Неточные совпадения
Да и приличнее
тебе будет у монахов,
чем у меня, с пьяным старикашкой да с девчонками…
хоть до
тебя, как до ангела, ничего не коснется.
— С
чего у
тебя припадки-то чаще? — косился он иногда на нового повара, всматриваясь в его лицо. —
Хоть бы
ты женился на какой-нибудь, хочешь женю?..
— С
чего хочешь, с того и начинай,
хоть с «другого конца». Ведь
ты вчера у отца провозгласил,
что нет Бога, — пытливо поглядел на брата Алеша.
Мужик бьет ее, бьет с остервенением, бьет, наконец, не понимая,
что делает, в опьянении битья сечет больно, бесчисленно: «
Хоть ты и не в силах, а вези, умри, да вези!» Клячонка рвется, и вот он начинает сечь ее, беззащитную, по плачущим, по «кротким глазам».
Что непременно и было так, это я
тебе скажу. И вот он возжелал появиться
хоть на мгновенье к народу, — к мучающемуся, страдающему, смрадно-грешному, но младенчески любящему его народу. Действие у меня в Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции, когда во славу Божию в стране ежедневно горели костры и
«Имеешь ли
ты право возвестить нам
хоть одну из тайн того мира, из которого
ты пришел? — спрашивает его мой старик и сам отвечает ему за него, — нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому,
что уже было прежде сказано, и чтобы не отнять у людей свободы, за которую
ты так стоял, когда был на земле.
И можно ли было сказать
хоть что-нибудь истиннее того,
что он возвестил
тебе в трех вопросах, и
что ты отверг, и
что в книгах названо „искушениями“?
Если бы возможно было помыслить, лишь для пробы и для примера,
что три эти вопроса страшного духа бесследно утрачены в книгах и
что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных — правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов — и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые мало того,
что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того, в трех словах, в трех только фразах человеческих, всю будущую историю мира и человечества, — то думаешь ли
ты,
что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать
хоть что-нибудь подобное по силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно были предложены
тебе тогда могучим и умным духом в пустыне?
И неужели
ты в самом деле мог допустить
хоть минуту,
что и людям будет под силу подобное искушение?
— Я, брат, уезжая, думал,
что имею на всем свете
хоть тебя, — с неожиданным чувством проговорил вдруг Иван, — а теперь вижу,
что и в твоем сердце мне нет места, мой милый отшельник. От формулы «все позволено» я не отрекусь, ну и
что же, за это
ты от меня отречешься, да, да?
Пусть безумие у птичек прощения просить, но ведь и птичкам было бы легче, и ребенку, и всякому животному около
тебя, если бы
ты сам был благолепнее,
чем ты есть теперь,
хоть на одну каплю да было бы.
— Послушай, да ведь я
тебя ищу уже больше двух часов.
Ты вдруг пропал оттудова. Да
что ты тут делаешь? Какие это с
тобой благоглупости? Да взгляни
хоть на меня-то…
— Правда это, батюшка Дмитрий Федорович, это вы правы,
что не надо человека давить, тоже и мучить, равно как и всякую тварь, потому всякая тварь — она тварь созданная, вот
хоть бы лошадь, потому другой ломит зря, хоша бы и наш ямщик… И удержу ему нет, так он и прет, прямо
тебе так и прет.
—
Чего тебе грустно? Я вижу,
тебе грустно… Нет, уж я вижу, — прибавила она, зорко вглядываясь в его глаза. —
Хоть ты там и целуешься с мужиками и кричишь, а я что-то вижу. Нет,
ты веселись, я весела, и
ты веселись… Я кого-то здесь люблю, угадай кого?.. Ай, посмотри: мальчик-то мой заснул, охмелел, сердечный.
Слышали ее крики: «С
тобой хоть на казнь!» А
что я ей дал, я, нищий, голяк, за
что такая любовь ко мне, стою ли я, неуклюжая, позорная тварь и с позорным лицом, такой любви, чтоб со мной ей в каторгу идти?
