талантами, пришло на мысль просить Ольгу Федотовну, чтобы та в свою очередь как-нибудь обиняком подбила бабушку еще раз позвать к
себе богослова и поговорить с ним по-французски.
Бабушка в этот день была, по-видимому,
не в таком покорном настроении духа: она как будто вспомнила что-то неприятное и за обедом, угощая у
себя почетного гостя, преимущественно предоставляла занимать его дяде, князю Якову Львовичу, а сама была молчалива. Но когда архиерей, сопровождаемый громким звоном во все колокола, выехал из родного села в карете, запряженной шестериком лучших бабушкиных коней, княгиня даже выразила на него дяде и maman свою «критику».
Говоря нынешним книжным языком, я, может быть, всего удачнее выразилась бы, сказав, что бабушка ни одной из своих целей
не преследовала
по особому, вдаль рассчитанному плану, а достижение их пришло ей в руки органически, самым простым и самым правильным, но совершенно незаметным образом, как бы само
собою.
Мы ведь здесь русские, и вот друг мой Марья Николаевна… она по-французски и
не понимает, и может подумать что-нибудь на ее счет, и обидеться может…» И все говорит, бывало, этак чаще всего за меня, так что даже, право, мученье это мне было при гостях сидеть; но огорчать я ее
не могла и друзей через это приобретала: кого она этак хорошо с своими извинениями отчитает, сам же после этого над
собою смеется.
— Так
не обидься, пожалуйста, я тебе в бричку сослала шелковый отрез на платье…
Не тебе, понимаешь, а жене твоей… на память и в благодарность, что пешком шла, когда ты мне трубача привез, — добавила княгиня, видя, что гость начал как-то необыкновенно отдуваться и хлопать
себя пальцем
по левой ноздре.
Впрочем, я так близко знаю тех, о ком говорю, что
не могу сделать грубых промахов в моем рассказе, который буду продолжать с того, как повела
себя княгиня Варвара Никаноровна в Петербурге, где мы ее оставили в конце первой части моей хроники, любующеюся преобразованным
по ее мысли Дон-Кихотом Рогожиным.
По этому поводу произошел разговор, после которого Хотетова стала повсюду порицать бабушку за неверие. Предоставляю всякому судить, сколько справедливого заключало в
себе это порицание, но оно было отнюдь
не несправедливее других порицаний, которым бабушка подверглась со стороны своих религиозных воззрений: ее знакомые вольтерьянцы называли ее «попадьей» и «московскою просвирней», а ханжи с ужасом шептали, что даже сомнительно: «верит ли она в бога».
По-моему, это одна пустая слабость, которой я никогда в других
не осуждаю, но
не уважаю, а в
себе и подавно допустить
не могу.
Сначала они немножко дулись друг на друга: Gigot, увидав перед
собою длинного костюмированного человека с одним изумрудным глазом, счел его сперва за сумасшедшего, но потом, видя его всегда серьезным, начал опасаться:
не философ ли это,
по образцу древних, и
не может ли он его, господина Gigot, на чем-нибудь поймать и срезать?
Замечу мимоходом, что, кроме моего отца, в роду нашем уже никто
не имел большого сходства с княгинею Варварою Никаноровной; все, и в этом числе сама она, находили большое сходство с
собою во мне, но я никогда
не могла освободиться от подозрения, что тут очень много пристрастия и натяжки: я напоминала ее только моим ростом да общим выражением,
по которому меня с детства удостоили привилегии быть «бабушкиною внучкой», но моим чертам недоставало всего того, что я так любила в ее лице, и,
по справедливости говоря, я
не была так красива.
В гости Червев никогда ни к кому
не хаживал: гулял он обыкновенно около часа за городом
по выгону, а потом возвращался назад в училище и «списывал
себе что-то из одной книги в другую».
Теперь этой «святой женщине» предстояло только избрать жениха княжне, но это ей было
не трудно: жених уже был готов, он сам избрал
себя в это звание, и ему же принадлежал и весь объясненный мною план, который графиня считала своим только
по самообольщению.
И действительно, граф к вечеру мог уже переехать в карете к
себе, а через два дня был на ногах по-прежнему молодцом и уже
не застал Рогожина в доме тещи. Дон-Кихот был выслан из Петербурга в тот же день, как он уронил графа, потянув из-под его ног ковер. Княгиня наскоро призвала его и сказала...
Им внушают — почитать
себя за важное и необходимое в руководстве другими, а по-моему, первое начало, чтобы сей глупости
не доверяли и руководить людьми
не стремились, а
себя умнее руководили.
