Неточные совпадения
— Это я непременно исполню! — вскричал Федор Павлович, ужасно обрадовавшись приглашению, — непременно. И
знаете,
мы все дали слово вести себя здесь порядочно… А
вы, Петр Александрович, пожалуете?
Разве
вы его не пускаете: ведь
мы же
знаем, что он везде ходит.
— Недостойная комедия, которую я предчувствовал, еще идя сюда! — воскликнул Дмитрий Федорович в негодовании и тоже вскочив с места. — Простите, преподобный отец, — обратился он к старцу, — я человек необразованный и даже не
знаю, как
вас именовать, но
вас обманули, а
вы слишком были добры, позволив
нам у
вас съехаться. Батюшке нужен лишь скандал, для чего — это уж его расчет. У него всегда свой расчет. Но, кажется, я теперь
знаю для чего…
Мы благородны, Алексей Федорович,
мы великодушны,
знаете ли
вы это?
Но я не могу больше жить, если не скажу
вам того, что родилось в моем сердце, а этого никто, кроме
нас двоих, не должен до времени
знать.
— А вот он опять
вам камень в спину прислал. Он
вас знает, — закричали дети. — Это он в
вас теперь кидает, а не в
нас. Ну все, опять в него, не промахивайся, Смуров!
— Слышала,
знаю, о, как я желаю с
вами говорить! С
вами или с кем-нибудь обо всем этом. Нет, с
вами, с
вами! И как жаль, что мне никак нельзя его видеть! Весь город возбужден, все в ожидании. Но теперь…
знаете ли, что у
нас теперь сидит Катерина Ивановна?
— Мама, ради Бога, принесите корпию; корпию и этой едкой мутной воды для порезов, ну как ее зовут! У
нас есть, есть, есть… Мама,
вы сами
знаете, где стклянка, в спальне вашей в шкапике направо, там большая стклянка и корпия…
Милый Алексей Федорович,
вы ведь не
знали этого:
знайте же, что
мы все, все — я, обе ее тетки — ну все, даже Lise, вот уже целый месяц как
мы только того и желаем и молим, чтоб она разошлась с вашим любимцем Дмитрием Федоровичем, который ее
знать не хочет и нисколько не любит, и вышла бы за Ивана Федоровича, образованного и превосходного молодого человека, который ее любит больше всего на свете.
А
мы с ним, надо
вам знать-с, каждый вечер и допрежь того гулять выходили, ровно по тому самому пути, по которому с
вами теперь идем, от самой нашей калитки до вон того камня большущего, который вон там на дороге сиротой лежит у плетня и где выгон городской начинается: место пустынное и прекрасное-с.
— Да нет же, нет! Спасением моим клянусь
вам, что нет! И никто не
узнает никогда, только
мы: я,
вы, да она, да еще одна дама, ее большой друг…
— Стойте, Алексей Федорович, стойте, — схватился опять за новую, вдруг представившуюся ему мечту штабс-капитан и опять затараторил исступленною скороговоркой, — да
знаете ли
вы, что
мы с Илюшкой, пожалуй, и впрямь теперь мечту осуществим: купим лошадку да кибитку, да лошадку-то вороненькую, он просил непременно чтобы вороненькую, да и отправимся, как третьего дня расписывали.
— Ах, Боже мой, какая тут низость? Если б обыкновенный светский разговор какой-нибудь и я бы подслушивала, то это низость, а тут родная дочь заперлась с молодым человеком… Слушайте, Алеша,
знайте, я за
вами тоже буду подсматривать, только что
мы обвенчаемся, и
знайте еще, что я все письма ваши буду распечатывать и всё читать… Это уж
вы будьте предуведомлены…
— Ах, можем ли
мы на
вас обижаться, — протянула Марья Кондратьевна, польщенная извинением Алеши, — так как и Дмитрий Федорович часто этим манером в беседку ходят,
мы и не
знаем, а он уж в беседке сидит.
Приходили к
нам знакомые: «Милые, говорит, дорогие, и чем я заслужил, что
вы меня любите, за что
вы меня такого любите, и как я того прежде не
знал, не ценил».
«
Знаете ли
вы, — спросил он меня однажды, — что в городе очень о
нас обоих любопытствуют и дивятся тому, что я к
вам столь часто хожу; но пусть их, ибо скоро все объяснится».
— Не
знаю, голубчик, от
вас зависит, потому
вы у
нас…
— И
знаете,
знаете, — лепетала она, — придите сказать мне, что там увидите и
узнаете… и что обнаружится… и как его решат и куда осудят. Скажите, ведь у
нас нет смертной казни? Но непременно придите, хоть в три часа ночи, хоть в четыре, даже в половине пятого… Велите меня разбудить, растолкать, если вставать не буду… О Боже, да я и не засну даже.
