Неточные совпадения
Оба впились глазами друг в друга. Толстяк ждал ответа и сжал кулаки, как будто хотел тотчас
же кинуться в драку. Я и вправду думал, что будет драка. Для меня
все это было
так ново, и я смотрел с любопытством. Но впоследствии я узнал, что
все подобные сцены были чрезвычайно невинны и разыгрывались, как в комедии, для всеобщего удовольствия; до драки
же никогда почти не доходило.
Все это было довольно характерно и изображало нравы острога.
Несмотря на то, что те уже лишены
всех своих прав состояния и вполне сравнены с остальными арестантами, — арестанты никогда не признают их своими товарищами. Это делается даже не по сознательному предубеждению, а
так, совершенно искренно, бессознательно. Они искренно признавали нас за дворян, несмотря на то, что сами
же любили дразнить нас нашим падением.
— Смотрю я на Трезорку, — рассказывал он потом арестантам, впрочем, долго спустя после своего визита к майору, когда уже
все дело было забыто, — смотрю: лежат пес на диване, на белой подушке; и ведь вижу, что воспаление, что надоть бы кровь пустить, и вылечился бы пес, ей-ей говорю! да думаю про себя: «А что, как не вылечу, как околеет?» «Нет, говорю, ваше высокоблагородие, поздно позвали; кабы вчера или третьего дня, в это
же время,
так вылечил бы пса; а теперь не могу, не вылечу…»
Обедают не вместе, а как попало, кто раньше пришел; да и кухня не вместила бы
всех разом. Я попробовал щей, но с непривычки не мог их есть и заварил себе чаю. Мы уселись на конце стола. Со мной был один товарищ,
так же, как и я, из дворян. [Со мной был один товарищ,
так же, как и я, из дворян. — Это был сосланный вместе с Достоевским в Омск на четыре года поэт-петрашевец С. Ф. Дуров (1816–1869).]
Но, кроме труда уберечь их, в остроге было столько тоски; арестант
же, по природе своей, существо до того жаждущее свободы и, наконец, по социальному своему положению, до того легкомысленное и беспорядочное, что его, естественно, влечет вдруг «развернуться на
все», закутить на
весь капитал, с громом и с музыкой,
так, чтоб забыть, хоть на минуту, тоску свою.
Что
же касается других, подобных ему, которых было у нас
всех человек до пятнадцати, то даже странно было смотреть на них; только два-три лица были еще сносны; остальные
же все такие вислоухие, безобразные, неряхи; иные даже седые.
В нашей комнате,
так же как и во
всех других казармах острога, всегда бывали нищие, байгуши, [Байгуш (каз.) — кочевник, впавший в нищету.] проигравшиеся и пропившиеся или
так просто, от природы нищие.
Не понравился он мне с первого
же дня, хотя, помню, в этот первый день я много о нем раздумывал и
всего более дивился, что
такая личность, вместо того чтоб успевать в жизни, очутилась в остроге.
Но А-в тотчас
же возненавидел его именно за то, что тот был благороден, за то, что с
таким ужасом смотрел на всякую низость, за то именно, что был совершенно не похож на него, и
всё, что М., в прежних разговорах, передал ему об остроге и о майоре,
всё это А-в поспешил при первом случае донести майору.
Было ли в семействе у ней какое-нибудь подобное
же несчастье, или кто-нибудь из особенно дорогих и близких ее сердцу людей пострадал по
такому же преступлению, но только она как будто за особое счастье почитала сделать для нас
всё, что только могла.
Приходилось стоять отдельно, а отдельно стоять, когда
все работают, как-то совестно. Но когда действительно
так случилось, что я отошел и стал на конец барки, тотчас
же закричали...
Впрочем, он и со
всеми был
такой же, а в сущности, кажется, добрый человек.
Брань
же мою он сносил, вероятно, рассудив, что ведь нельзя
же без этого, чтоб не изругать его за
такой поступок,
так уж пусть, дескать, душу отведет, потешится, поругает; но что в сущности
всё это вздор,
такой вздор, что серьезно человеку и говорить-то было бы совестно.
— И пресмешной
же тут был один хохол, братцы, — прибавил он вдруг, бросая Кобылина и обращаясь ко
всем вообще. — Рассказывал, как его в суде порешили и как он с судом разговаривал, а сам заливается-плачет; дети, говорит, у него остались, жена. Сам матерой
такой, седой, толстый. «Я ему, говорит, бачу: ни! А вин, бисов сын,
всё пишет,
всё пишет. Ну, бачу соби, да щоб ты здох, а я б подывився! А вин
всё пишет,
всё пишет, да як писне!.. Тут и пропала моя голова!» Дай-ка, Вася, ниточку; гнилые каторжные.
Его действительно
все как будто даже любили и никто не обижал, хотя почти
все были ему должны. Сам он был незлобив, как курица, и, видя всеобщее расположение к себе, даже куражился, но с
таким простодушным комизмом, что ему тотчас
же это прощалось. Лучка, знавший на своем веку много жидков, часто дразнил его и вовсе не из злобы, а
так, для забавы, точно
так же, как забавляются с собачкой, попугаем, учеными зверьками и проч. Исай Фомич очень хорошо это знал, нисколько не обижался и преловко отшучивался.
