Неточные совпадения
В то время он
и сам
еще не верил этим мечтам своим
и только раздражал себя их безобразною, но соблазнительною дерзостью.
Теперь же, месяц спустя, он уже начинал смотреть иначе
и, несмотря на все поддразнивающие монологи о собственном бессилии
и нерешимости, «безобразную» мечту как-то даже поневоле привык считать уже предприятием, хотя все
еще сам себе не верил.
«Это у злых
и старых вдовиц бывает такая чистота», — продолжал про себя Раскольников
и с любопытством покосился на ситцевую занавеску перед дверью во вторую крошечную комнатку, где стояли старухины постель
и комод
и куда он
еще ни разу не заглядывал.
— Да ведь
и прежнему закладу срок.
Еще третьего дня месяц как минул.
— Ваша воля. —
И старуха протянула ему обратно часы. Молодой человек взял их
и до того рассердился, что хотел было уже уйти; но тотчас одумался, вспомнив, что идти больше некуда
и что он
еще и за другим пришел.
Молодой человек спорить не стал
и взял деньги. Он смотрел на старуху
и не спешил уходить, точно ему
еще хотелось что-то сказать или сделать, но как будто он
и сам не знал, что именно…
— Я вам, Алена Ивановна, может быть, на днях,
еще одну вещь принесу… серебряную… хорошую… папиросочницу одну… вот как от приятеля ворочу… — Он смутился
и замолчал.
Чувство бесконечного отвращения, начинавшее давить
и мутить его сердце
еще в то время, как он только шел к старухе, достигло теперь такого размера
и так ярко выяснилось, что он не знал, куда деться от тоски своей.
Кроме тех двух пьяных, что попались на лестнице, вслед за ними же вышла
еще разом целая ватага, человек в пять, с одною девкой
и с гармонией.
Но никто не разделял его счастия; молчаливый товарищ его смотрел на все эти взрывы даже враждебно
и с недоверчивостью. Был тут
и еще один человек, с виду похожий как бы на отставного чиновника. Он сидел особо, перед своею посудинкой, изредка отпивая
и посматривая кругом. Он был тоже как будто в некотором волнении.
Он беспрерывно взглядывал на чиновника, конечно,
и потому
еще, что
и сам тот упорно смотрел на него,
и видно было, что тому очень хотелось начать разговор.
Одна только
еще держалась кое-как
и на нее-то он
и застегивался, видимо желая не удаляться приличий.
В бедности вы
еще сохраняете свое благородство врожденных чувств, в нищете же никогда
и никто.
Медаль… ну медаль-то продали… уж давно… гм… похвальный лист до сих пор у ней в сундуке лежит,
и еще недавно его хозяйке показывала.
Потом, уже достигнув зрелого возраста, прочла она несколько книг содержания романтического, да недавно
еще, через посредство господина Лебезятникова, одну книжку «Физиологию» Льюиса [«Физиология» Льюиса — книга английского философа
и физиолога Д. Г. Льюиса «Физиология обыденной жизни», в которой популярно излагались естественно-научные идеи.] — изволите знать-с? — с большим интересом прочла,
и даже нам отрывочно вслух сообщала: вот
и все ее просвещение.
Беру тебя
еще раз на личную свою ответственность, — так
и сказали, — помни, дескать, ступай!» Облобызал я прах ног его, мысленно, ибо взаправду не дозволили бы, бывши сановником
и человеком новых государственных
и образованных мыслей; воротился домой,
и как объявил, что на службу опять зачислен
и жалование получаю, господи, что тогда было…
Красных пятен на щеках тоже боюсь…
и еще — ее дыхания боюсь…
Это была ужасно похудевшая женщина, тонкая, довольно высокая
и стройная,
еще с прекрасными темно-русыми волосами
и действительно с раскрасневшимися до пятен щеками.
Она, кажется, унимала его, что-то шептала ему, всячески сдерживала, чтоб он как-нибудь опять не захныкал,
и в то же время со страхом следила за матерью своими большими-большими темными глазами, которые казались
еще больше на ее исхудавшем
и испуганном личике.
Квартирная хозяйка его две недели как уже перестала ему отпускать кушанье,
и он не подумал
еще до сих пор сходить объясниться с нею, хотя
и сидел без обеда.
Через минуту явилось письмо. Так
и есть: от матери, из Р—й губернии. Он даже побледнел, принимая его. Давно уже не получал он писем; но теперь
и еще что-то другое вдруг сжало ему сердце.
Когда Настасья вышла, он быстро поднес его к губам
и поцеловал; потом долго
еще вглядывался в почерк адреса, в знакомый
и милый ему мелкий
и косенький почерк его матери, учившей его когда-то читать
и писать.
Письмо матери его измучило. Но относительно главнейшего, капитального пункта сомнений в нем не было ни на минуту, даже в то
еще время, как он читал письмо. Главнейшая суть дела была решена в его голове,
и решена окончательно: «Не бывать этому браку, пока я жив,
и к черту господина Лужина!»
И еще извиняются, что моего совета не попросили
и без меня дело решили!
Любопытно бы разъяснить
еще одно обстоятельство: до какой степени они обе были откровенны друг с дружкой в тот день
и в ту ночь
и во все последующее время?