Знаете, не поехать ли мне самой с
вами?..
— Вполне последую вашим благоразумным советам, — ввязался вдруг прокурор, обращаясь к Мите, — но от вопроса моего, однако, не откажусь.
Нам слишком существенно необходимо
узнать, для чего именно
вам понадобилась такая сумма, то есть именно в три тысячи?
— Позвольте
вас, милостивый государь, предупредить и еще раз
вам напомнить, если
вы только не
знали того, — с особенным и весьма строгим внушением проговорил прокурор, — что
вы имеете полное право не отвечать на предлагаемые
вам теперь вопросы, а
мы, обратно, никакого не имеем права вымогать у
вас ответы, если
вы сами уклоняетесь отвечать по той или другой причине.
— И однако ж,
вы сами показали
нам давеча, что конверт лежал у покойного родителя под подушкой.
Вы именно сказали, что под подушкой, стало быть,
знали же, где лежал.
— Извольте-с, это дело должно объясниться и еще много к тому времени впереди, но пока рассудите: у
нас, может быть, десятки свидетельств о том, что
вы именно сами распространяли и даже кричали везде о трех тысячах, истраченных
вами, о трех, а не о полутора, да и теперь, при появлении вчерашних денег, тоже многим успели дать
знать, что денег опять привезли с собою три тысячи…
— Господа, благодарю
вас, я ведь так и
знал, что
вы все-таки же честные и справедливые люди, несмотря ни на что.
Вы сняли бремя с души… Ну, что же
мы теперь будем делать? Я готов.
— Подождите, Карамазов, может быть,
мы ее и отыщем, а эта — это Перезвон. Я впущу ее теперь в комнату и, может быть, развеселю Илюшу побольше, чем меделянским щенком. Подождите, Карамазов,
вы кой-что сейчас
узнаете. Ах, Боже мой, что ж я
вас держу! — вскричал вдруг стремительно Коля. —
Вы в одном сюртучке на таком холоде, а я
вас задерживаю; видите, видите, какой я эгоист! О, все
мы эгоисты, Карамазов!
— Не
знаю,
вы лучше
знаете.
Мы в помадной каменной банке зажгли, славно горел, весь сгорел, самая маленькая сажа осталась. Но ведь это только мякоть, а если протереть через шкуру… А впрочем,
вы лучше
знаете, я не
знаю… А Булкина отец выдрал за наш порох, ты слышал? — обратился он вдруг к Илюше.
— Шельмы! Медицина шельма! Я рад, однако, что
узнал вас, Карамазов. Я давно хотел
вас узнать. Жаль только, что
мы так грустно встретились…
— Ну я соврал, может быть, соглашаюсь. Я иногда ужасный ребенок, и когда рад чему, то не удерживаюсь и готов наврать вздору. Слушайте,
мы с
вами, однако же, здесь болтаем о пустяках, а этот доктор там что-то долго застрял. Впрочем, он, может, там и «мамашу» осмотрит и эту Ниночку безногую.
Знаете, эта Ниночка мне понравилась. Она вдруг мне прошептала, когда я выходил: «Зачем
вы не приходили раньше?» И таким голосом, с укором! Мне кажется, она ужасно добрая и жалкая.
— Именно! Ура!
Вы пророк! О,
мы сойдемся, Карамазов.
Знаете, меня всего более восхищает, что
вы со мной совершенно как с ровней. А
мы не ровня, нет, не ровня,
вы выше! Но
мы сойдемся.
Знаете, я весь последний месяц говорил себе: «Или
мы разом с ним сойдемся друзьями навеки, или с первого же разу разойдемся врагами до гроба!»
Нет, пусть они его простят; это так гуманно, и чтобы видели благодеяние новых судов, а я-то и не
знала, а говорят, это уже давно, и как я вчера
узнала, то меня это так поразило, что я тотчас же хотела за
вами послать; и потом, коли его простят, то прямо его из суда ко мне обедать, а я созову знакомых, и
мы выпьем за новые суды.
А вот как
узнали у
нас, что
вы там открыли у себя «химическую молекулу», да «протоплазму», да черт
знает что еще — так у
нас и поджали хвосты.
Вы знаете, из-за чего
мы тогда поссорились?
— Как я рад, что
вы пришли, Карамазов! — воскликнул он, протягивая Алеше руку. — Здесь ужасно. Право, тяжело смотреть. Снегирев не пьян,
мы знаем наверно, что он ничего сегодня не пил, а как будто пьян… Я тверд всегда, но это ужасно. Карамазов, если не задержу
вас, один бы только еще вопрос, прежде чем
вы войдете?