Нельзя не заметить, что здесь всегда виден шутливый взгляд на предмет,
тогда как с начала нынешнего века является уже более трагический элемент в самых заглавиях, как, например: «Мщение оскорбленной женщины, или Ужасный урок для развратителей невинности», М., 1803; «Жертва супружеского тщеславия, или Бедствия, от чрезмерной любви происходящие», М., 1809, и т. д.
Неточные совпадения
«Собеседник»,
как и «Вестник», защищал русский язык от вторжения ненужных иностранных слов, отличался любовию к историческим изысканиям, пытался рисовать современные нравы, представлять в легкой форме дельные научные истины; наконец, в нем,
как и в «Вестнике», находим мы совершенное отсутствие стихотворных шарад и загадок, которыми наполнялись
тогда все журналы, особенно новиковские.
Видно, что и
тогда,
как ныне, распространен был обычай «взять книжку почитать»; покупать же находилось мало охотников, вероятно под тем предлогом,
какой ныне представляют обыкновенно подобные даровые читатели: «Зачем, дескать, на пустяки деньги тратить?
Как во всем почти, у нас
тогда и в этом деле обратили внимание только на внешность.
Драч совесть выдает свою за образец,
А Драч так истцов драл,
как алчный волк овец.
Он был моим судьей и другом быть мне клялся;
Я взятки дать ему, не знав его, боялся;
Соперник мой его и знал и сам был плут,
Разграбя весь мой дом, призвал меня на суд.
Напрасно брал себе закон я в оборону:
Драч правдой покривить умел и по закону.
Тогда пословица со мной сбылася та,
Что хуже воровства честная простота:
Меня ж разграбили, меня ж и обвинили
И вору заплатить бесчестье осудили.
Таким образом, видно, что разврат вошел в обычай, в моду и даже считался признаком образованности. Многие
тогда не женились только потому, что «c'est chi bon ton — быть холостым»,
как сказано в другой статье. Следовательно, моде этой подражали равно мужчины и женщины.
Тогда,
как видим из «Собеседника» же, старинные предрассудки, невежество, грубость сердца, суеверие, боярская спесь упорно еще боролись против просвещения, насильно вторгавшегося в русскую жизнь.
Из всего французского учения он понимал, конечно, легче всего то, что уничтожало предрассудки, которым он прежде верил, но взамен этих предрассудков философия того времени не давала ему никаких принципов, к которым бы мог привязаться, которые бы мог полюбить сердцем и мыслию человек, так мало приготовленный к философским отвлеченностям,
как были
тогда французившиеся русские.
И сонмище убийц друзьями почитаешь,
Какие ж то друзья, в которых чести нет?
Толпа разбойников тебя не сбережет.
Когда б ты, Рим любя, служил ему, гонитель,
Тогда бы целый Рим был страж твой и хранитель;
А ты, в нем с вольностью законы истребя,
Насильством, яростью мнишь сохранить себя,
Но гнусным средством сим ты бед не отвращаешь,
Сам больше на себя врагов вооружаешь.
(11) Не имея под руками подлинных записок княгини Дашковой (или Дашкавой,
как тогда писали), я должен был ограничиваться отрывками из них, переведенными в наших журналах: «Москвитянин», 1842, №№ 1, 2, «Современник», 1845, № 1. В особенности интересен для нас отрывок, помещенный в «Современнике», потому что в нем рассказывается о назначении княгини директором Академии.
О принадлежности этих статей княгине Дашковой свидетельствует сколько видное в них знание английской литературы и жизни, весьма мало
тогда у нас распространенное, столько же и уменье владеть языком, и в стихах и в прозе, — уменье, которым,
как увидим, также отличалась княгиня Дашкова.
Тогда уже начали появляться насмешливые и ругательные брошюрки, в которых доставалось, разумеется, особенно Вольтеру, — таковы, например, «Заблуждения Вольтеровы», 1793; «Изобличенный Вольтер», 1792; «Ах,
как вы глупы, гг. французы!», 1793, и пр.
Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, —
тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины; но вы теперь во мне разбудили воспоминание о ней, и я вам прочел ее эпитафию.
Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его совершенно в доверенность и рассказал с самоуслажденьем, скольких и скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно было дать понять простому мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляют человеку просвещенная роскошь, искусство и художества; сколько нужно было бороться с невежеством русского мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор> не мог заставить надеть корсет,
тогда как в Германии, где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски и делала книксен.
Неточные совпадения
Хлестаков. А, да я уж вас видел. Вы, кажется,
тогда упали? Что,
как ваш нос?
Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И
как начал говорить о литературе, то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал,
как играл в вист с посланниками, и
тогда посмотрел на меня.
Как только имел я удовольствие выйти от вас после того,
как вы изволили смутиться полученным письмом, да-с, — так я
тогда же забежал… уж, пожалуйста, не перебивайте, Петр Иванович!
Хлестаков. Ну, нет, вы напрасно, однако же… Все зависит от той стороны, с которой кто смотрит на вещь. Если, например, забастуешь
тогда,
как нужно гнуть от трех углов… ну,
тогда конечно… Нет, не говорите, иногда очень заманчиво поиграть.
— У нас забота есть. // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С работой раздружила нас, // Отбила от еды. // Ты дай нам слово крепкое // На нашу речь мужицкую // Без смеху и без хитрости, // По правде и по разуму, //
Как должно отвечать, //
Тогда свою заботушку // Поведаем тебе…