А теперь вот вообразили, вместе с мамашей, что
и господина Лужина можно снести, излагающего теорию о преимуществе жен, взятых из нищеты
и облагодетельствованных мужьями, да
еще излагающего чуть не при первом свидании.
Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове. Но вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль. Он ведь знал, он предчувствовал, что она непременно «пронесется»,
и уже ждал ее; да
и мысль эта была совсем не вчерашняя. Но разница была в том, что месяц назад,
и даже вчера
еще, она была только мечтой, а теперь… теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном
и совсем незнакомом ему виде,
и он вдруг сам сознал это… Ему стукнуло в голову,
и потемнело в глазах.
— Ax, жаль-то как! — сказал он, качая головой, — совсем
еще как ребенок. Обманули, это как раз. Послушайте, сударыня, — начал он звать ее, — где изволите проживать? — Девушка открыла усталые
и посоловелые глаза, тупо посмотрела на допрашивающих
и отмахнулась рукой.
Раскольников говорил громко
и указывал на него прямо рукой. Тот услышал
и хотел было опять рассердиться, но одумался
и ограничился одним презрительным взглядом. Затем медленно отошел
еще шагов десять
и опять остановился.
— Э-эх! — проговорил служивый, махнув рукой,
и пошел вслед за франтом
и за девочкой, вероятно приняв Раскольникова иль за помешанного, или за что-нибудь
еще хуже.
Потом тотчас больница (
и это всегда у тех, которые у матерей живут очень честных
и тихонько от них пошаливают), ну а там… а там опять больница… вино… кабаки…
и еще больница… года через два-три — калека, итого житья ее девятнадцать аль восемнадцать лет от роду всего-с…
Разумихин был
еще тем замечателен, что никакие неудачи его никогда не смущали
и никакие дурные обстоятельства, казалось, не могли придавить его.
«Действительно, я у Разумихина недавно
еще хотел было работы просить, чтоб он мне или уроки достал, или что-нибудь… — додумывался Раскольников, — но чем теперь-то он мне может помочь? Положим, уроки достанет, положим, даже последнею копейкой поделится, если есть у него копейка, так что можно даже
и сапоги купить,
и костюм поправить, чтобы на уроки ходить… гм… Ну, а дальше? На пятаки-то что ж я сделаю? Мне разве того теперь надобно? Право, смешно, что я пошел к Разумихину…»
«Садись, все садись! — кричит один,
еще молодой, с толстою такою шеей
и с мясистым, красным, как морковь, лицом, — всех довезу, садись!» Но тотчас же раздается смех
и восклицанья...
Налезло человек шесть,
и еще можно посадить.
— Не трошь! Мое добро! Что хочу, то
и делаю. Садись
еще! Все садись! Хочу, чтобы беспременно вскачь пошла!..
Вдруг хохот раздается залпом
и покрывает все: кобыленка не вынесла учащенных ударов
и в бессилии начала лягаться. Даже старик не выдержал
и усмехнулся.
И впрямь: этака лядащая кобыленка, а
еще лягается!
Два парня из толпы достают
еще по кнуту
и бегут к лошаденке сечь ее с боков. Каждый бежит с своей стороны.
…Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы текут. Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой
и осуждает все это. Одна баба берет его за руку
и хочет увесть; но он вырывается
и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но
еще раз начинает лягаться.
— Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять
и как бы в глубоком изумлении, — ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь
еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я
еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило
и в ужас бросило…
— Хорошо, приду, — проговорила Лизавета, все
еще раздумывая,
и медленно стала с места трогаться.
Он решил отнести колечко; разыскав старуху, с первого же взгляда,
еще ничего не зная о ней особенного, почувствовал к ней непреодолимое отвращение, взял у нее два «билетика»
и по дороге зашел в один плохенький трактиришко.
— Эх, брат, да ведь природу поправляют
и направляют, а без этого пришлось бы потонуть в предрассудках. Без этого ни одного бы великого человека не было. Говорят: «долг, совесть», — я ничего не хочу говорить против долга
и совести, — но ведь как мы их понимаем? Стой, я тебе
еще задам один вопрос. Слушай!
— А по-моему, коль ты сам не решаешься, так нет тут никакой
и справедливости! Пойдем
еще партию!
Она постояла
еще немного, с состраданием посмотрела на него
и вышла.
Дико
и чудно показалось ему, что он мог проспать в таком забытьи со вчерашнего дня
и ничего
еще не сделал, ничего не приготовил…
У него был
еще складной садовый ножик; но на нож,
и особенно на свои силы, он не надеялся, а потому
и остановился на топоре окончательно.
Но неразрешенных пунктов
и сомнений оставалась
еще целая бездна.
Но это
еще были мелочи, о которых он
и думать не начинал, да
и некогда было.
По убеждению его выходило, что это затмение рассудка
и упадок воли охватывают человека подобно болезни, развиваются постепенно
и доходят до высшего своего момента незадолго до совершения преступления; продолжаются в том же виде в самый момент преступления
и еще несколько времени после него, судя по индивидууму; затем проходят, так же как проходит всякая болезнь.