Неточные совпадения
«Знаю я,
говорю, Никитушка, где ж ему
и быть, коль не у Господа
и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!»
И хотя бы я только взглянула
на него лишь разочек, только один разочек
на него мне бы опять поглядеть,
и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет
на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где
ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
— Нет, нет, я шучу, извини. У меня совсем другое
на уме. Позволь, однако: кто бы
тебе мог такие подробности сообщить,
и от кого бы
ты мог о них слышать.
Ты не мог ведь
быть у Катерины Ивановны лично, когда он про
тебя говорил?
— Ну не
говорил ли я, — восторженно крикнул Федор Павлович, — что это фон Зон! Что это настоящий воскресший из мертвых фон Зон! Да как
ты вырвался оттуда? Что
ты там нафонзонил такого
и как ты-то мог от обеда уйти? Ведь надо же медный лоб иметь! У меня лоб, а я, брат, твоему удивляюсь! Прыгай, прыгай скорей! Пусти его, Ваня, весело
будет. Он тут как-нибудь в ногах полежит. Полежишь, фон Зон? Али
на облучок его с кучером примостить?.. Прыгай
на облучок, фон Зон!..
Не пьянствую я, а лишь «лакомствую», как
говорит твой свинья Ракитин, который
будет статским советником
и все
будет говорить «лакомствую». Садись. Я бы взял
тебя, Алешка,
и прижал к груди, да так, чтобы раздавить, ибо
на всем свете… по-настоящему… по-на-сто-яще-му… (вникни! вникни!) люблю только одного
тебя!
Садись вот здесь за стол, а я подле сбоку,
и буду смотреть
на тебя,
и все
говорить.
— Нет, нет, я только теперь перекрещу
тебя, вот так, садись. Ну, теперь
тебе удовольствие
будет,
и именно
на твою тему. Насмеешься. У нас валаамова ослица заговорила, да как говорит-то, как
говорит!
— Ну так, значит,
и я русский человек,
и у меня русская черта,
и тебя, философа, можно тоже
на своей черте поймать в этом же роде. Хочешь, поймаю. Побьемся об заклад, что завтра же поймаю. А все-таки
говори:
есть Бог или нет? Только серьезно! Мне надо теперь серьезно.
— «Папа,
говорит, папа, я его повалю, как большой
буду, я ему саблю выбью своей саблей, брошусь
на него, повалю его, замахнусь
на него саблей
и скажу ему: мог бы сейчас убить, но прощаю
тебя, вот
тебе!» Видите, видите, сударь, какой процессик в головке-то его произошел в эти два дня, это он день
и ночь об этом именно мщении с саблей думал
и ночью, должно
быть, об этом бредил-с.
— А для них разве это что составляет-с, по ихнему характеру, который сами вчера изволили наблюдать-с. Если,
говорят, Аграфену Александровну пропущу
и она здесь переночует, — не
быть тебе первому живу. Боюсь я их очень-с,
и кабы не боялся еще пуще того, то заявить бы должен
на них городскому начальству. Даже бог знает что произвести могут-с.
Страшная, неистовая злоба закипела вдруг в сердце Мити: «Вот он, его соперник, его мучитель, мучитель его жизни!» Это
был прилив той самой внезапной, мстительной
и неистовой злобы, про которую, как бы предчувствуя ее, возвестил он Алеше в разговоре с ним в беседке четыре дня назад, когда ответил
на вопрос Алеши: «Как можешь
ты говорить, что убьешь отца?»
— Да что крулева, это королева, что ли? — перебила вдруг Грушенька. —
И смешно мне
на вас, как вы все
говорите. Садись, Митя,
и что это
ты говоришь? Не пугай, пожалуйста. Не
будешь пугать, не
будешь? Коли не
будешь, так я
тебе рада…
— Да-с, сбежала-с, я имел эту неприятность, — скромно подтвердил Максимов. — С одним мусью-с. А главное, всю деревушку мою перво-наперво
на одну себя предварительно отписала.