— Об этих глупостях полно! — отрезала она вдруг, — не затем вовсе я и звала
тебя. Алеша, голубчик, завтра-то, завтра-то
что будет? Вот ведь
что меня мучит! Одну только меня и мучит! Смотрю на всех, никто-то об том не думает, никому-то до этого и дела нет никакого. Думаешь ли
хоть ты об этом? Завтра ведь судят! Расскажи
ты мне, как его там будут судить? Ведь это лакей, лакей убил, лакей! Господи! Неужто ж его за лакея осудят, и никто-то за него не заступится? Ведь и не потревожили лакея-то вовсе, а?
Я ему сейчас вот говорил: «Карамазовы не подлецы, а философы, потому
что все настоящие русские люди философы, а
ты хоть и учился, а не философ,
ты смерд».
Легко жить Ракитину: «
Ты, — говорит он мне сегодня, — о расширении гражданских прав человека хлопочи лучше али
хоть о том, чтобы цена на говядину не возвысилась; этим проще и ближе человечеству любовь окажешь,
чем философиями».
Я
хоть и говорю,
что Иван над нами высший, но
ты у меня херувим.
— Да, жаль,
что не отколотил
тебя по мордасам, — горько усмехнулся он. — В часть тогда
тебя тащить нельзя было: кто ж бы мне поверил и на
что я мог указать, ну а по мордасам… ух, жаль не догадался;
хоть и запрещены мордасы, а сделал бы я из твоей хари кашу.
— Слушай, — проговорил Иван Федорович, словно опять начиная теряться и что-то усиливаясь сообразить, — слушай… Я много хотел спросить
тебя еще, но забыл… Я все забываю и путаюсь… Да! Скажи
ты мне
хоть это одно: зачем
ты пакет распечатал и тут же на полу оставил? Зачем не просто в пакете унес…
Ты когда рассказывал, то мне показалось,
что будто
ты так говорил про этот пакет,
что так и надо было поступить… а почему так надо — не могу понять…
Я
хоть и твоя галлюцинация, но, как и в кошмаре, я говорю вещи оригинальные, какие
тебе до сих пор в голову не приходили, так
что уже вовсе не повторяю твоих мыслей, а между тем я только твой кошмар, и больше ничего.
Все,
что у вас есть, — есть и у нас, это я уж
тебе по дружбе одну тайну нашу открываю,
хоть и запрещено.
А ведь иные из них, ей-богу, не ниже
тебя по развитию,
хоть ты этому и не поверишь: такие бездны веры и неверия могут созерцать в один и тот же момент,
что, право, иной раз кажется, только бы еще один волосок — и полетит человек «вверх тормашки», как говорит актер Горбунов.
Поколь, дескать, я ношу на себе эти деньги — „я подлец, но не вор“, ибо всегда могу пойти к оскорбленной мною невесте и, выложив пред нею эту половину всей обманно присвоенной от нее суммы, всегда могу ей сказать: „Видишь, я прокутил половину твоих денег и доказал тем,
что я слабый и безнравственный человек и, если хочешь, подлец (я выражаюсь языком самого подсудимого), но
хоть и подлец, а не вор, ибо если бы был вором, то не принес бы
тебе этой половины оставшихся денег, а присвоил бы и ее, как и первую половину“.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам
хоть это: «О
ты,
что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
— дворянин учится наукам: его
хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А
ты что? — начинаешь плутнями,
тебя хозяин бьет за то,
что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет
тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого,
что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Городничий. И не рад,
что напоил. Ну
что, если
хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой,
ты у меня проговоришься. Я
тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить.
Что можно сделать в глуши? Ведь вот
хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Городничий. Не гневись! Вот
ты теперь валяешься у ног моих. Отчего? — оттого,
что мое взяло; а будь
хоть немножко на твоей стороне, так
ты бы меня, каналья! втоптал в самую грязь, еще бы и бревном сверху навалил.