Неточные совпадения
— Подумайте сами, мадам Шойбес, — говорит он, глядя
на стол, разводя руками и щурясь, — подумайте, какому риску я здесь подвергаюсь! Девушка
была обманным образом вовлечена в это… в как его… ну, словом, в дом терпимости, выражаясь высоким слогом. Теперь родители разыскивают ее через полицию. Хорошо-с. Она попадает из одного места в другое, из пятого в десятое… Наконец след находится у
вас, и главное, — подумайте! — в моем околотке! Что я могу поделать?
— Я ему говорю: «Иди, негодяй, и заяви директору, чтобы этого больше не
было, иначе папа
на вас на всех донесет начальнику края». Что же
вы думаете? Приходит и поверит: «Я тебе больше не сын, — ищи себе другого сына». Аргумент! Ну, и всыпал же я ему по первое число! Ого-го! Теперь со мной разговаривать не хочет. Ну, я ему еще покажу!
— Может
быть, и
на улице…
Вы хотя бы апельсином угостили. Можно спросить апельсин?
— Но самое главное, — продолжал Ярченко, пропустив мимо ушей эту шпильку, — самое главное то, что я
вас всех видел сегодня
на реке и потом там…
на том берегу… с этими милыми, славными девушками. Какие
вы все
были внимательные, порядочные, услужливые, но едва только
вы простились с ними,
вас уже тянет к публичным женщинам. Пускай каждый из
вас представит себе
на минутку, что все мы
были в гостях у его сестер и прямо от них поехали в Яму… Что? Приятно такое предположение?
— Если я
вам не в тягость, я
буду очень рад, — сказал он просто. — Тем более что у меня сегодня сумасшедшие деньги. «Днепровское слово» заплатило мне гонорар, а это такое же чудо, как выиграть двести тысяч
на билет от театральной вешалки. Виноват, я сейчас…
И вот, когда я глядел
на эту милую сцену и подумал, что через полчаса этот самый постовой
будет в участке бить ногами в лицо и в грудь человека, которого он до сих пор ни разу в жизни не видал и преступление которого для него совсем неизвестно, то —
вы понимаете! мне стало невыразимо жутко и тоскливо.
— Э! Чепуха! Хороший товарищ
выпить на чужой счет. Разве
вы сами не видите, что это самый обычный тип завсегдатая при публичном доме, и всего вероятнее, что он просто здешний кот, которому платят проценты за угощение, в которое он втравливает посетителей.
— Ну тебя в болото! — почти крикнула она. — Знаю я
вас! Чулки тебе штопать?
На керосинке стряпать? Ночей из-за тебя не спать, когда ты со своими коротковолосыми
будешь болты болтать? А как ты заделаешься доктором, или адвокатом, или чиновником, так меня же в спину коленом: пошла, мол,
на улицу, публичная шкура, жизнь ты мою молодую заела. Хочу
на порядочной жениться,
на чистой,
на невинной…
—
Будет вам, — сказала она лукаво. —
Вы сами еще учитесь. Куда же
вам девицу брать
на содержание.
— Ох! Ч!то
вы мне
будете говорить? Замечательный город! Ну, совсем европейский город. Если бы
вы знали, какие улицы, электричество, трамваи, театры! А если бы
вы знали, какие кафешантаны!
Вы сами себе пальчики оближете. Непременно, непременно советую
вам, молодой человек, сходите в Шато-де-Флер, в Тиволи, а также проезжайте
на остров. Это что-нибудь особенное. Какие женщины, ка-ак-кие женщины!
—
Вы знаете, мне все равно, что трефное, что кошерное. Я не признаю никакой разницы. Но что я могу поделать с моим желудком!
На этих станциях черт знает какой гадостью иногда накормят. Заплатишь каких-нибудь три-четыре рубля, а потом
на докторов пролечишь сто рублей. Вот, может
быть, ты, Сарочка, — обращался он к жене, — может
быть, сойдешь
на станцию скушать что-нибудь? Или я тебе пришлю сюда?
— Сейчас контроль пройдет, — сказал кондуктор, — так уж
вы будьте любезны постоять здесь с супругой
на площадке третьего класса.