Княгиня была в восторге от этого письма.
Не знаю, что именно ее в нем пленяло; но, конечно, тут имело значение и слово «о счастии в самых бедствиях». Она и сама почитала такое познание драгоценнее всяких иных знаний, но
не решалась это высказать, потому что считала
себя «профаном в науках». Притом бабушка хотя и
не верила, что «древле было все лучше и дешевле», но ей нравились большие характеры, с которыми она была знакома
по жизнеописаниям Плутарха во французском переводе.
Она в этот день встала утром очень рано: хотя
по ее глазам и покрасневшему носику видно было, что она
не спала целую ночь и все плакала, но она умылась холодной водицей и тотчас же спозаранков начала бодро ходить
по дому и со всеми прощаться и всем наказывать от
себя поклон Рогожину, Марье Николаевне и многим другим лицам домашнего круга.
Эти скромные картины русской ранней весны превосходны, весело зеленеющие озими играют на солнце; поднятый к яровому посеву тучный чернозем лежит как бархат и греется, тихие ручейки и речки то мелькают в перелогах, как волшебные зеркала в изумрудных рамах, то вьются как ленты, отражая в
себе облака, — грунтовые дороги обсохли, но еще
не завалены пылью — езда
по ним удобна и приятна: копыта бегущих коней
не пылят и стучат мягко, колеса катят совсем без шуму, и след позади только маслится…
Княгиня,
по словам Ольги Федотовны, после этого в три дня постарела и сгорбилась больше, чем во многие годы. Она изменилась и в нраве: навсегда перестала шутить, никого
не осуждала и часто, как в мечте, сама говорила с
собою...
До восьми лет он жил с своим младшим братом Димитрием и сестрою княжною Настасьею Львовною под единственным надзором их матери, княгини Варвары Никаноровны, про которую
по всей истине позволительно сказать, что ее можно было послать командовать полком и присутствовать
не только в сенате, но даже и в синоде, и она нигде бы
себя лицом в грязь
не уронила.
— Она-то и мылась и гладилась
по целым дням, и все
не по-людски, а в особом виде: ногти одни
по целому часу в кипяченом теплом вине держала, чтобы были розовы, а на ночь и руки и лицо каким-то жиром намазывала и так и спала в перчатках, и чтобы, боже сохрани, никто к ней подойти
не смел, а утром всякий день приказывала
себе из коровьего молока ванны делать и вся в молоко садилась.
— В Англии же, — говорил он, — всякий человек читает библию и, принимая ее
не исторически, а религиозно, воспитывает в
себе дух
не евангельский, а политический, — что,
по мнению дяди, мешало истинному преуспению в духе учения Христова.
Устроив это так, чтобы этот аксессуар религии доминировал в судилище над всеми
по положению установленными атрибутами, Яков Львович потребовал, чтобы его заседатель духовного звания сидел с ним за столом безотлучно
по правую его руку, а чтобы
не терпел урона в своих доходах, Яков Львович и ему положил от
себя вознаграждение, разумеется
не скудною рукою, и затем, обставясь как надо, сел на судейское кресло.
Зять накупил тысяч на двадцать хлеба, половину на деньги, половину в долг под тещину поруку; снарядил на ее же кредит баржи и отправился от пристани вниз
по реке, но, как известно, беда одна
не любит ходить, а всегда ведет за
собою другую, и зять нашей старушки потонул, спасая груз своего разбившегося каравана, и сразу нанес семейству старушки такой удар, что дела их зашатались.
Такой отказ был бы «невеликодушен», а дядя ничего невеликодушного
не мог
себе позволить, и потому он
не успел оглянуться, как у него на руках явилась целая куча сирот с их плохими, сиротскими делишками, и потом что ни год, то эта «поистине огромная опека» у Якова Львовича возрастала и, наконец, возросла до того, что он должен был учредить при своей вотчинной конторе целое особое отделение для переписки и отчетности
по опекунским делам.
С тех пор как она вышла замуж за Якова Львовича, который имел за
собою двадцать восемь поколений, восходящих до Рюрика, но тем
не менее вел
себя,
по ее мнению, вульгарно и
не только знался с людьми, способными «ссориться и мириться», но и сам иным благоволил, с другими
не ладил,
не разбирая их положения, и
не ладил бог весть из-за чего,
по побуждениям, которых Наталья Ярославовна
не только
не могла понять, но даже
не допускала, чтобы что-нибудь подобное могло иметь в жизни место и значение.