Ты,
говорит, человек образованный,
ты и сам найдешь себе кусок. С тем
и посадила. Мне раз один почтенный архиерей
и заметил: у
тебя одна супруга
была хромая, а другая уж чресчур легконогая, хи-хи!
— За французского известного писателя, Пирона-с. Мы тогда все вино
пили в большом обществе, в трактире,
на этой самой ярмарке. Они меня
и пригласили, а я перво-наперво стал эпиграммы
говорить: «
Ты ль это, Буало, какой смешной наряд». А Буало-то отвечает, что он в маскарад собирается, то
есть в баню-с, хи-хи, они
и приняли
на свой счет. А я поскорее другую сказал, очень известную всем образованным людям, едкую-с...
— Ну, так
и я тогда же подумала! Лжет он мне, бесстыжий, вот что!
И приревновал он теперь меня, чтобы потом
на меня свалить. Ведь он дурак, ведь он не умеет концов хоронить, откровенный он ведь такой… Только я ж ему, я ж ему! «
Ты,
говорит, веришь, что я убил», — это мне-то он
говорит, мне-то, это меня-то он тем попрекнул! Бог с ним! Ну постой, плохо этой Катьке
будет от меня
на суде! Я там одно такое словечко скажу… Я там уж все скажу!
— Ракитин знает. Много знает Ракитин, черт его дери! В монахи не пойдет. В Петербург собирается. Там,
говорит, в отделение критики, но с благородством направления. Что ж, может пользу принесть
и карьеру устроить. Ух, карьеру они мастера! Черт с эфикой! Я-то пропал, Алексей, я-то, Божий
ты человек! Я
тебя больше всех люблю. Сотрясается у меня сердце
на тебя, вот что. Какой там
был Карл Бернар?
— Хорошо, — проговорил он наконец, —
ты видишь, я не вскочил, не избил
тебя, не убил
тебя.
Говори дальше: стало
быть, я, по-твоему, брата Дмитрия к тому
и предназначал,
на него
и рассчитывал?
— Слушай, — проговорил Иван Федорович, словно опять начиная теряться
и что-то усиливаясь сообразить, — слушай… Я много хотел спросить
тебя еще, но забыл… Я все забываю
и путаюсь… Да! Скажи
ты мне хоть это одно: зачем
ты пакет распечатал
и тут же
на полу оставил? Зачем не просто в пакете унес…
Ты когда рассказывал, то мне показалось, что будто
ты так
говорил про этот пакет, что так
и надо
было поступить… а почему так надо — не могу понять…
— Нет, нет, нет! — вскричал вдруг Иван, — это
был не сон! Он
был, он тут сидел, вон
на том диване. Когда
ты стучал в окно, я бросил в него стакан… вот этот… Постой, я
и прежде спал, но этот сон не сон.
И прежде
было. У меня, Алеша, теперь бывают сны… но они не сны, а наяву: я хожу,
говорю и вижу… а сплю. Но он тут сидел, он
был, вот
на этом диване… Он ужасно глуп, Алеша, ужасно глуп, — засмеялся вдруг Иван
и принялся шагать по комнате.
Неточные совпадения
Городничий.
И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же
и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что
на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь
на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.
Осип. Да, хорошее. Вот уж
на что я, крепостной человек, но
и то смотрит, чтобы
и мне
было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо
тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, —
говорит, — это, Осип, нехороший хозяин.
Ты,
говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, —
говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не
поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — //
И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // —
Будь жалостлив,
будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В глазах у них нет совести, //
На шее — нет креста!
— Нужды нет, что он парадов не делает да с полками
на нас не ходит, —
говорили они, — зато мы при нем, батюшке, свет у́зрили! Теперича, вышел
ты за ворота: хошь —
на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков
было —
и не приведи бог!
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое
и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, —
говорил он, указывая
на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду.
Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы
спеть.