— Ах, Захар! Опять «не полагается»! — весело воскликнул Горизонт и потрепал гиганта по плечу. — Что такое «не полагается»? Каждый раз
вы мне тычете этим самым своим «не полагается». Мне всего только
на три дня. Только заключу арендный договор с графом Ипатьевым и сейчас же уеду. Бог с
вами! Живите себе хоть один во всех номерах. Но
вы только поглядите, Захар, какую я
вам привез игрушку из Одессы!
Вы таки
будете довольны!
— Не
будем торговаться из-за мелочей. Тем более что ни
вы меня, ни я
вас не обманываем. Теперь большой спрос
на женщин. Что
вы сказали бы, господин Горизонт, если бы я предложила
вам красного вина?
— Вот я
вам и предлагаю, господин Горизонт, — не найдется ли у
вас невинных девушек? Теперь
на них громадный спрос. Я с
вами играю в открытую. За деньгами мы не постоим. Теперь это в моде. Заметьте, Горизонт,
вам возвратят ваших клиенток совершенно в том же виде, в каком они
были. Это,
вы понимаете, — маленький разврат, в котором я никак не могу разобраться…
— Если Ганс оказался бы трудолюбивым и бережливым человеком, то
вам совсем нетрудно
было бы через три-четыре года стать совершенно
на ноги. Как
вы думаете?
— Напрасно
вы брезгуете этим генералом, — сказала она. — Я знавала хуже эфиопов. У меня
был один Гость настоящий болван. Он меня не мог любить иначе… иначе… ну, скажем просто, он меня колол иголками в грудь… А в Вильно ко мне ходил ксендз. Он одевал меня во все белое, заставлял пудриться, укладывал в постель. Зажигал около меня три свечки. И тогда, когда я казалась ему совсем мертвой, он кидался
на меня.
— Не сердитесь, мой миленький. Я никогда не сменю
вас на другого. Вот
вам, ей-богу, честное слово! Честное слово, что никогда! Разве я не чувствую, что
вы меня хочете обеспечить?
Вы думаете, разве я не понимаю?
Вы же такой симпатичный, хорошенький, молоденький! Вот если бы
вы были старик и некрасивый…
— Миленький, зачем же его мучить? Может
быть, он спать хочет, может
быть, он устал? Пускай поспит. Уж лучше я поеду домой.
Вы мне дадите полтинник
на извозчика? Завтра
вы опять ко мне приедете. Правда, душенька?
— Да
вы не беспокойте себя, — возразила Любка, — мне и здесь,
на диване,
будет хорошо. А
вы устраивайтесь себе
на кровати.
— Вот и чудесно… И хорошо, и мило,-говорил Лихонин, суетясь около хромоногого стола и без нужды переставляя чайную посуду. — Давно я, старый крокодил, не
пил чайку как следует, по-христиански, в семейной обстановке. Садитесь, Люба, садитесь, милая, вот сюда,
на диван, и хозяйничайте. Водки
вы, верно, по утрам не
пьете, а я, с вашего позволения,
выпью… Это сразу подымает нервы. Мне, пожалуйста, покрепче, с кусочком лимона. Ах, что может
быть вкуснее стакана горячего чая, налитого милыми женскими руками?
— Теперь, — сказал Соловьев, возвратившись в номер и садясь осторожно
на древний стул, — теперь приступим к порядку дня.
Буду ли я
вам чем-нибудь полезен? Если
вы мне дадите полчаса сроку, я сбегаю
на минутку в кофейную и выпотрошу там самого лучшего шахматиста. Словом располагайте мною.
— Я, дети мои, ничего не знаю, а что и знаю, то — очень плохо. Но я ей
буду читать замечательное произведение великого грузинского поэта Руставели и переводить строчка за строчкой. Признаюсь
вам, что я никакой педагог: я пробовал
быть репетитором, но меня вежливо выгоняли после второго же урока. Однако никто лучше меня не сумеет научить играть
на гитаре, мандолине и зурне.
— Ja, mein Herr [Да, сударь (нем.)], — сказала равнодушно и немного свысока экономка, усаживаясь в низкое кресло и закуривая папиросу. —
Вы заплатиль за одна ночь и вместо этого взяль девушка еще
на одна день и еще
на одна ночь. Also [Стало
быть (нем.)],
вы должен еще двадцать пять рублей. Когда мы отпускаем девочка
на ночь, мы берем десять рублей, а за сутки двадцать пять. Это, как такса. Не угодно ли
вам, молодой человек, курить? — Она протянула ему портсигар, и Лихонин как-то нечаянно взял папиросу.