Представьте себе комнату шагов в двенадцать длиною и
такой же ширины, в которую набилось, может быть, до ста человек разом, и уж по крайней мере, наверно, восемьдесят, потому что арестанты разделены были
всего на две смены, а
всех нас пришло в баню до двухсот человек.
Я было сначала того да сего, а она мне: «Нет, этого не моги, Саша, потому я хочу
всю невинность свою сохранить, чтоб тебе
же достойной женой быть», и только ласкается, смеется таково звонко… да чистенькая
такая была, я уж и не видал
таких, кроме нее.
Так же точно поступили, впрочем, и
все арестанты.
Пелись
же большею частью песни
так называемые у нас арестантские, впрочем
все известные. Одна из них: «Бывало…» — юмористическая, описывающая, как прежде человек веселился и жил барином на воле, а теперь попал в острог. Описывалась, как он подправлял прежде «бламанже шенпанским», а теперь —
Только уж в последнее время, в самый почти день представления,
все начали интересоваться: что-то будет? как-то наши? что плац-майор? удастся ли
так же, как в запрошлом году? и проч.
Такая роскошь радовала даже самых угрюмых и самых щепетильных арестантов, которые, как дошло до представления, оказались
все без исключения
такими же детьми, как и самые горячие из них и нетерпеливые.
Другие укреплялись ногами на печи, на нижней приступке, и точно
так же выстаивали
все время, опираясь на передовых.
Он
всё чихал и
всю неделю потом чихал даже и во сне, как-то залпами, по пяти и по шести чихов за раз, аккуратно каждый раз приговаривая: «Господи, далось
же такое наказанье!» В ту минуту он сидел на постели и с жадностью набивал себе нос табаком из бумажного сверточка, чтоб сильнее и аккуратнее прочихаться.
Прочихавшись, он тотчас
же развертывал платок, внимательно рассматривал обильно накопившуюся в нем мокроту и немедленно смазывал ее на свой бурый казенный халат,
так что
вся мокрота оставалась на халате, а платок только что разве оставался сыренек.
К тому
же в арестантские палаты очень часто являлись только что наказанные шпицрутенами, с израненными спинами; их лечили примочками, и потому халат, надевавшийся прямо на мокрую рубашку, никаким образом не мог не портиться:
так все на нем и оставалось.
Эта-то вот скаредная последняя тысяча (чтоб ее!..)
всех трех первых стоила, и кабы не умер я перед самым концом (
всего палок двести только оставалось), забили бы тут
же насмерть, ну да и я не дал себя в обиду: опять надул и опять обмер; опять поверили, да и как не поверить, лекарь верит,
так что на двухстах-то последних, хоть изо
всей злости били потом,
так били, что в другой раз две тысячи легче, да нет, нос утри, не забили, а отчего не забили?
К тому
же пример, возможность
такого своеволия действует и на
все общество заразительно:
такая власть соблазнительна.
Если
же в ком-нибудь они пересиливают в своем развитии
все другие его свойства, то
такой человек, конечно, становится ужасным и безобразным.
И закурил
же он у нас, парень! Да
так, что земля стоном стоит, по городу-то гул идет. Товарищей понабрал, денег куча, месяца три кутил,
все спустил. «Я, говорит, бывало, как деньги
все покончу, дом спущу,
все спущу, а потом либо в наемщики, либо бродяжить пойду!» С утра, бывало, до вечера пьян, с бубенчиками на паре ездил. И уж
так его любили девки, что ужасти. На торбе хорошо играл.
— Ни в чем; как есть честная из честного дома. И за что
же, братец ты мой, она после эфтова
такую муку перенесла? За что ж ее Филька Морозов перед
всем светом обесчестил?
Урок
же задавался на
весь день, и
такой, что разве в целый рабочий день арестант мог с ним справиться.
Нет; важнее
всего этого то, что всякий из новоприбывающих в остроге через два часа по прибытии становится
таким же, как и
все другие, становится у себя дома,
таким же равноправным хозяином в острожной артели, как и всякий другой.
Во-вторых, если б даже и ничего не было,
так что
все бы тотчас
же одумались и разошлись, то и тогда бы унтер-офицер немедленно должен был доложить о
всем происходившем начальству.
Ж-кий сам рассказывая мне
всю эту сцену. Стало быть, было
же и в этом пьяном, вздорном и беспорядочном человеке человеческое чувство. Взяв в соображение его понятия и развитие,
такой поступок можно было считать почти великодушным. Впрочем, пьяный вид, может быть, тому много способствовал.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то
же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он
такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену.
Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как
же и не быть правде? Подгулявши, человек
все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит…
Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
О! я шутить не люблю. Я им
всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я
такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю
всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра
же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего
же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите
же оттуда —
все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)
Такой глупый: до тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
Хлестаков (
таким же голосом). Не разберу ничего,
всё вздор.