— Молодой человек! Я не знаю, чему
вас учат в разных ваших университетах, но неужели
вы меня считаете за такую уже окончательную дуру? Дай бог, чтобы у
вас были, кроме этих, которые
на вас, еще какие-нибудь штаны! Дай бог, чтобы
вы хоть через день имели
на обед обрезки колбасы из колбасной лавки, а
вы говорите: вексель! Что
вы мне голову морочите?
— А я знаю! — кричала она в озлоблении. — Я знаю, что и
вы такие же, как и я! Но у
вас папа, мама,
вы обеспечены, а если
вам нужно, так
вы и ребенка вытравите,многие так делают. А
будь вы на моем месте, — когда жрать нечего, и девчонка еще ничего не понимает, потому что неграмотная, а кругом мужчины лезут, как кобели, — то и
вы бы
были в публичном доме! Стыдно так над бедной девушкой изголяться, — вот что!
— Господа! — вдруг патетически воскликнул Ванька-Встанька, прервав пение и ударив себя в грудь. — Вот вижу я
вас и знаю, что
вы — будущие генералы Скобелев и Гурко, но и я ведь тоже в некотором отношении военная косточка. В мое время, когда я учился
на помощника лесничего, все наше лесное ведомство
было военное, и потому, стучась в усыпанные брильянтами золотые двери ваших сердец, прошу: пожертвуйте
на сооружение прапорщику таксации малой толики spiritus vini, его же и монаси приемлют.
— А я всех, именно всех! Скажите мне, Сергей Иванович, по совести только скажите, если бы
вы нашли
на улице ребенка, которого кто-то обесчестил, надругался над ним… ну, скажем, выколол бы ему глаза, отрезал уши, — и вот
вы бы узнали, что этот человек сейчас проходит мимо
вас и что только один бог, если только он
есть, смотрит не
вас в эту минуту с небеси, — что бы
вы сделали?
У каждой из
вас будут откладываться и храниться у меня ежемесячные взносы и откладываться
на ваше имя в банкирскую контору, где
на них
будут расти проценты и проценты
на проценты.
—
Вы говорите золотые истины, Эмма Эдуардовна Я брошу моего, но не сразу.
На это мне нужно
будет недели две. Я постараюсь, чтобы он не являлся сюда. Я принимаю ваше предложение.
—
Вы видите, Эмма Эдуардовна, что я во всем согласна с
вами, но за это прошу
вас исполнить одну мою просьбу. Она
вам ничего не
будет стоить. Именно, надеюсь,
вы позволите мне и другим девицам проводить покойную Женю
на кладбище.
— Принесите нам сюда полбутылки шампанского, только настоящего — Rederer demi sec и похолоднее. Ступай живо! — приказала она швейцару, вытаращившему
на нее глаза. — Мы
выпьем с
вами, Тамара, за новое дело, за наше прекрасное и блестящее будущее.
«Я к
Вам являюсь от той, которая однажды в доме, неназываемом громко, плакала, стоя перед
Вами на коленях, после того, как
Вы спели романс Даргомыжского.
— Мы знакомы еще с того шального вечера, когда
вы поразили нас всех знанием французского языка и когда
вы говорили. То, что
вы говорили,
было — между нами — парадоксально, но зато как это
было сказано!.. До сих пор я помню тон вашего голоса, такой горячий, выразительный… Итак… Елена Викторовна, — обратился он опять к Ровинской, садясь
на маленькое низкое кресло без спинки, — чем я могу
быть вам полезен? Располагайте мною.
— Гм… Сегодня… Не ручаюсь — вряд ли успеем… Но вот
вам моя памятная книжка. Вот хотя бы
на этой странице, где у меня знакомые
на букву Т., — так и напишите: Тамара и ваш адрес. Часа через два я
вам дам ответ. Это
вас устраивает? Но опять повторяю, что, должно
быть,
вам придется отложить похороны до завтра… Потом, — простите меня за бесцеремонность, — нужны, может
быть, деньги?
Тамара протянула священнику две бумаги, присланные ей накануне Рязановым, и сверх них три кредитных билета по десять рублей. — Я
вас попрошу, батюшка, все как следует, по-христиански. Она
была прекрасный человек и очень много страдала. И уж
будьте так добры,
вы и
на кладбище ее проводите и там еще панихидку…